| Приглашаем посетить сайт |
|
Крылов (krylov.lit-info.ru)
|
Глава II.
Годы учения. — Работа в покоях императрицы Анны Иоанновны. — Позье открывает свою мастерскую. — Воронцов и его жена. — Низвержение Бирона. — Правительница Анна Леопольдовна делает заказ Позье.
1731 — 1741.
Я довольно хорошо был принят моим хозяином и хозяйкой, у которой не было детей, кроме маленькой калмычки, которую они удочерили и души в ней не чаяли потому, что она была чрезвычайно умна. Я всеми силами старался подружиться с нею, видя что это лучшее средство расположить к себе моего хозяина и хозяйку. Я еще не был причащен. В контракте было сказано, что мне позволят для этого учиться закону Божию и ходить три раза в неделю к господину Дюнану (Dunant), тогдашнему пастору нашей французской реформатской церкви. Я был единственным человеком в доме не исповедующим католицизма, что служило мне не малым препятствием к тому, чтобы расположить всех в мою пользу, и делало мне много неприятностей. Я старался быть полезным, делал все возможное, чтоб помогать хозяину моему, не имевшему помощников в работах, которые давались ему от двора, и так как он очень любил веселиться, то весьма рад был, что я оказался в состоянии помогать ему уже со второго года учения. Целые девять лет, в течение которых я оставался у него, он почти уж ровно ничего не делал. Окончив работы, которые я исправлял за моего хозяина днем, я просил у него позволения работать немного и на себя, что доставляло мне средства на мои маленькие личные расходы и увеселения.
Пять лет я уже пробыл у него, когда случилась катастрофа, которая чуть-чуть не принудила меня расстаться с моим хозяином. Это был человек чрезвычайно красивый, остроумный и забавный. Многие иностранные господа зазывали его к себе, а он никогда не отказывался от приглашений, потому что любил играть и выпить, так же, как и другие удовольствия, так что он по целым месяцам проводил ночи в кутеже, возвращаясь домой не раньше утра, а в хмелю он был такой злой, что если заставал кого-нибудь в доме спящим, зверем накидывался на него, а если никого не находил, на ком сорвать сердце, то бедную жену свою колотил кулаками до полусмерти. Мне часто приходилось отправляться за ним с фонарем и так просиживать в ожидании его. Ни один слуга не осмеливался это делать, боясь, чтобы хозяин его не поколотил, что непременно и случалось. Когда он был хмелен, он всегда находил предлог к побоям. Однажды я не пошел за ним, оттого что мне нездоровилось, а ждал его дома. Он возвратился в четыре часа утра, разумеется не в своем виде. Я один не спал и, услышав шаги его по лестнице, пошел к нему на встречу со свечей. Лишь только он увидел меня, как принялся, по обыкновению, ругаться. Я успокаивал его всякими доводами — напрасно. Я поспешил раздеть его — у него была пена на губах от бешенства, и не находя никого, на ком бы излить свою желчь, в ту минуту, как я снимал с него чулки, он меня так сильно хватил ногою, что я повалился на пол. Тут уж я ему объявил, что если угодно ему держать прислугу, чтобы обращаться с ней таким образом, то пускай поищет ее, а сам вышел. Он побежал за мною; лестница в доме была очень крутая и плохая, и я побоялся, чтобы он не свалился, гонясь за мною; поэтому я остановился и тут он бросился меня бить ногами и кулаками, и так меня отделал, что католические священники, жившие в доме, где они приютились после пожара, уничтожившего их церковь, услышав шум, прибежали выручать меня из рук этого сумасшедшего, который и их не пощадил, равно как и прибежавшую жену. Общими силами однако удалось запереть его, чтобы дать ему отрезвиться и угомониться. Добрые патеры увели меня в свои комнаты и перевязали мне раны, из которых обильно лилась кровь. Меня узнать нельзя было, так я был избит. Что меня больше всего огорчало, это то, что хозяин, когда все бывшие при этой сцене стали упревать его, начал уверять в свое оправдание, будто я сам хотел побить его.
Не желая подвергаться более подобным сценам, я решился уйти от него и отправиться в Англию с нашим пастором Дюнаном, который туда собирался. Дядя мой этим временем умер в Москве, так что мне не от кого было ожидать помощи. Наконец госпожа Граверо, женщина добрая и умная, которой я много был обязан за ее заботливость о моем воспитании, и вообще обо мне, просила католических священников и всех знакомых моих, которые интересовались мною, уговорить меня не уезжать и окончить срок моего учения, на что я и решился, ожидая как далее Господь распорядится мною.
