Собственноручная записка императрицы Екатерины II о ее воцарении

Собственноручная записка императрицы Екатерины II о ее воцарении.

Кончина императрицы Елисаветы повергла в уныние всех русских, но в особенности всех добрых патриотов, потому что в ее преемнике видели государя с необузданным характером, ограниченным умом, ненавидящего и презирающего русских, совершенно не знающего своей страны, неспособного сосредоточиться, скупого и мота, исключительно преданного своим прихотям и прихотям тех, которые рабски льстили ему. Как только власть перешла в его руки, он предоставил дела двум или трем фаворитам и предался всевозможному  распутству. Он начал тем, что отнял земли у духовенства, ввел множество довольно таки бесполезных новшеств, главным образом, в войсках; он презирал законы, одним словом, правосудие сделалось предметом торга. Недовольство проникло всюду, и дурное мнение, которое составилось о нем, привело к тому, что объясняли в дурную сторону то немногое полезное, которое он сделал. Его более или менее определившимися проектами были следующие: начать войну с Данией из-за Шлезвига, переменить вероисповедание, разойтись со своей женою, жениться на своей любовнице, вступить в союз с королем прусским, которого он называл своим повелителем, и которому, как он утверждал, он принес клятву в верности; он хотел предоставить ему часть своих войск; он не скрывал почти ни одного из своих проектов.

Со времени кончины императрицы, ее тетки, императрице Екатерине делались тайком различные предложения, но она никогда не хотела слушать их, постоянно надеясь, что время и обстоятельства изменят что либо в ее несчастном положении, тем более, что она знала с полной уверенностью, что в конце концов, принимая во внимание ее личность, никоим образом не могут коснуться ее положения, не подвергаясь величайшей опасности. Народ был привязан к ней и смотрел на нее, как на свою единственную надежду. Образовались различные партии, думавшие о средствах помочь горю своего отечества; каждая из этих партий обращалась к ней в отдельности, и одни из них совершенно не знали других. Она выслушивала их, не отнимала от них всей надежды, но неизменно просила их подождать, полагая, что дело не дойдет до крайности, и признавая всякую перемену подобного рода, как несчастье. Она смотрела на свои обязанности и на свою репутацию, как на сильный оплот против честолюбия. Сама опасность, которой она подвергалась, придавала ей новый блеск, и она сознавала все значение его. Петр III напоминал мушку, не сходящую с очень красивого лица. Поведение Екатерины по отношению к нации всегда было безупречно; она постоянно думала, желала и хотела лишь счастья этого народа, и вся ее жизнь будет употреблена только на то, чтобы доставить русским пользу и благоденствие.

Вследствие этого порешили, что как только он вернется с дачи, его арестуют в его спальне и объявят его неспособным царствовать. Голова у него, действительно, пошла кругом, и, бесспорно, во всей империи у него не было более сильного врага, чем он сам. Все не были  одинакового мнения: одни желали, чтобы это совершилось в пользу его сына, другие — в пользу его жены.

За три дня до намеченного времени нескромные речи одного солдата привели к аресту капитана Пассека, одного из главных участников тайны. Прежде всего, приступили к действиям три брата Орловых, старший из которых был капитаном артиллерии. Гетман и тайный советник Панин говорили им, что это слишком рано, но они, по собственному побуждению, отправили своего второго брата в карете в Петергоф, чтобы привезти императрицу, разбудить которую Алексей Орлов явился в шесть часов утра 23 июня старого стиля. Как только она узнала, что Пассек арестован, и что в видах собственной своей безопасности нельзя терять более времени, она встала и поехала в город, при везде в который была встречена старшим Орловым и князем Варятинским, отправившимися вместе с нею в казармы Измайловского полка, где, при ее прибытии, было только 12 человек и один унтер-офицер, и все казалось спокойным. Все солдаты были предупреждены, но находились у себя, и, когда они собрались, провозгласили ее самодержавной императрицей. Радость солдат и народа была неописуемая. Оттуда ее повезли в Семеновский полк; семеновцы вышли на встречу к ней, прыгая и крича от радости. Сопровождаемая таким образом, она отправилась в Казанскую церковь, куда, с проявлением бурной радости, явились конногвардейцы. Пришла гренадерская рота Преображенского полка; эти извинялись, что явились последними, говоря, что их офицеры хотели помешать им отправиться, что иначе, конечно, они были бы из первых. После них прибыла артиллерия и ее фельдцейхмейстер Вильбоа.

