Приглашаем посетить сайт
Дружинин (druzhinin.lit-info.ru)

Болотов А.: История моей петербургской службы
Письмо 95

Письмо: 91 92 93 94 95 96 97 98 99

Письмо 95-е

Любезный приятель!

Таким образом жил я в Петербурге и мыкал свое горе. О должности моей, как ни говорил г. Балабин, что она легкая и ничего незначущая, но она была в самом деле крайне трудная и пребеспокойная, и особливо в первый месяц по моем приезде в Петербург, и в короткое время так мне надоела и наскучила, что я проклинал ее и все на свете и не рад был почти животу своему.

И я истинно не знаю, как бы мог переносить ее далее, если б, по прошествии праздников, по вскрытии реки Невы, по наведении чрез се на Васильевский Остров моста и по наступлении весны, не произошло в обстоятельствах наших небольшой и такой перемены, которая стала доставлять нам временем и отрады и довольное уже иногда отдохновение, и чрез то сделала мне должность мою сноснейшею.

Произошло сие более от двух или трех причин, и во-первых от того, что генерал наш, имея давно уже у себя близкую приятельницу в жене старичка Волчкова45, который славен у нас был переводами многих (сочинений), а особливо Гофмановых: "О спокойствии и удовольствии" и Белегардова "Истинного христианина и честного человека", стал по-прежнему ездить к ней, очень часто, на Васильевский Остров, где она с мужем своим жила, и пробивать у ней по целой иногда половине дня, и вечера целые. Ибо, как он туда никого из нас не бирывал, то, при всех таких случаях, и оставались мы дома и могли по воле отдыхать и употреблять сие время на себя.

Второе обстоятельство, уменьшившее также некоторым образом ежедневное наше беспокойство, было то, что государь, по вскрытии весны, начал уже чаще заниматься экзерцированием и смотрами своих войск и другими упражнениями, а потому и подобные тем пиршествы,о каких упоминал я прежде, бывали уже реже, и мы с генералом своим езжали во дворец и на оные не так уже часто.

Наконец, третья и наиглавнейшая причина перемены происшедшей была та, что как около сего времени ропот на государя и негодование ко всем деяниям и поступкам его, которые чем далее, тем становились хуже, не только во всех знатных с часу на час увеличивалось, но начинало делаться уже почти и всенародным, и все будучи крайне недовольными заключенным с пруссаками перемирием и жалея о ожидаемом потерянии Пруссии, также крайне негодуя на беспредельную приверженность государя к королю прусскому, на ненависть и презрение его к закону, а паче всего на крайнюю холодность, оказываемую к государыне, его супруге, на слепую его любовь к Воронцовой, а паче всего на оказываемое отчасу более презрение ко всем русским и даваемое преимущество пред ними всем иностранцам, а особливо голштйнцам, - отваживались публично и без всякого опасения говорить, и судить, и рядить все дела и поступки государевы. О государыне же императрице, о которой носилась уже молва, что государь вознамеревается ее совсем отринуть и постричь в монастырь, сына же своего лишить наследства - изъявлять повсюду сожаление и явно ей благоприятствовать; то генерал наш, будучи хитрым придворным человеком и предусматривая, может быть, чем все это кончится, и начиная опасаться, чтоб в случае бунта и возмущения, или важного во всем переворота, не претерпеть и самому ему чего-нибудь, яко любимцу государеву, при таковом случае - уже некоторым образом и не рад тому был, что государь его отменно жаловал, и потому, соображаясь с обстоятельствами, начал уже стараться понемногу себя от государя сколько-нибудь уже и удалять, а напротив того тайным и неприметным образом прилепляться к государыне императрице и от времени до времени бывать на ее половине и ей всем, чем только мог, прислуживаться и подольщаться, что после действительно и спасло его от бедствия и несчастия при последовавшей потом революции. Сия-то была третья причина, уменьшившая гораздо всегдашние его выезды и заставлявшая более сидеть дома и заниматься будто своими полицейскими делами, равно как и при самых выездах не всегда нас брать с собою, но оставлять дома, что делывал он всегда, когда случалось ему ездить на половину к государыне или к ее приверженцам. Сперва мы не знали всего того и только что дивились такой неожидаемой перемене; но как узнали о потаенных его бываниях у императрицы, о препровождении у нее иногда но нескольку часов времени в игрании в карты и в разговорах, то скоро догадались, к чему все сие клонится и отчего примеченная нами перемена происходила.

