Внешность и черты характера Екатерины II. Отрывок из сочинения П. И. Сумарокова. 1832

Внешность и черты характера Екатерины II. Отрывок из сочинения П. И. Сумарокова. 1832

Екатерина была роста среднего, стройного стана, отличной красоты, следы которой не истребились до самой ее кончины. На голубых глазах изображались приятность, скромность, доброта и спокойствие духа. Говорила тихо, с выжимкою, несколько в горло; небесная улыбка обворожала, привлекала к ней сердца. Приближенные расставались с нею преисполненными преданности и удивления. Сколь ни старалась она скрывать важность своего сана, но необыкновенно величественный вид вселял уважение во всяком; не видавший ее никогда, признал бы императрицу и среди толпы. Г. Танненберг говорит: «Она рождена быть владычицею народов». Принц де Линь пишет: «Екатерина во всякой участи была превосходною женою; звание императрицы более всего ей приличествовало, великость души, обширный разум равнялись с пространством ее державы».

Екатерина в низкой доле
И не на царском бы престоле
Была б великою женой.

Державин.

Она получила от природы весьма крепкое сложение, однако часто мучилась головною болью, которая почти всегда сопровождалась коликою. Со всем тем не любила врачевания, и когда однажды лейб-медик Рожерсон уговорил ее принять лекарство, то он от радости, потрепав ее по плечу, вскричал: «Браво! Браво, мадам!» Екатерина ни мало тем не оскорбилась, зная, что сие происходило от сильного чувства преданности. Сей достойный врач пользовался великим уважением в столице более за то, что охранял здравие Екатерины.

Она имела в себе столь много электричества, что когда чистили байкою шелковые платки, которыми она, ложась спать, повязывала голову, и простыни, вылетали искры с треском. Однажды г. Перекусихина, прикалывая ей что-то, почувствовала толчок в палец, электричество несколько раз повторялось, и она сказала: «Я переговорю об этом с Рожерсоном».

Все чувства ее были нежны, крепки, но слух имел нечто странное: звуки инструментов доходили до каждого уха различно, от какового разнообразия, она к гармонии музыки казалась равнодушною. Сколько ни старались при воспитании, сколько сама не желала научиться сему приятному искусству, все опыты оказались тщетными. Для сокрытия сего, равно для ободрения изящных талантов, всегда поручала кому-нибудь из знатоков подавать ей знак к рукоплесканию, а при пении дуэта из Армиды Тодиею с Маркезием объявила, что и она в первый раз ощутила восхищение.

Екатерина была нрава тихого, спокойного, веселого, и в противоположность тому иногда весьма вспыльчивого. Состав ее казался сотворенным из огня, которым она искусно управляла, и что служило бы пороком в другом, то в ней обращалось в достоинство. От сего полного над собою владычества резко приходила к гневу; при досаде, неудовольствии расхаживала по комнате, засучивала рукава, пила воду, и никогда при первом движении ничего не предпринимала. Мы увидим несколько тому примеров. Кто, украшаясь мудростию, может так располагать собою, тот достоин повелевать вселенной.

Оплошность, медленность, недогадливость служителей извиняла снисходительно, и при необходимости упрекала с кротостью, с равнодушием, как мать поучающая своих чад. Никто не слыхал от нее грубого изречения, милость с нежностью управляла ее устами. Приветливость, ободрение, доставление приятностей входили в ее правила. Милостивой взор с улыбкою, тихой вопрос с простосердечием, ответ с благосклонностью влекли к ней сердца. Она обладала превосходным мастерством давать оттенки всякой своей речи, всякому своему движению, и даже взгляду. Ничто не терялось, ничто напрасно не делалось, все имело свою особливую цену, и таковое различие было размером уважения или холодности. Она кланялась, принимала вельмож не одинаково, но смотря по достоинствам, годам, заслугам: Ивана Ивановича Неплюева, Василия Ивановича Суворова целовала в щеку, пред графом Минихом, графом Разумовским, фельдмаршалом князем Голицыным, графом Румянцевым, князем Шаховским привставала со стула. Сии особы, как блестящие планеты вокруг солнца, озаряли многих, имели к ней свободный доступ во всякое время, она оставляла дела, чтоб не заставить их дожидаться. Он говорили с ней смело, откровенно, и будто выходили из круга подданных. Что тебе сказала императрица? Заметила ли такого-то? Как взглянула на того-то? Было общими вопросами.

Мы находим в ней некое чудесное привлечение, чему остались еще свидетели. Животные любили ее. Чужие собаки, прежде незнакомые, прыгая бежали, ласкались к ней, оставляли хозяев, и потом повсюду за ней следовали. Были примеры, что иные из них отыскивали в обширном дворце ходы, двери и являлись, чтоб улечься у ног ее. Обезьяны ползали по ее шее, и огрызались на всех других, одна злобная бросилась с плеча Екатерины на великую княжну, и больно оцарапала. Американские вороны, попугаи, параклитки сердились на приближавшихся, одна Екатерина была ими любима. Они издалека узнавали ее голос, распускали крылья, и преклоняя головы, будто платили кротостью за кротость. Голуби после сильного пожара слетелись сотнями к ее окнам, и обрели при великолепных чертогах спокойное, надежное себе пристанище. Определили им пшеницу, колокольчик созывал их к корму, и она смотря на то утешалась.

В один из съездов ко Двору она прежде выхода приметила, что кучер сойдя с козел гладил, трепал поочередно своих лошадей. Я слыхала, — сказала она, — что кучерскими ухватками называют у нас грубые, жестокие поступки; но посмотрите как этот ласково обходится, он верно добрый человек, узнайте чей он. Справились и донесли, что он принадлежал князю Шаховскому, позвали сего к ней и она ему сказала: К Вашему сиятельству естъ челобитчица.

