Записки придворного брильянтщика Позье о пребывании его в России
Глава I

Глава I.

Путешествие Позье с сыновьями из Женевы чрез Петербург в Москву. — Переезд Позье в Архангельск. — Возврат в Москву. — Смерть отца Иеремии Позье.

1729 — 1731 гг.

в списке докторов, лекарей, и хирургов, бывших при русском дворе в первую половину XVIII века, по крайней мере мы его не нашли в “Истории Медицины в России”, соч. Рихтера Москва, 1820 т. ч. III, стр. 94, 226 и друг. – прим. Ред.), уехать из Женевы, где он имел жительство с женой своей Сюзанной Буверо, от которой имел шестерых детей. Незначительность состояния утвердила его в этом  намерении. Он взял с собою старшего брата моего Филиберта и меня, которому было в то время не более десяти лет, а в Женеве оставил трех моих сестер и третьего брата. Отправились мы пешком с небольшим скарбом и немногими деньгами и прошли таким образом всю Швейцарию, Эльзас и Вестфалию. Придя в Амстердам, лишенные всего, претерпев все ужасы нищеты и ненастья холодной зимы, мы там встретили г. Дютель Бергери, земляка отца моего; он доставить ему средство добраться до Гамбурга; но мы не решались отправиться туда морем вследствие противных ветров, а состояние нашего кармана не позволяло нам долее оставаться в Амстердаме; поэтому мы отправились в Гамбург пешком. Дойдя до берегов Эльбы мы нашли реку эту замерзшей, что принудило нас провести пять дней в маленькой деревушке, где отцу моему пришлось оставить наши пожитки, потому что ему не было чем заплатить за наши расходы, а деньги предстояло получить только в Гамбурге, куда брат его должен был ему выслать. Едва прибыли мы в этот город, отец мой опасно заболел, что задержало нас целых шесть месяцев и истощило небольшие средства, которые мы имели. Отец мой принужден был написать к другому своему брату в Клерак и просить его прислать ему какое-нибудь пособие, чтобы дать нам возможность уплатить долги и продолжать наше путешествие в Россию. Но надо было случиться так, что у этого брата только что погибли у берегов Англии три корабля, нагруженные его товарами, вследствие чего он не имел возможности помочь нам и едва мог прислать нам столько, чтобы мы могли расплатиться с долгами. Мы сели на маленькое судно, которое г. Де-Бергери на свой счет посылал в Петербург. Отец мой решился отдать брата моего Филиберта в Гамбурге в учение г-ну Дюма — ножевщику. Разлука эта была крайне тяжела для меня, так как я привык переносить с ним лишения и нужду; мы расстались исполненные сильнейшего горя. Бедный брат не спускал глаз с нашего корабля, пока мы не исчезли из виду; несчастный отец мой, который был не менее меня огорчен этой разлукой, употреблял все усилия, чтобы утешить меня.