Но как бы то ни было, но мы ею были очень довольны, а горевали и озабочивались только о себе с другой стороны. Всем нам помянутый народный ропот и всеобщее час от часу увеличивающееся неудовольствие на государя было известно, и как со всяким днем доходили до нас о том неприятные слухи, а особливо когда известно сделалось нам, что скоро с прусским королем заключится мир и что приготовлялся уже для торжества мира огромный и великолепный фейерверк, то нередко сошедшись на досуге, все вместе говаривали и рассуждали мы о всех тогдашних обстоятельствах и начинали опасаться, чтоб не сделалось вскоре бунта и возмущения, а особливо от огорченной до крайности гвардии. Мысли о сем тем более всех нас тревожили, смущали н озабочивали, что мы опасались, чтоб нам при таком случае не претерпеть бы н самим чего-нибудь. "Сохрани Бог, ежели что действительно произойдет!" говаривали мы не один раз между собою: "то генералу нашему. трудно будет тогда уцелеть. Все почитают его любимцем государевым, хотя он и далеко не в такой милости у него как другие; по разбирают ли при таких случаях? И Боже сохрани, ежели сделается с ним что-нибудь дурное, то берегись и мы все при нем живущие! Сочтут и нас во всем соучастниками и чтоб не пострадать и нам всем тогда ни за Христа, ни за Богородицу, и не погибнуть бы невозвратно".

кроме беды, впрочем никакого добра ожидать не можно; ибо в непохвальбу ему можно сказать, что несмотря на все свое великое богатство, н обстоятельство, что ему, как бездетному, совсем некому было прочить, был он в рассуждении нас до чрезвычайности скуп н никогда даже и не помышлял о том, чтоб чем-нибудь нас облагодетельствовать, и возблагодарить нас за всю нашу к нему ревность, труды и услуги чем-нибудь существительным. Никто из нас не видал от пего во всю пашу бытность при нем ни малейшего себе подарка пли какого благодеяния особливого. А все состояло только в том, что мы едали за столом его; но к сему обязывала его и должность, а потому с сей стороны были мы ему не весьма благодарны.

Теперь кстати расскажу я вам, любезный приятель, одно случившееся около сего времени со мною происшествие, которое, по важности своей относительно до меня, особливого примечания достойно. В один день, и как теперь помню, пред обедом, когда мы все были дома, приезжает к нам тот самый г. Орлов, который в последующее время был столь славен в свете, и. сделавшись у нас первейшим большим боярином, играл несколько лет великую ролю в государстве пашем. Я пчел уже случай, в прежних письмах своих, сказывать вам, что сей человек был мне знаком но Кенигсбергу, и тогда, когда был он еще только капитаном и приставом у пленного прусского королевского адъютанта, графа Шверина, и знаком более потому, что он часто к нам хаживал в канцелярию, что мы вместе с ним хаживали танцевать по мещанским свадьбам, танцевали вместе на генеральских балах и маскарадах, и что он не только за ласковое и крайне приятное свое обхождение был всеми нами любим, но любил и сам нас, а особливо меня, и мы с ним были не только очень коротко знакомы, но и дружны. Сей-то человек вошел тогда вдруг в залу, где я с прочими находился, и как он был все еще таков же хорош, молод и статен, как был прежде, то нельзя мне было тотчас не узнать его, и как я об нем с того самого времени, как он от нас тогда с Швериным поехал, ничего не слыхал, и не знал, не ведал, где он и находится, то обрадовавшись неведомо как сему нечаянному свиданию, не успел его завидеть, как с распростертыми для объятия руками, побежал к нему, закричав:

"Ба! 6а! ба! Григорий Григорьевич!..." А он, в ту же минуту узнав меня также, с прежнею ласкою ко мне воскликнул: "Ах! Болотенько! (ибо так всегда он меня любя и шутя в Кенигсберге называл): друг мой! откуда ты это взялся? каким образом очутился здесь? Уж не в штате ли у Николая Андреевича?"