— Кто бы Ваше Величество?

— Я, — отвечала она, — ваш кучер добросовестнее своих товарищей, я любовалась его обращением с лошадьми, пожалуйста прибавьте ему за то жалованья.

— Исполню немедленно Ваше приказание.

— А чем же вы наградите его? Скажите мне.

— По пятидесяти рублей в год.

— Очень довольна и благодарна вам, — и кучер получал награду от князя по именному указу. Благодетельная ее душа покоила все роды.

еще не пробуждалась во дворце, она поспешала к своей обязанности. До такой-то степени она дорожила спокойствием последнего из своих подданных! Однажды во время такого уединения, когда пылал огонь в камине, когда все вкруг ее безмолствовало, раздался дикий, неизвестно откуда голос: потушите, потушите скорее огонь! Изумленная тем Екатерина спросила: Кто там это кричит?

— Я, — отозвался сквозь пустоту трубочист!

— А с кем ты разговариваешь теперь?

— Ох, знаю, знаю, что с императрицею, только погасите скорее, мне стало очень горячо.

Она принесла кружку воды, залила дрова, и узнав по этой чудной аудиенции, что труба от самого верха была прямая, приказала исправить оную.

пробуждения, садилась на софе против ее, и сама дремала. Случилось, что таким образом Екатерина проспала лишний час, и раскрыв глаза, упрекала в снисхождении. О, какое наслаждение! сказала она, для чего не могу и я пользоваться столь бесценным успокоением!

От постели переходила Екатерина в другую комнату, где находила теплую воду для полоскания горла, омовения, и лед для обтирания лица. Камер-медхен камчадалка Екатерина Ивановна, взятая ко Двору еще при императрице Елисавете, часто была неисправною, и однажды забыла приготовить воду. Императрица долго дожидалась, сердилась, и в нетерпении сказала окружающим: Нет, это уже слишком часто, взыщу непременно. Вошла виновная, и вот в чем заключилось обещанное наказание. Скажи мне пожалуй, Екатерина Ивановна, — спросила она, — или ты обрекла себя навсегда жить во дворце? Станется, что выйдешь замуж, то неужели не отвыкнешь от своей беспечности, ведь муж не я, право подумай о себе!

По окончании краткого утреннего устройства она вступала в кабинет, куда приносили ей левантский кофе, весьма крепкий; клали фунт на пять чашек, и оный кушала с густыми сливками. Ежедневное это питие все находили вредным, кофишенки, лакеи добавляли воды в остаток, после их истопники еще переваривали, и тогда только оказывался вкус обыкновенного кофия. Она приметя, что представший ей докладчик Кузмин озяб, кликнула камердинера, и сказала просто: Сварите нам кофию. Сей подумал, что императрица в другой раз требует оного для себя, удивился, принес свареный по обыкновению, но когда она ука]зала на прибор Кузмину, и он выпил одну чашку, в ту же минуту почувствовал великое трепетание сердца.

Усевшись наедине за дела, никогда не беспокоила других; сама отворит дверь, выпустит своих собачек, поднимет, или опустит шторы. Всякому входящему к ней лакею, истопнику всегда говорила ласково, приветливо, например: Потрудись пожалуй, спасибо, очень довольна. Занятия продолжались до 9 часов, и по раздаче сахара, гренков собачкам входили к ней разные должностные с бумагами.

Она была любопытна, желала знать мнения подданных, дорожила ими, предупреждала неудовольствия, неправые толки разглашениями от себя, или отменяла свои предположения, пеклась о невозвышении цен на первейшие потребности. При отсутствии из Петербурга, лишь узнала, что прибавилась цена по копейке на фунт говядины, писала к главнокомандующему, чтоб призвал мясников и определил таксу. Она управляла столицею как ревностный генерал-губернатор.

После обер-полицмейстера вступали генерал-прокурор с мемориями, приговорами Сената, докладными важными делами по губерниям. Генерал-рекетмейстер с рассмотренными тяжбами. Губернатор, президенты Государственных коллегий в назначенные дни. Вице-губернатор и прокурор один раз в неделю. Статс-секретари с прошениями милостей, наград, с жалобами на правительства. Пред нею всегда находились изображение Петра Великого, табакерка с его портретом, и она мысленно вопрошала его: Что бы он повелел при таком-то случае? Чем бы разрешил подобное обстоятельство? Пишучи она много нюхала табаку, лейб-медик Рожерсон запретил то, и камердинеры имели для нее рульной в своих табакерках.

Все часы были распределены, бумаги по статьям лежали на определенных местах, особы с отличными способностями, разделяя с нею труды, пользовались доверенностию, привыкали к должностям, к ее нраву, правилам. Всякой знал, что когда делать, и единообразие в сем никогда не изменялось. Кто видел это при восшествии ее на престол, тот не примечал никакой в том перемены чрез 34 года, до самой ее кончины.

Примечания

Павел Иванович Сумароков (1760—1846) — известный писатель начала XIX столетия. В молодости служил гвардейским офицером, затем в министерстве юстиции. В первой четверти века занимал должность витебского гражданского губернатора. Ряд своих сочинений П. И. Сумароков посвятил описанию жизни и деяний императрицы Екатерины II. Важным источником для написания этих трудов стали рассказы любимой и доверенной камер-юнгферы императрицы Марии Савишны Перекусихиной (—1824

Орфография текста приведена в соответствие с нормами современного правописания, но для звучания авторской речи XVIII в. отдельные слова оставлены в облике, характерном для той эпохи. Также сохранена, с незначительными корректировками, пунктуация подлинника.