Помирившись с хозяином, я пробыл оставшиеся еще два года в учении. В то время пришел караван из Битая и императрица Анна получила с Востока множество драгоценных камней, рубинов, и т. п. Ей любопытно было посмотреть, как их режут и шлифуют, и она дала знать моему хозяину, чтобы тот перенес аппарат ко двору в комнаты, находившиеся не далеко от ее покоев. Там мы проработали месяца два или три. Она приходила туда каждый день два, три раза, смотрела, как мы работаем и приказывала моему хозяину являться в мастерскую рано утром, потому что она рано вставала (Анна Иоанновна вставала обыкновенно в шесть часов утра и никогда не позже восьмого часа, обедала всегда в полдень, а в девять часов вечера ужинала. – прим. Ред.).
Часто случалось, что хозяина моего не было, когда она приходила. Однажды она застала меня одного и спросила, где мой хозяин. Я отвечал, что он болен. К несчастью, один шут, итальянец, по имени Педрилло (Pateril), приятель моего хозяина, вошел в мастерскую вслед за императрицею, которая спросила его: откуда он?
“С дачи”, — отвечал Педрилло.
— С кем был на даче?
“С приятелями, между которыми был и Граверо” (Педрилло, родом из Италии, по профессии музыкант. По прибытии в Россию — почувствовал в себе талант шутовства, переменил ремесло свое и в девять лет нажил, — как уверяет Манштейн, — более 20 т. рублей. Главнейшие шуты императрицы Анны были: Педрилло, Коста, князь Михаил Алексеевич Голицын (внук знаменитого князя Василия Васильевича Голицына, фаворита царевны Софьи Алексеевны), князь Волхонской, граф Апраксин и Балакирев, — для особого отличия двух первых, старейших шутов, императрица Анна — учредила орден св. Бенедеты, которого Коста и Педрилло и были кавалерами. Он состоял из малого креста и его носили на красной ленте в петлице. – прим. Ред.). Императрица сердито посмотрела на меня и сказала:
— Зачем же ты сегодня утром солгал?
Левенвольд был граф Рейнгольд-Левенвольд, обер-гофмаршал двора Анны Иоанновны. Умер в ссылке в 1758 году. – прим. Ред.) которые были к нему доброжелательны, он ничего не мог сделать.
Два дня спустя после этого прискорбного события (Хронология во всем рассказе Позье сильно хромает. Описываемый здесь эпизод должен был происходить, по соображению с последующими событиями, — не ранее сентября месяца 1740 года. - прим. Ред.) императрица, найдя меня опять одного за работой, сказала мне:
— Ты еще молод, хотел бы ты, чтобы я послала тебя в Китай с посланником Лангом (Delan), чтоб выбрать камни, которые там скупают на мой счет? (Из Китая каждый год привозили ко двору Анны Иоанновны новые товары. Государыня любила присутствовать при публичной продаже этих товаров; торги устраивались во дворце, в итальянской зале. – прим. Ред.).
Я отвечал, что готов исполнить ее приказание, но что льщу себя надеждой, что в вознаграждение за время, которое я употреблю на это путешествие — не менее трех лет, — она будет так милостива, что положит мне приличное жалованье. Она обещала дать мне две тысячи рублей жалованья, и выдать единовременно десять тысяч рублей, чтобы я мог купить на свой собственный счет товар, какой мне заблагорассудится и, наконец, что я буду обедать за столом посланника, — все это было бы чрезвычайно выгодно для меня, если бы дело это действительно устроилось.
сама императрица. К несчастью для меня, она скончалась три недели после этого разговора (Анна Иоанновна умерла в ночь с 17 на 18 октября 1740 года.), и регентство императора Ивана, которого императрица объявила своим наследником, переменило состав посольства и отправило вместо господина Ланга, русского, человека известного по низкому происхождению и по дурному характеру, так что я побоялся, что он убьет меня дорогою, чтобы завладеть тем небольшим состоянием, которое я мог тем временем нажить, что уже случалось в прежних посольствах. Поэтому, когда меня спросили: желаю ли я ехать на тех же условиях, я сказался больным и остался у моего хозяина.