- Точно так! отвечал я ему, обнимающему и целующему меня дружески: флигель его адъютантом!.. Ах, Боже мой! продолжал я, как я рад этому, что тебя здесь нахожу и вижу здоровым и благополучным! - "Ко мне, ко мне, братец, пожалуй! сказал он: я живу вот здесь близехонько, подле дворца самого, на Мойке!" - Но скажи ж ты мне! подхватил я: где ж ты ныне находишься и при чем таком! Вот уж не в полевом прежнем, а в артиллерийском мундире; уже не сделался ли ты, враг артиллеристом? - "Здесь, здесь! братец, отвечал он захохотавши: точно артиллеристом и господином еще цальмейстером при артиллерии!"

Ну, поздравляю ж, поздравляю тебя, Григорий Григорьевич, получив чин сей! Дай Бог тебе и выше и выше. Еще ты лучше и пригоже в этом мундире! Ей, ей, красавец! Сущий враг!

"А! Григорий Григорьевич! Здравствуй, мой друг!" - и поцеловав его, взял за руку и повел его к себе в кабинет, и пробыл там с ним более часа.

Что они там с ним говорили, того ничего я уже не знаю, а увидел только то, что генерал унял его у себя обедать, говорил и обходился с ним дружески, разговаривал за столом с ним о кенигсбергской нашей жизни и о том, как мы там поживали, веселились и танцевали вместе, и о прочем. Когда же встал из-за стола, и г. Орлову пришло время от нас ехать, то обняв, расцеловал он меня, опять по прежнему своему кенигсбергскому еще обыкновению, и опять убедительнейшим образом стал меня звать к себе, и просить, чтоб я у него побывал и навестил в его квартире. "Хорошо, хорошо! сказал я: как скоро только можно будет, то твой гость, и побываю у тебя".

Сим кончилось тогда наше первое свидание и я почел его ничего незначущим; да и можно ль было мне тогда помышлять и вообразить себе, что призыв сей был превеликой важности и открывал было мне путь к достижению высоких чинов и достоинств, к приобретению великих богатств и к восшествию может быть на высокие степени чести и знатности. Ибо я тогда ничего еще об Орлове не знал и мне и в голову того вселиться никак не могло, чтоб был сей человек тогда уже очень и очень коротко знаком государыне императрице и, будучи к ней в особливости привержен, замышлял уже играть свою ролю и набирал для ей и для производства замышляемого великого дела и последовавшего потом славного переворота, из всех друзей и знакомцев своих партию и которых всех он потом осчастливил, вывел в люди, поделал знатными боярами, богачами и на век счастливыми, и чтоб, как сомневаться в том не можно, назначал он и меня тогда в уме своем себе в товарищи.

Всего того не зная ни мало и не ведая, и пропустил я сей случай без всякого уважения. Но как удивился, как чрез несколько дней является ко мне присланный нарочно от г. Орлова, кланяется от него и говорит: что приказал он меня звать как можно к себе, и что есть ему до меня нужда! - "Хорошо, братец! сказал я присланному. Я побываю у него, как скоро найду свободное время". - "Он было приказал вас звать теперь к себе, и приказал было мне проводить вас до его квартиры". - "Душевно б рад, мой друг, но теперь мне никак не можно! Вот видишь, карета стоит перед крыльцом, генерал в сию минуту едет со двора, и мне надобно с ним ехать. Итак, кланяйся, братец, Григорию Григорьевичу, и скажи, что теперь мне никак недосужно, и что я повидаюсь с ним после".

Сие и в самом деле так было: мы в тот же час поехали со двора, и я не уважил и сего вторичного призыва, и почел оный ничего незначущим, и мысленно еще сам в себе смеялся и говорил: - "Какая черту нужда! а так, небось, хочется пошалберить и повидаться".