Мы пробыли на море шесть недель, причем, не обошлось  без бурь, от которых, однако, благодаря Провидению, мы не погибли, и наконец в августе прибыли в С. -Петербург в самом жалком положении и без копейки денег. В довершение всего, отец мой не застал там своего брата, который был в Москве при Дворе, т. е. в двухстах льё расстояния. В эту критическую минуту он обратился к некоему Дюбюиссону, французу, который содержал гостиницу и знал его брата. Этот господин продержал нас у себя в течении двух недель, после которых отец мой, оправившись с дороги, решился продолжать путь до Москвы, чтобы там пристать к дяде. Для этого пришлось ему прибегнуть к помощи одного знакомого, от которого с большим трудом достал он взаймы десять экю, чего едва достаточно было для такого дальнего путешествия, так что нам пришлось сложить наши скудные пожитки на маленькую тележку, которая отправлялась в Москву с вином, а самим пешком идти за русским извозчиком, с которым мы могли объясняться только знаками, и питаться всю дорогу только хлебом и молоком и часто спать под открытым небом, где нас заедали комары, которых там множество, потому что там местность болотистая; были сильные жары, какие обыкновенно бывают в России летом. Почти непостижимо, каким образом отец мой и я могли перенести все, что пришлось терпеть в эти шесть недель, но наконец мы дошли до Москвы, где надеялись отдохнуть от всех наших бед. Но Провидение распорядилось иначе. На наше несчастие мы пришли в эту столицу в то время, когда половина ее погибла в пожаре. Мы сами прошли восемь верст (2 льё) местностью опустошенной пожаром, разыскивая место, где некогда находился дом моего дяди, тоже сгоревший дотла; дяди не удалось ничего спасти и он должен был сам выскочить из постели и спастись в окно со всем семейством. В таком-то печальном положении мы застали того, от которого ждали себе помощи и облегчения всех бед, претерпенных нами в это бесконечное путешествие. Насилу у него нашлась квартира, где поместиться и большие господа присылали ему дрова. Мы пробыли с ним шесть месяцев, тогда отец мой, не желая быть в тягость брату, и встретившись в Москве с одним знакомым своим, бригадиром Роланом, которому императрица Анна только что вверила за его долгую службу начальство над Архангельском, решился по его совету отправиться с ним (Отъезд Позье-отца с сыном в Архангельск произошел в первый же год царствования Анны Иоанновны. – прим. Ред.). Бригадир жил один, был преклонных лет, и обещал отцу моему все удобства, какие сам мог доставить себе в подобном захолустье. Он захотел, чтобы отец взял меня с собою, чтобы определить меня в военную службу, в которую и отдали меня с чином сержанта в Вологодском полку, обещая повышать меня впоследствии, по мере того, как будут прибавляться мои годы, — так как мне в то время было одиннадцать лет (Не одиннадцать, а четырнадцать лет, если верно указание на 1716 год, как на год рождения Иеремии Позье. – прим. Ред.). Мы вместе с ним выехали из Москвы, в июне месяце 1729 (1730?) года, в Архангельск, куда ехали четыре недели, хотя совершали путешествие в экипаже. Путешествие это было довольно трудное до Вологды, где мы сели на барку и поплыли по реке, называемой Двиною. Это плавание, хотя не особенно опасное, было весьма тяжело вследствие жаров и комаров, от которых не было отбою, несмотря на то, что постоянно заставляли драгунов, служивших в конвое коменданта, курить и жгли дрова на барке.

Кроме того, я чуть не погиб по милости собственной неосторожности: пользуясь минутой, когда, изнемогая от жары, все наши люди спали в полдень, а барка плыла по реке чрезвычайно тихо, — я увидел множество диких утят, плывших по воде.

планом, погреб за утятами, в полной надежде догнать барку; но я сильно ошибся в расчете. Утки ныряли по мере того, как я за ними гнался, и уплывали не к берегу, а совсем в другую сторону, так что я, выбившись из сил, принужден был причалить к берегу, чтобы отдохнуть. Едва присел я, как заметил, что наша барка совсем ушла из виду и чувствуя, что я уже не в силах грести и что наши  люди не могли отыскать меня и выручить потому, что у них не было лодки, я остался на берегу, где был очень густой лес, на расстоянии верст 25-ти от деревни, как впоследствии сказали мне наши люди, которые выручили меня тем, что в рупор крикнули мужикам, чтобы они на лодке отправились за мной. Было уже за полночь, когда им удалось добраться вверх по течению к тому месту, где я остался. Наконец я услышал шум весел и начал кричать изо всех сил, что помогло им выйти на берег в том самом месте, где они меня слышали, к величайшей радости, так как я каждую минуту ожидал, что меня съедят медведи, которых в этом лесу водилось множество, по рассказам мужиков, хозяев лодки, отправленной за мною. Великой радостью для меня было, когда я услыхал голос наших драгунов. Я был в самом жалком состоянии, двенадцать часов прибыл я не евши, в страхе и трепете. Бедный отец мой был в таком горе, что не имел силы сказать мне ни одного слова, когда меня привезли.

Наконец мы прибыли в Архангельск с комендантом; все офицеры вышли его встречать. Для коменданта Ролана был приготовлен большой деревянный дом, потому что во всем городе каменных зданий были только губернаторский дом и магазины, куда складывались товары. Улицы вымощены бревнами, потому что почти весь город стоить на болоте. Пять месяцев прожили мы после нашего прибытия в этот город, где коменданта Ролана очень любили иностранные негоцианты, поселившиеся там, а также и губернатор князь Мещерский. Последний до того заставлял Ролана пить, что я однажды видел, как его вынесли из кареты его слуги и положили в постель, с которой он уже не встал, так как на следующий день начал харкать кровью. Отец мой, когда увидел его в таком печальном положении, уговорил его сделать духовное завещание в пользу его племянника Де-Кло, драгунского капитана, единственного остававшегося члена его семейства, которого он не любил за то, что тот женился против его воли. Отец мой, однако, убедил Ролана сделать завещание в пользу Де-Кло, опасаясь, чтобы казна не завладела, по тамошнему обычаю, его состоянием по неявке родственников.

Он завещал отцу моему сумму в 400 рублей. Отец мой написал к Де-Кло, стоявшему в двухстах льё с полком, чтобы он приехал как можно скорее в Архангельск получить наследство от дяди, который умер восемь дней после того, как слег в постель. Смерть его была ужасным ударом для отца моего и для меня. Мы остались одни в этом захолустье с десятком крепостных слуг, с которыми не могли объясняться; и это продолжалось шесть месяцев, пока г. Де-Кло не приехал выручить нас. Он нас отвез в Москву к моему дяде, который с трудом добился, чтобы меня выписали из полка, куда определил меня покойный бригадир.

Тотчас по прибытии нашем в Москву, отца моего, сильно пострадавшего в последнее путешествие, совершенное зимой, пришлось перенести из саней прямо в постель, с которой он перелег прямо в могилу. С ним сделалась водяная, сверх того что он и так был измучен всеми вынесенными им бедами и лишениями. В таком положении пробыл он два месяца, пока не угодно было Богу избавить его от страданий смертью (По соображении предыдущих обстоятельств с вышеприведенными фактами, Позье-отец умер около конца 1731 года. – прим. Ред.).

смертью от дяди, что писал в Петербург одному из своих приятелей по имени Граверо, искусному гранильщику, родом из Парижа, и что этот господин согласен взять меня на семь лет в ученье. Это и было решено в тот самый день, как получилось это известие, в десять часов вечера, когда я обыкновенно читал молитвы у постели отца. Он, вероятно, понимал, что приближался его конец, и не имея уже достаточно сильного голоса, но заметив, что я начинал дремать, слегка потянул меня за волосы, чтобы разбудить, указал пальцем на свечку, должно быть желая дать мне понять, что зрение его слабеет. Я пристально посмотрел на него и убедился, что он при последнем издыхании. Я побежал за дядей, который уже лег в  постель, и проворно воротился к отцу, к которому бросился на кровать. Отец взял меня за руку и пожал ее, но говорить не мог. Дядя мой еще во время пришел, чтоб присутствовать при кончине брата. Я был в таком отчаянии, что силою пришлось меня оторвать от отца. Меня перенесли на половину дяди, где тетка моя употребила все усилия, чтобы меня успокоить. На другой день, несмотря на все предосторожности, не выпускать меня из моей комнаты, я нашел средство уйти через окно, которое было низко, и побежал в комнату, где лежало тело моего отца. При виде его, отчаяние мое стало еще сильнее. Читальщик едва мог оттащить меня, а я так кричал, что пришлось прислать людей увести меня из комнаты.

в ученье (Здесь вероятно новая ошибка в годах. Позье должен был в это время иметь не менее 15-ти лет, или же предыдущий отъезд его в Архангельск был не в 1730 году, а ранее; если же верить ему, что он отправился в ученье двенадцати лет, а за год рождения принимать 1716 год, то отъезд в С. -Петербург совершился в 1728 г., что однако, по соображении прочих обстоятельств, ниже изложенных в настоящих записках, — никак не могло быть; — отъезд Позье в Петербург в ученье должен быть никак не ранее 1731 года и даже 1732 года, следовательно тогда, когда ему было около пятнадцати лет от роду. – прим. Ред.).