Кончив срок ученья, я оставался у хозяина еще шесть месяцев. Так как он не говорил, какое жалованье будет давать мне, а гардероб мой дорого мне стоил, я был вынужден просить у него денег, в которых он мне не отказывал. План его был такого рода, чтобы я запутался в долгах, забирая у него вперед денег для того, чтобы нельзя было отойти от него. Это заставило меня задуматься и побудило меня требовать у него жалованье, какое он думает положить мне в месяц. Это ему, по-видимому, не понравилось, и он предложил мне такую ничтожную сумму, на которую мне невозможно было содержать себя, не должая более и более. По окончании моего ученья прошло уже два года (Здесь опять некоторая хронологическая неверность: по соображении обстоятельств жизни Позье с обще-известными историческими фактами русской истории того времени оказывается, что срок ученья Позье у Граверо должен был еще кончиться в последние годы царств. Анны Иоанновны. – прим. Ред.) и я уже задолжал ему полтораста рублей. Убедившись, что мне нечего от него ожидать и сильно тяготясь своим положением, я пошел к одному еврею, но имени Липпман (Littemann), который пользовался большим почетом при дворе регента Бирона и знал, что я исправлял всю работу за моего хозяина, которому он часто доставлял заказы. Я ему объяснил мое положение и спросил, как он думает: “могу ли я найти себе место, если поеду в Англию, так как не желаю оставаться в России, чтобы не повредить моему хозяину?” Он мне сказал, что глуп я буду, если так поступлю — потому, что могу честно зарабатывать весьма приличные деньги в России, а он мне будет доставлять работу, насколько хватит у меня времени и сил, и что мне нечего церемониться с моим хозяином, потому, что он дурно поступает со мной. Еврей предложил дать мне вперед сумму, которую я задолжал хозяину, что он действительно и сделал. Это заставило меня решиться, хотя и тяжело мне было вследствие моей привязанности к госпоже Граверо, которой я был много обязан за заботливость ее о моем воспитании в мою молодость, и которая оберегала меня от многих неприятностей со стороны ее мужа, не заслуживавшего такой хорошей жены. Итак, я объявил господину Граверо, что решился расстаться с ним вследствие того, что ничтожное жалованье, которое он мне назначил, в будущем обещало мне только возможность более и более должать ему, причем я лишался тех выгод, которые мог приобрести будучи еще молод. Граверо пришел в страшное бешенство и если бы посмел, то поколотил бы меня непременно. Он кричал, что я околею с голоду и спрашивал, какими деньгами я расплачусь с ним? Деньги у меня были при себе: я положил их на стол. Тогда он мне сказал:
“Вы должно быть украли их? Откуда у вас эти деньги?”
“К тому же, пробыв девять лет у вас (Из этого упоминания видно, что Позье поступил в ученье около 1732 года. – прим. Ред.), — продолжал я: — не думаю, чтобы заслужил название, которое вы мне даете, и льщу себя надеждою, что вы потрудитесь подписать мой контракта в учении, чтобы совесть ваша была чиста, касательно моего знания; наконец поведение мое и усердие мое о ваших выгодах было таково, что даже лучшие ваши друзья не откажутся дать мне аттестат, чтобы оправдать меня от всяких обвинений, какие вам вздумается взвести на меня”.
Он наконец подписал контракт, ругаясь и весьма неохотно, все повторяя мне, что я умру с голода. Я простился с ним, объявляя, что если со мною случится такое несчастье, то никак не приду к нему за милостыней. Мне очень жаль было, что я не мог проститься с госпожой Граверо, которой не случилось дома в ту минуту.
Я отправился в артиллерийский квартал, на расстоянии одного лье от дворца (Нынешняя Литейная часть.). Я перед тем просил господина Де-Серво (Deceiro?) нанять мне там комнату. Он был так добр, что поместил у себя мои аппараты с колесами и другими инструментами, нужными для резки драгоценных камней; для переноски этих вещей он дал рабочих, которых он имел в своем распоряжении в артиллерийской канцелярии, что было мне большой помощью, и дало мне возможность тотчас же приняться за работу, которою снабдил меня господин Липпман. Я присел за дело весело и с охотой, и недели в две я уже почти что заработал сумму, данную мне вперед господином Липпманом (В оригинале еврей этот называется то Литтеман, то Липпман, — последнее верно. – прим. Ред.), для расплаты с моим хозяином, который, несмотря на высказанное им мне негодование, когда я от него отходил, не замедлил навестить меня и принести мне работу. Работу я ему справил, но платы не взял, когда он мне предложил. После того он часто приходил ко мне и был очень рад, что я брал его работу. Я взял слугу, без которого мне нельзя было обойтись, во-первых потому, что мне нужен был человек, который вертел бы у меня колесо, что очень утомляло меня, а во-вторых, что надо было мне кого-нибудь посылать за кушаньем в трактир. Первой моей заботой было, по уплате всего, что я задолжал за инструменты, заказанные мною и по обзаведении хозяйством холостяка, исподволь затесаться к вельможам, в чем помогало мне то, что я, будучи еще у хозяина, бывал у них с поручениями, и они были ко мне хорошо расположены, между прочим в дом канцлера Воронцова (Упоминаемый в этих записках Боронцов, граф Михаил Илларионович, род. 1714 г., был одним из участников дворцового переворота 1741 г. и ему обязан своею карьерою; камер-юнкер цесаревны Елисаветы, Воронцов полгода спустя по восшествии ее на престол, был генерал-поручиком и кавалером св. Александра Невского. В 1744 г. возведенный в графское Римской Империи достоинство, он тогда же сделан вице-канцлером, а в 1758 г. канцлером. –прим. Ред.), который только что женился на двоюродной сестре принцессы (Анна Карловна Скавронская; она была дочь родного брата императрицы Екатерины I — Карла Самуиловича Скавронского, следовательно двоюродная сестра цесаревны Елисаветы Петровны. Вышла однако Анна Карловна замуж за М. И. Воронцова только 31 января 1742 года, т. е. по воцарении уже своей двоюродной сестры Елисаветы. (“Петерб. Вед.” 1742, № 11). Таким образом, Позье, упоминая о Воронцовых, как о супругах, да еще о нем как о канцлере прежде возведения на престол Елисаветы — путает хронологические данные. Впрочем, из нижепомещенного рассказа Позье о поездке его за границу (около 1750 г.) видно, что он был знаком с Воронцовым и А. К. Скавронской еще в 1738 — 1739 гг. – прим. Ред.) Елисаветы, и у которого я часто бывал. Госпожа Воронцова, статс-дама, очень меня любила, и ей я обязан успехами, которые я имел в начале моей деятельности. Она рекомендовала меня всем своим знакомым. К ней (все) относились с большим почтением, это была хорошенькая и милая женщина. Так как днем визиты отнимали у меня время, я принимался за работу вечером, возвращаясь домой, что сильно утомляло мое зрение, и несмотря на жестокую зубную боль, которой был подвержен, я работал иной раз до четырех часов утра, что заставило меня взять в учение одного пруссака, бывшего года два у хозяина, своего я начал торговать цветными камнями, привезенными контрабандою купцами китайских караванов, так как самому мне позволено было вывозить их только для двора. Это дело оказалось довольно выгодным. Имея возможность самому отделывать их, я умел показать их в лучшем виде и продавал их вельможам с хорошим барышом.
Прошло около года, как я устроился независимо; в это время принцесса Анна, мать маленького императора Ивана, регентом которого покойная императрица назначила герцога Бирона, любимца своего, в ущерб матери Ивана, своей племянницы, отданной за принца Антона Ульриха, двоюродного брата короля Прусского, не будучи в состоянии видеть как герцог Бирон управляет государством в ущерб ей, нашла средство его низвергнуть. Для этого принцесса Анна привлекла на свою сторону гвардейский полк и фельдмаршала Миниха, да Остермана, первого министра, по распоряжению которых герцог Бирон, лежа на кровати с женою, был захвачен ночью адъютантами Миниха и гвардейцами; герцог и его жена были раздеты, обоих избили за то, что регент Бирон хотел защищаться. Их перевезли на гауптвахту, бывшую около дворца (Сличи известный рассказ Манштейна, арестовавшего Бирона, в записках Манштейна (русск. перевод изд. 1810 г. Дерпт, ч. II, стр. 90 — 100). – прим. Ред.). Не трудно было заставить нацию решиться низвергнуть Бирона, он был жесток и погубил много бояр, выказавших неудовольствие на его управление. Принцесса Анна заставила нацию признать себя регентшей над ее сыном.
Немного дней после этого события, осматривая казенные золотые вещи, ей пришла охота сломать некоторые уборы, вышедшие из моды, чтобы переделать их по своему вкусу. Граф Линар (Linard), посланник саксонского двора в России, который пользовался большим расположением принцессы (Граф Мориц-Карл Линар род. 1702 ум. 1768 г.; в 1741 г. он был послом короля польского и курфирста саксонского в Петербурге — Это был красивый и, по свидетельству Бюшинга, приятный человек. Правительница Анна Леопольдовна влюбилась в него до страсти, сделала его обер-каммергером и чтоб навсегда привязать его к своему двору — решилась женить его на любимейшей своей фрейлине баронессе Юлиане Менгден. Восшествие на престол Екатерины расстроило эту связь. – прим. Ред.), зная меня по некоторым исполненным для него работам или проданным ему мною вещам, посоветовал правительнице послать за мною. Он тотчас же приказал одному пажу, моему знакомому, идти за мною и велеть мне явиться во дворец, — куда я сейчас же и отправился. Паж ввел меня в ее покои, где я застал ее вместе с графом Линаром.
— “Надо, сказала она, чтобы вы помогли нам сломать некоторые вещи, которые я хочу переделать по последней моде”.
— “Более мне ничего и не нужно, возразила она: — я уже начала ломать, можете продолжать с нами”.
ей угодно, чтобы я отдал это золото? Она мне сказала, чтобы я оставил себе за труды, и что если я найду, что этого недостаточно, чтобы я поставил ей в счет то, что признаю нужным. Так как в старых отделках было много маленьких брильянтов всего на 1500 рублей, не считая золота и серебра, которого тоже было на 500 руб., то эта находка пришлась очень кстати для того, чтобы мне обзавестись. Я купил на эту сумму и на небольшие деньги, уже заработанные мною, несколько драгоценных цветных камней, которые я уже отлично умел ценить, и которые давали мне хороший барыш.