мне от него и опять зовет к нему почти неотступно, говоря, что он велел мне сказать, что, ей-ей, есть ему до меня крайняя нужда, и чтоб я как можно к нему пожаловал, приехал и хоть бы на одну минуту. - "Батюшка ты мой! отвечал я ему. Ей-ей! мне и теперь никак не можно. Генерал спрашивает меня, и я, видишь, спешу иттить к нему". Сие было и в самом деле, и генерал чрез несколько минут послал меня со двора и надавал мне тогда столько комиссий, что я с превеликою досадою до самого обеда проездил и в прах измучился. Но на дороге не раз приходило мне на мысль сие призывание: - "Господи! говорил я сам себе и говорил не однажды: - какая бы такая Орлову была до меня нужда? да еще и крайняя? Никаких у вас с ним не было связей, и никаких таких дел между нами, по которым бы могла дойтить до меня когда-нибудь надобность, а того меньше и нужда!.. Не понимаю я!.." продолжал я, пожимая плечами, и отъехавши, опять тоже и тоже вспоминал и дивился.

Наконец и вздумал было к нему завернуть, но так случись, что было тогда уже поздно, надобно было поспешать домой к генералу, а к тому ж как-то и позабыл я, и не мог в точности вспомнить, где именно была его квартира, а у присланного хотел было еще расспросить, но его, вышедши в сени, уже не застал, он тогда уже уехал; сверх того опасаясь, чтоб сие меня не задержало, отложил я и в сей раз свидание с ним до другого случая, а пропустил благополучно и сей случай и не уважил ни мало и сего третичного призыва.

Но как бы вы думали? любезный приятель, ведь при сем одном не осталось еще сие. Но г. Орлову, видно так усердно хотелось вплести меня в свое дело, что не преминул решиться он сам опять к генералу и нарочно только для того приехать, чтоб со мною видеться, и меня как можно убедить приехать к нему; и потому, нашед меня в сей раз в зале, тотчас ко мне адресовался, и власно, как с некакою досадою мне сказал: "Эх, братец! ты какой! не мог ты по сие время никак побывать у меня, как я тебя и сам, и чрез [посланного], просил о том!" - "Эх, братец! отвечал я: ну, как это? разве не знаешь ты нашего генерала и не насмотрелся в Кенигсберге, каков он, и каково жить при нем его подкомандуюшим. Ведь он и здесь таков же: будь безотлучно при нем и как от дяди ни пяди. Если 6 можно было, то давно бы побывал, а то, ей-ей, не мог никак и на один час во все сии дни от него оторваться. Замучил-таки пас до бесконечности". - "Да как-таки так, подхватил он: как бы не найтить свободного времени, если б похотел; а я божусь тебе, что имею до тебя крайнюю нужду, и что истинно нарочно для того сюда наиболее и приехал, чтоб тебя звать к себе; ну, поедем же хоть теперь ко мне!" - "Нельзя, голубчик мой, и теперь никак! отвечал я. Генерал уже совсем готов и сбирается ехать со двора, и мне приказано уже от него, чтоб с ним ехать!" - "Экое горе! подхватил он: а мне крайняя до тебя есть нужда, и ты не поверишь, какая крайняя надобность поговорить с тобою".

- Господи! - удивляясь, отвечал я: да какой такой нужде необходимой быть?., не понимаю я, никаких у нас с тобою дел нет и не было! - "Этакой ты; ну, право, нужда, ей-ей! нужда, и нужда крайняя!"

- Фу! какой! подхватил я. Ежели есть нужда, так разве не можно тебе сказать мне ее здесь и теперь же? - "Нет, нельзя никак! отвечал он; а мне хотелось бы с тобою поговорить о том дома; пожалуйста, братец, поедем". - "Ну! истинно нельзя, голубчик ты мой! отвечал я: а ежели подлинно есть тебе нужда, то для чего ж и здесь не сказать? разве не хочешь говорить о том при людях? Ну, так пойдем, вот туда в дальние комнаты, там никого нет, и мы можем себе говорить обо всем и обо всем, никто нас не увидит и не услышит, а благо время к тому теперь свободное, и генерал еще не совсем оделся".