Таким образом, сопровождаемая восклицаниями бесчисленной толпы, императрица прибыла в Зимний дворец, где собрались синод, сената и все сановники. Составили манифеста и форму клятвенного обещания, и все признали ее самодержавной императрицей. Императрица собрала нечто в роде совета, составленного из гетмана, тайного советника Панина, князя Волконского, генерал-фельдцейхмейстера и нескольких других, на котором было решено отправиться с четырьмя гвардейскими полками, кирасирским полком, четырьмя полками пехоты в Петергоф, чтобы захватить Петра III. На этом совещании князь Волконский высказал, что жаль, что нет совершенно легкой кавалерии; едва только он успел произнести эти слова, как его вызвал один офицер и сообщил, что полк гусаров только что вступил в предместье.

Во время этого совещания прибыл от имени низложенного императора канцлер граф Воронцов, чтобы высказать императрице упреки за ее бегство и потребовать от нее объяснений  ему отправиться принести новую присягу в верности. Он возразил, что для того, чтобы очистить свою совесть, он желает написать письмо, чтобы уведомить о результатах своей миссии, а что затем он присягнет, что и было разрешено ему. После него приехали князь Трубецкой и фельдмаршал Александр Шувалов. Они были посланы для того, чтобы удержать два первых гвардейских полка, шефами которых они были, и чтобы убить императрицу. Они бросились к ее ногам и передали ей о возложенном на них поручении, после чего отправились принести присягу.

Когда все это было кончено, оставили великого князя и несколько отрядов, под ведением сената, для охраны города, а императрица верхом, во главе полков, в мундире, полковником которых она объявила себя, выступила из города. Шли всю ночь и утром прибыли к небольшому монастырю в двух верстах от Петергофа, куда князь Голицын, вице-канцлер, доставил письмо от бывшего императора к императрице, а, несколько времени спустя, явился с подобным же поручением генерал Измайлов. Вот что подало повод к этому.

28 числа, император должен был приехать обедать из Ораниенбаума, где он жил, в Петергоф. Как только он узнал, что императрица уехала из Петергофа, он встревожился и послал в город различных лиц; но, так как все дороги у столицы, по распоряжению императрицы, охранялись, то никто из них не вернулся. Он знал, что два полка находились в тридцати верстах от города; он послал привести их для своей защиты, но эти полки отправились примкнуть к императрице. При подобном положении дела старый фельдмаршал Миних, генерал Измайлов и несколько других лиц советовали ему взять с собою человек двенадцать и отправиться с ними или к армии, или же броситься в Кронштадт. Женщины, которых было около него, по крайней мере, тридцать, отсоветовали ему это, указывая на опасности. Он послушался их и послал в Кронштадт генерала Девьера, которого адмирал Талызин, посланный императрицей, обезоружил по его прибытии, о чем император не имел ни малейших сведений. Но, протянув со своей нерешительностью до вечера, он наконец решился сесть с дамами и остатками своего двора на галеру и две яхты и отправиться в Кронштадта, по прибытии куда, он потребовал, чтобы его впустили; но офицер, дежуривший на бастионе у входа в порт, отказал в этом; хотя в действительности пороха не было, пригрозил стрелять по галере этого принца; услышав это, последний приказал повернуть обратно и направился высадиться в Ораниенбаум, где он лег спать и откуда на следующий день написал упомянутые выше два письма, в первом из которых он выражал желание возвратиться в Голштинию вместе со своей любовницей и своими фаворитами, а во втором предлагал отказаться от империи, прося лишь о сохранении жизни. А между тем у него было при себе 1. 500 вооруженных человек голштинского войска, более 100 пушек и несколько русских отрядов. Императрица послала обратно генерала Измайлова (Измайлов, приехав к императрице, бросился к ее ногам и сказал: “признаете ли вы меня честным человеком?” Она сказала: “да”. “Тогда, — возразила он, — считайте меня вашим. Если вы доверитесь мне, я хочу предохранить мое отечество от большого пролития крови. Чувствуешь удовольствие от нахождения в обществе умных людей. Я даю вам слово, что, если вы отошлете меня, я один доставлю вам Петра сюда”. Это он и выполнил. – Примечание Екатерины.) с письмом, чтобы получить это отречение. Петр III с полной свободой написал этот акт, а затем с генералом Измайловым, своей любовницей и своим фаворитом Гудовичем приехал в Петергоф, где, чтобы предохранить его от возможности быть растерзанным солдатами, к нему приставили верную охрану с четырьмя офицерами под командой Алексея Орлова. Пока подготовляли его отъезд в Ропшу, загородный дворец, очень приятный и нисколько не укрепленный, солдаты стали роптать и говорить, что прошло целых три часа, как они не видели императрицы; что, по-видимому, князь Трубецкой примиряет ее с ее супругом; что нужно предостеречь ее, чтобы она не доверялась этому; что, без всяких сомнений, ее обманули бы, погубили бы, а вместе с ней и их. Как только Екатерине стало известно об этих речах, она направилась к князю Трубецкому и сказала ему сесть в карету и отправиться в город, пока она пешком будет обходить войска. Как только они увидели ее, возобновились крики радости и веселья.

Петра III отправили в предназначенное для него место.

При наступлении ночи, императрице посоветовали возвратиться в город, потому что в течение двух суток она не спала и почти ничего не ела; но войска просили не покидать их, на что она с удовольствием согласилась, видя их в высшей степени восторженное отношение к ней. На полдороге три часа отдыхали, и в 10 часов утра, 30 июля старого стиля 1762 г., императрица верхом, во главе войск и артиллерии, совершила свой въезд в Петербурга при невыразимо радостных кликах бесчисленной толпы народа. Никогда нельзя было представить себе более чудного зрелища. Ей предшествовал ее двор, а войска, украсили дубовыми ветками свои шапки и шляпы (последние они

императрица увидела его, она сошла с лошади и обняла его. Клики не прекращались. Пошли в церковь, где при громе орудий был отслужен молебен. Весь день крики радости не переставали раздаваться среди народа, и никаких беспорядков не было.

Когда императрица легла спать, и едва она уснула, как капитан Пассек пришел разбудить ее, прося ее встать, потому что усталость, бессонные ночи и вино разгорячили умы сильнее обыкновенного, любовь к ее особе возбудила в Измайловском полку опасения относительно ее безопасности, и измайловцы попросту двинулись в поход, чтобы прийти защитить ее. Когда явились сказать им, что опасаться нечего, и что она спит, они возразили, что в этом отношении могут и должны верить лишь своим собственным глазам. Императрица встала в два часа ночи и вышла к ним. Как только они увидели ее, раздались крики радости; но она серьезным тоном сказала им отправиться ложиться, дать ей возможность спать и верить своим офицерам, повиноваться которым она настойчиво советовала им; они обещали ей это, извиняясь и делая упреки друг другу за то, что дали убедить себя разбудить ее. Таким образом, они очень спокойно направились домой, часто поворачивая назад головы, чтобы как можно дольше видеть ее, так как в Петербурге летом почти не бывает ночей.

В следующие два дня беспрерывно раздавались крики радости, но не было ни крайностей, ни беспорядков, — в высшей степени необычайное явление при столь сильных волнениях.

Несколько недель спустя, тревога за особу императрицы снова овладела войсками, и несколько вечеров они собирались, чтобы помочь ей или увидеть ее. Тогда она подписала приказ о том, чтобы они не собирались более, уверяя их, что она сама стоит на страже своей безопасности, и что у нее совершенно нет врагов.

“должно думать, оно действительно верно, потому что она — не враг самой себе, чтоб считать себя в безопасности, если бы это было не так”. С этого времени везде водворилось полнейшее спокойствие.

Текст воспроизведен по изданию: Записки императрицы Екатерины Второй // Исторический вестник, № 9. 1906