- Нет, мой друг! здесь никак и пи под каким видом нельзя, а пожалуйста, приезжай ко мне! ты одолжишь меня тем неведомо как!

Тут опять, и власно как нарочно, растворились двери в комнату генеральскую, и как нам против самых оных тогда стоять случилось, то генерал, увидев Орлова, стал звать его к себе, и он принужден был, оставив меня, иттить к нему. Но в сей раз не долее пробыл он у пего, как только несколько минут, но, проходя опять чрез залу, не преминул поцеловаться со мною и опять мне сказать: - "Ну, пожалуйста же, мой друг, побывай у меня и как можно скорей, ты всегда найдешь меня дома, а особливо по утрам". - "Хорошо, хорошо! сказал я, и как скоро только можно будет".

С сим и расстались мы тогда с сим человеком, и я ему хотя и верное почти дал слово побывать у него, но в самом деле, стали мне неотступные его просьбы и столь усильные зовы уже несколько и подозрительны становиться и приводить меня в недоумение превеликое, как что я, поехав тогда с генералом, во всю дорогу о том думал, и сам в себе говорил: "Господи! что за диковинка, и что за нужда такая? не помню я! Никакой, кажется, нужде быть не можно, а того меньше такой, о которой при людях и даже в доме у нас говорить не можно? Не понимаю, что за секреты такие? уж нет ли каких у него сплетней особливых, и не хочет ли он уже меня заманить во что-нибудь дурное? Да! вот и нашел человека! продолжал я сам себе усмехаясь говорить, тотчас ведь и согласился на все! не на такого он напал!"

Сим и подобным сему образом размышлял и сам с собою говорил я тогда во все утро, и всячески старался мыслями своими добраться до того, зачем таким призывал он меня к себе. Более всего подозревал я, что не по масонским ли делам то было?

ордена, так и от всех других подобных тому тайных связей и обществ, не соглашался к тому никак; то приходило мне в мысль, не хотел ли он и тогда заманить меня в оный, и не за тем ли призывал меня с таким усилием, но истинной причины никак мне и в голову не приходило.

Совсем тем, как тогдашнее время было очень шатко и самое критическое, то не имел я охоты входить ни в какие сплетни, а особливо при тогдашнем моем философическом расположении мыслей, и потому, подумав гораздо и сказав сам себе: уже ехать ли мне к нему и не погодить ли по крайней мере еще? решился наконец к сему последнему, а чрез само сие, все это происшествие тем и кончилось. Г. Орлов более сего уже мне не скучал и меня не видал, а я также, чем далее, тем меньше охоты имел к нему ехать, и скоро совсем о том и думать перестал.

Но после, как по вступлении на престол императрицы Екатерины открылось, что такое был Орлов и что он тогда делал и предпринимал, то легко я мог в помянутом его усильном домогательстве к заманению меня к себе, усмотреть истинную причину, и не мог уже нимало сумневаться в том, что ему хотелось вплесть меня в тогдашний свой комплот и преклонить вступить, вместе с ними, в заговор тогдашний, и хотелось может быть потому наиболее, что я был у Корфа, адъютантом, а сей находился в милости у государя и они, может быть, ласкались надеждою узнавать от меня о многом до государя относящемся.

Но как бы то ни было, но я крайним поразился изумлением, услышав о революции и обо всем, во время оной и после происходившем. Однако не думайте, любезный приятель, чтоб я терзался притом сожалением и тужением о том, что упустил четверократный призыв себя к тому же, может быть, счастию, каким воспользовались тогда все сообщники гг. Орловых и бывшие с ними в заговоре, и досадую на самого себя, для чего не послушался я г. Орлова и не съездил тогда к нему, к чему натурально, если б только похотел, то мог бы найти свободное время. Нет, нет, любезный приятель, сие всего меньше меня беспокоило; а я, как тогда, так и после и даже и поныне, всегда, когда ни вспомню тогдашнее время и все помянутое с г. Орловым происшествие, как нахожу во всем оном нечто таинственное, и примечаю почти явные следы действия пекущегося тогда о истинном благе моем Промысла господня, старавшегося, как чрез все вышеупомянутые, власно как нарочно, случавшиеся мне препятствия и невозможности к езде к г. Орлову, так и последующим потом удивительным почти нехотением моим, или иначе не каким и власно как по неволе удержанием меня от того, спасти и предохранить меня, когда не от совершенного бедствия и несчастия, которое могло 6 всего легче воспоследовать, так по меньшей мере от наимучительнейшего состояния.

Ибо, судя по тогдашнему моему расположению мыслей и, прямо, по философическим правилам в жизни, к каким я прилепился столь крепко еще в Кенигсберге, за верное полагаю, что я никак бы и ни под каким видом не согласился на предложение г. Орлова, если 6 я к нему тогда и поехал и от него оное услышал, но оно поразило бы меня как громовым ударом, смутило бы весь мой дух и повергло бы меня в наимучительнейшее состояние. Ибо, как с одной стороны вся душа моя была тогда всего меньше заражена честолюбием и любостяжательством, и всего меньше обожала знатные и высокие достоинства, а жаждала единственно только мирной сельской, спокойной и уединенной жизни, в которой бы мог я заниматься науками и утешаться приятностями оных; а с другой стороны, дело сие и тогдашнее предприятие г. Орлова было такого рода, которого счастливый и отменно удачный успех не мог еще быть никак предвидим и считаться достоверным, но напротив того, все сие отважное предприятие сопряжено было с явною и наивеличайшею опасностию, и всякому, воспринимающему в заговоре том соучастие, надлежало тогда, власно как на карту, становить не только все свое благоденствие, но и жизнь самую, и подвергаться самопроизвольно всем величайшим бедствиям в свете; то подумал ли бы и восхотел ли б я тогда для недостоверного получения таких выгод, которые почитал я тогда сущими ничтожностьми и единою мечтою, самопроизвольно несть голову свою на плаху и подвергнуть себя без всякой нужды наивеличайшей опасности жизни и пожертвовать тому всем спокойствием и благо- действием в жизни?

и самым сим превеликой опасности? Не вооружил ли 6 я всю их шайку на себя злобно? Не произвел ли 6 во всех их опасение, чтоб я не донес на них государю и не подверг их всех опасности величайшей, и не могли ль бы они, для обеспечения себя от меня, предприять против самого меня еще чего-нибудь злого и даже восхотеть сбыть меня с рук и с света? Да хотя б и того не было, так не мог ли 6 я и после, как нехотевший быть с ними заодно, претерпеть какого-нибудь за то бедствия и опасности? А оставляя и все сие, не могло ль бы единое узнание такого страшного дела, при всем нехотении вступить в такой опасный заговор, подвергнуть меня в наимучительнейшую нерешимость, крайнее сумнительство и недоумение, что мне тогда делать, и молчать ли о том, или донесть где надлежало? Оба сии случая были бы для меня страшны и могли б дух мой поражать неописанным страхом и ужасом; ибо и самое молчание не сопряжено ль бы уже было с явною опасностию и ожиданием непременного себе бедствия, в случае если б заговор открылся и вкупе узнано было, что и я о том знал и ведал? Не стал ли б тогда меня самый долг присяги побуждать открыть толь страшный заговор самому государю? Но отважился ли бы я и на сие предприятие? А все сие не стало ль бы меня ежеминутно терзать и мучить?

Итак, другого не заключаю, что благодетельствующий мне промысл Всемогущего, положивший доставить мне и без того такую жизнь, какую только желало мое сердце, и одарить меня истинным, а не ложным благополучием в жизни, восхотел меня всем тем спасти не только от величайших бедствий и опасностей, но оказать мне и самым тем наивеличайшее благодеяние в жизни.

Письмо: 91 92 93 94 95 96 97 98 99

Раздел сайта: