Сказка о царевиче Февее

Сказываютъ, будто въ Сибири пребыванiе имелъ народъ многочисленный, промышленный и богатый. У сего народа жилъ и былъ рода китайскихъ Уановъ, именемъ Тао-ау, царь умный и добродетельный человекъ, который подданныхъ своихъ любилъ, какъ отецъ детей любитъ: онъ излишними податьми не отягощалъ никого, и при всякомъ случае людей сберегалъ, колико могъ. Онъ великолепiе, пышность и роскошь весьма презиралъ; однакоже при дворе его все было прилично его сану, чистенько. У царя была царица столъ красиваго вида, колико отличны были качества сердца ея и ума. Она старалась угодить своему мужу и ему подражать при всякомъ случае. Жили они въ любви и согласiи съ удовольствiемъ многiе годы, но не имели детей. Приписывали сiе тому, что въ свете нетъ совершеннаго счастiя. Царица часто недомогала разными припадками, что видя царь съ прискорбiемъ, призывалъ врачей ближнихъ и дальнихъ, своихъ и чужихъ, которые разсуждали о болезни много и долго, и часто, не бывъ согласны между собою, предписывали однакоже ей лекарства, составленныя изъ такого множества травъ и иныхъ произращенiй и составовъ, что одно именованiе и количество техъ вещей занимало длинные столбцы тогдашняго обычая бумаги. Царица и окружающiя ее барыни и барышни съ отвращенiемъ и ужасомъ смотрели на великiе кувшины лекарствъ, кои къ ней приносили для принятiя. Царица говорила, что лекарство вкуса противнаго, а барыни и барышни, что оно цвета нехорошаго; царь же сумневался о полезномъ действiи толь различнаго свойства травъ и составовъ смеси; бывъ въ безпокойствiи, открылъ свои мысля своимъ приближеннымъ. Сказываютъ, будто у умныхъ царей не бываетъ безъ разумныхъ советодателей; такъ то случилось, знатно, и тутъ. Одинъ баринъ, прозванiемъ Решемыслъ, сказалъ дарю: "Надёжа государь, на что печалишься! буде усумнишься, что лекарство царице сделаетъ более вреда, нежели пользы, одно слово тебе стоитъ: прикажи вылить. Я же тебе сыщу искуснаго человека въ излеченiи болезни, отъ котораго царица исцелится. Его здесь нету, a живетъ онъ не очень далеко во уединенiи". Возвеселилось сердце царя, и наполнился надеждою о облегченiи своей жены. Тотчасъ послали гонца по того искуснаго человека; гонецъ нашелъ его жило въ лесу, въ маломъ доме. Покрытъ былъ домъ соломою. Гонецъ постучался у воротъ, дворная собака залаяла, а изъ калитки выглянулъ человекъ и спросилъ: "кто стучится у воротъ?" Гонецъ сказалъ: "я гонецъ царскiй; дома ли хозяинъ?" "Дома", ответствовалъ человекъ, я отперъ ворота. Гонецъ нашелъ хозяина, что сидитъ у огня, читаетъ книгу. Онъ тотчасъ всталъ и, услыша отъ гонца, что царь его спрашиваетъ, оделся, селъ на коня и поехалъ съ гонцомъ ко дарю во дворецъ. Царь, увидя его, спросилъ, "какъ его зовутъ? и откудова онъ?" На первый вопросъ ответъ его былъ: "зовутъ меня Катунъ"; а на второй началъ разсказывать, что онъ былъ изъ приближенныхъ людей зенгорскаго князя, что при дворе того князя вытерпелъ многiя напрасныя нападки отъ лихихъ людей, кои, зависти ради, его обнесли; жаловался, что онъ лишился своего именiя, своихъ друзей, и что онъ былъ угнетаемъ несправедливо, и прибавилъ, что онъ, не любя лицемерiя или говорить инако, нежели думаетъ, что зело обычно при дворе зенгорскаго князя, пошелъ жить уединенно въ лесу, где упражняется спознанiемъ свойства травъ, дабы оныя употребить къ случаю въ пользу ближняго. Окончавъ съ нимъ речь, царь повелъ Катуна къ царице. Нашли ее лежащею протянувъ ноги на постеле мягкой; покрыта была одеяломъ бархата краснаго; подбито одеяло чернолисьимъ мехомъ. Цветъ лица ея былъ бледенъ, глаза слабости крайней, жаловалась ломомъ въ ногахъ, безсонницею и отвращенiемъ ото всякой пищи. Онъ наведался о образе ея жизни, услышалъ, что царица лежитъ день и ночь въ теплой горнице, не делаетъ движенiя ни малейшаго и воздухомъ свежимъ не пользуется, кушаетъ же повсечасно, что не вздумаетъ, спитъ днемъ, ночь пробалагуриваетъ съ барынями и барышнями, кои попеременно гладятъ ей ноги и сказываютъ ей сказки либо вести, кто что делаетъ и не делаетъ, кто что говоритъ или не говоритъ. Лесной нашъ врачъ сказалъ царю: "надёжа государь, запрети своей царице спать днемъ, говорить ночью, кушать и пить не въ обедъ и ужинъ, и прикажи ей встать и не лежать окроме ночи; одеяла же лисьяго употреблять въ теплой горнице вовсе не годится; царицу заставь ходить, ездить и пользоваться воздухомъ". Царь уговаривать началъ царицу, чтобъ поступала по словамъ лесного врача. Она отговаривалась, говоря: "я привыкла такъ жить; какъ мне переменить свой обычай, свой образъ жизни?" Однако просьбы царя убедили привычку, подняли царицу съ постели изъ-подъ теплаго одеяла бархатнаго на черно-лисьемъ меху; сначала водили ее подъ руки, потомъ стала ходить сама, погодя посадили ее въ сани, запряженныя шестью оленями; у оленей рога были вызолочены, хомуты же горностаевы съ яхонтовыми пряжками; ездила целые два часа. Возвратясь домой, царица стала кушать и опочивать порядочно, цветъ лица поправился, оказался красивъ попрежнему, глаза ея паки светилися аки искры. Барыни и барышни съ радости сложили песню, которая начиналася сими словами: "выздоровела наша царица, выздоровела и безъ лекарства". И правда, царица не токмо выздоровела отъ порядочнаго образа жизни, но чрезъ годъ Богъ далъ дарю и царице сына, прекраснаго царевича. Дали ему имя, назвали его Февей, то-есть, красное солнышко. Царь наградилъ щедро того искуснаго человека, который безъ лекарства исцелилъ царицу, и отпустилъ его жить, где самъ избралъ. Царь же прилежно упражнялся воспитанiемъ своего сына. Приставили къ нему маму, вдову разумную, которая умела различатъ, кричитъ ли дитя отъ нужды, болезни, или своеволiя; его не пеленали, не кутали, не баюкали, не качали никакъ и никогда, кормили-же его порядочно и во-время. Дитя росло, что любо было смотреть. Какъ минуло шесть недель, принесли большой коверъ пестрый съ цветными разводами, коверъ былъ сажени две длинника и столько же поперечника; послали коверъ на землю въ опочивальне детской, и какъ дитя проснулся, положили царское дитя на землю на тотъ коверъ, на бочокъ на правой, дитя же повернулся тотчасъ на брюшко; всякой день делали тоже, помаленьку повадился упираться ручками и ножками, и вскоре всталъ на ноги, ходилъ прежде года по стенке, а потомъ по горнице. Начали дитя забавлять игрушками, игрушками отборными, которыя давали ему спознанiе всего того, что его окружало въ свете семъ; и его понятiю детскому сходственно было дитя, не умея еще говорить, самъ себе сделалъ означенiе всего того, что хотелъ изъяснить, и даже до азбучныхъ словъ зналъ; когда у него спрашивали, где которая литера, то указывалъ. Въ болезни повадился быть терпеливъ и держался какъ возможно тише, чрезъ что болезненные припадки преодолевалъ, сномъ же уменьшались. Трехъ летъ ему привили оспу, после которой получилъ наивящшее любопытство и охоту ко спознанiю всего. Самъ собою безъ принужденiя выучился читать, писать и цыфири. Любимыя его игрушки были те, чрезъ кои онъ получалъ умноженiе знанiя. Царевичъ имелъ доброе сердце, былъ жалостливъ, щедръ, послушливъ, благодаренъ, почтителенъ къ родителямъ и приставникамъ своимъ; онъ былъ учтивъ, приветливъ и съ доброхотствомъ ко всемъ людямъ, не спорливъ, не упрямъ, не боязливъ, повиновался всегда и везде истине и здравому разсудку, любилъ говорить и слушать правду, лжи же гнушался, даже и въ шуткахъ не употреблялъ. Его водили на свежiй воздухъ летомъ и зимою во всякое время, когда сiе не вредило его здоровью. Какъ миную царевичу семь летъ, приставили къ нему дядьку, барина пожилого, человека честнаго. Баринъ началъ сажать царевича юнаго верхомъ, сперва понемногу; учился стрелять изъ лука и изъ ружья, металъ копья въ цель, летомъ купался и плавалъ въ реке, въ реке въ Иртыше. Избрали для царевича игры всякiя, кои придаютъ телу силы и поворотливость, уму бодрость и расторопность, книгами и ученiемъ подкрепляли душевныя его дарованiя. Царевичъ выросъ и окрепчалъ теломъ, здоровьемъ и душою. Летъ пятнадцати сталъ скучать тихою, спокойною и одинакою жизнiю отцовскаго дома, желалъ чего самъ не зналъ, хотелъ видеть пространной светъ, что водится въ иной стране; слышалъ заочно о многомъ, какъ бываетъ въ той земле, въ иной землице, при такомъ дворе; въ какихъ войскахъ ка-кой обычай, где веселье, где нравы, где чрезвычайное, где лучше, где хуже, въ чемъ распорядокъ. Царь и царица, услыша о намеренiи царевича, не скоро согласились его отпустить; царь позадумался, а царица вошла въ свой покои, стала плакать и говорить своимъ барынямъ, что царевича отпуститъ не хочетъ, что ей жить горько безъ него. Барыни же говорили: "не плачь, царица, мы уговоримъ царевича, чтобъ не ездилъ въ чужую землю". Царица послала барынь уговаривать. Пришли барыни къ царевичу, доложили ему, что царица прислала къ нему приближенныхъ барынь; онъ тотчасъ приказалъ ихъ пустить предъ себя. Вошли барыни въ покой царевича и начали ему говорить: "светъ нашъ, царевичъ! прислала насъ царица государыня матушка твоя тебя уговаривать, останься ты съ нами жить; батюшка и матушка тебе сыщутъ жену красавицу, сошьютъ тебе шубу богатую, шубу золотую на собольемъ меху; у насъ зимою горницы теплыя, летомъ яблоки красныя, луга зеленые; что тебе делать на чужой стране? наживешь детокъ, будетъ у насъ дворецъ не пустъ, отпустятъ тебя тогда гулять по свету по белому, а теперь ты одинъ у матушки надежда и отрада". Царевичъ сказалъ въ ответъ: "барыни сударыни, сожалею я весьма, что матушка кручинится; ведь въ свете жить, не вечно мне дома по ветру змеи спускать, хочу видеть своими глазами, что люди бывалые разсказываютъ; хочу глядеть очами, что въ книгахъ печатаютъ, хочу спознать вещи не заочнымъ деломъ, хочу узнать силу и безсилiе соседное и иныхъ земель, смотреть горы, леса и крепости, морскiя волненiя, и пристани, и города купеческiе, привезу и вамъ гостинцы нескудныя". Барыни поклонились царевичу въ поясъ, вышли изъ его покоя, пошли къ царице, пересказали ей речи царевича. На тотъ часъ царь вошелъ въ покой и съ нимъ баринъ Решемыслъ; нашли царицу въ печали, въ безпокойстве, барыни стояли у стены руки сложа. Посоветовали, что начать. Решемыслъ былъ въ думахъ; царь ^: спросилъ: "что баринъ размышляешь?" Решемыслъ сказалъ: "надёжа государь, призови царевича, и скажи, что любя его молодость, отпустить не можешь въ чужiе люди, пока опытами не докажетъ, колико послушенъ онъ тебе, въ душе имеетъ твердости, въ несчастiи терпенiя, въ счастiи умеренности, что непрерывно смелъ и щедръ, великодушенъ и кротокъ, да будетъ ему въ людяхъ честь и тебе хвала". Царю речь та понравилась; рукою правою потрепалъ онъ Решемысла по плечу по левому, говоря ему: "ой, советодатель мой ты еси добросовестный, дарю тебе шапку высокую съ золотою кистью, какову ношу я самъ по среднимъ праздникамъ". Решемыслъ поклонился царю рукою до земли, сказалъ: "благодаренъ я весьма и слуга твой всепокорный завсегда". Послали ко царевичу, объявили ему царское о немъ решенiе. Царевичъ принялъ веленiе отцовское съ покорностiю, сказалъ: "да будетъ воля даря государя батюшки со мною, я изъ оной не выступлю, и готовъ исполнить, что прикажетъ, во всякомъ случае". На другой день царь съ царевичемъ пошли прогуливаться по саду. Царь, увидя на дереве сучокъ сухой висячiй, снялъ и воткнувъ оный въ землю твердую, приказалъ сыну въ день дважды, утромъ и вечеромъ, лейкою сучокъ сухой обливать водою целой годъ. Царевичъ въ день дважды, утромъ и вечеромъ, ходилъ, лейкою сучокъ сухой обливалъ водою. Окружающимъ его молодчикамъ показалось то странно, говорили съ ропотомъ ему: "обливай сколько изволишь сухой сучокъ, дерево не вырастетъ изъ онаго; отецъ твой затеялъ невозможное, а тебе приказываетъ небылицу". Царевичъ отмалчивался долго. Наконецъ сказалъ имъ: "слушайте вы, друзья добрые молодцы, кто повелеваетъ, тому и разсуждать, а наше дело слушаться, исполняя слово повеленное съ покорностiю безропотно, не разсуждая много". Погодя несколько времени, царь пришелъ въ садъ будто осмотреть, пустилъ ли сухой сучокъ коренья, покачалъ, выдернулъ изъ земля, кинулъ сучокъ сухой, и более не велелъ царевичу лейкою обливать водою. Къ осени поехалъ царевичъ на беломъ коне со птицами, со кречетами, съ соколами, со ястребами въ отъезжее поле веселиться на несколько дней; лишь успелъ отъехать верстъ семь, доскакалъ до него гонецъ, сказалъ ему: "царь государь приказалъ тебе ехать въ обратный путь, прислалъ къ тебе платье богатое; прiехали къ нему послы калмыцкiе, желаютъ тебя видеть въ наряде". Царевичъ тотчасъ повернулъ белаго коня вспять, не остановясь поскакалъ однимъ духомъ конскимъ къ отцу своему. Белой конь запыхался и потелъ; царевичъ, сходя съ лошади, лицо утиралъ платочкомъ полотна голландскаго. Царь, увидя его въ кафтане охотничьемъ небогатомъ, спросилъ: для чего не наделъ платья наряднаго? Царевичъ же ответствовалъ: "потъ лица моего, спеша исполнить ваше соизволенiе, для меня честнее, нежели богатое украшенiе; перерядясь я могъ опоздать; пусть послы калмыцкiе увидятъ своими глазами, съ какою скоростiю сынъ вашъ исполняетъ ваши приказанiя". Калмыцкiе послы вручили царевичу письмо родственника царицы, монгольскаго князя Агрея. Онъ просилъ царевича о посещенiи его. Царевичъ по тогдашнему обычаю написалъ ответъ въ такой силе: "Царевичъ Февей къ Монгольскому князю Агрею. Известно вамъ, что я при царе государе батюшке нахожусь, безъ воли котораго я къ вамъ прiехать не могу. Повинуясь ему, учусь какъ ко временамъ повелевать приличествуетъ; что ". А вотъ что царской со людьми и со скотомъ, думали успеть по молодости въ обмане царевича, видя, что онъ къ нимъ, какъ и ко всемъ людямъ, ласковъ съ откровенностiю; сперва стали лукавыми речьми уговаривать, и потомъ просить Февея. Все ихъ происки замыкались въ томъ, чтобъ Февей имъ далъ за своею рукою письмо, чтобъ пустить калмыцкiя войска въ пограничную крепость; они хотели его разжалобить, говорили: "мы люди бедные, а вы богатые, что вамъ въ такой малости?" Царевичъ, несмотря на то, сказалъ имъ съ твердостiю, "что того делать никакъ не будетъ, что города не его, но царскiе, и имъ советуетъ впредь подобною просьбою его не обезпокоивать". Потомъ обещали ему и окружающимъ его корысть, дары многiе, чтобъ старался склонить царя дозволить имъ пасти овецъ на лугахъ той крепости; но Февеевъ ответъ былъ непременно твердъ; съ насмешкою молвилъ онъ, не возвышая голоса: "бедные обыкновенно не имеютъ чемъ дарить богатыхъ; самъ дары я не принимаю, и служащимъ мне верно делать то запрещено". Калмыки, словами и посулою не имея успеха, поехали въ обратный путь, встретились со татарами изъ Большой Орды, кои ехали на промыслъ торговый, стали говорить симъ речь такую: "отъ насъ ушелъ сынъ меньшой посольскiй, человекъ молодой; буде найдете, привезите его къ отцу". Татары сказали: "добро, привеземъ, буде найдемъ". Татары были люди тогда невежливые и грубые; отъехавъ несколько дней, увидели на поле молодого человека -- идеть пешкомъ, прогуливается за-просто. Татары вздумали, что посольской сынъ, окружили его толпою, хотели увести по-неволе, говоря: "конечно, ты беглецъ, котораго мы ищемъ". Молодой тотъ человекъ сказалъ на то: "ваши затеи весьма напрасны, я не беглецъ, я сынъ отца честнаго". Они тому не верили, но силою увести его старались; молодой тотъ человекъ, сiе увидя, прислонился спиною къ дереву, вынулъ саблю изъ ноженъ, молвилъ имъ: "кто приступитъ ко мне первый, тотъ домой не возвратится". Татары, обробевъ немного, не знали какъ его схватить; онъ же гляделъ на нихъ съ твердостiю и, насмехаясь, имъ сказалъ: "мне кажется, вы устрашить меня столько же предуспели, какъ я вамъ придаю смелости". На тотъ часъ проехала тутъ мимо стража царская, она разогнала татаръ, изымая въ бегу непоспешныхъ. Съ ужасомъ узрелъ предводитель стражи, что царевичъ Февей былъ тотъ молодой человекъ, котораго татары приняли за посольскаго сына, хотя отнюдь не былъ похожъ на калмыка. Царевичъ, видя невежество, незнанiе и недоразуменiе техъ людей, просилъ самъ о освобожденiи ихъ изъ-подъ караула. Отпустили татаръ во-свояси, что услыша, царь Тао-ау прогневался зело, почитая то власти его противно, что отпустили безъ ведома его важныхъ преступниковъ, кои покусились увести царевича Февея Тао-ауковича; говорилъ и ему со гневомъ: "чего тебе было просить за нихъ? мешаешься ты, мой светъ, въ дела тебе неприличныя, я одинъ воленъ простить и наказать; сынъ ты мой любезной, а власти царской я преемникъ я ревнитель". Царевичъ, видя надъ собою отцовской гневъ, сказавъ: "виноватъ, государь батюшка, причиною тому одна жалость",-- стоялъ въ почтенiи безмолвно; но царь, бывъ разсерженъ, темъ былъ недоволенъ, спросилъ: "что стоишь безсловесно, какъ будто на уме судишь речи мои? тому ли баринъ дядька тебя научилъ?" "Нетъ", сказалъ Февей тихимъ голосомъ, "онъ векъ твердитъ мне съ терпенiемъ сносить вашъ гневъ и противъ онаго не быть упорнымъ; вина моя предо мною, мысленно скорблю я, что прогневилъ васъ". Речь та отцовское сердце немного умягчила, онъ сказалъ: "поди домой". Царевичъ, поцеловавъ руку родительскую, пошелъ въ свою комнату; въ вечеру почувствовалъ ознобъ и боль въ боку и въ голове тягость, ночь всю насквозь не почивалъ, къ утру жаръ оказался великъ, послали сказать царю, царице, что боленъ царевичъ. Родители пришли къ нему. Боль умножалась ежечасно, Февей же сносилъ ее съ бодростiю, былъ столь терпеливъ и покоенъ, что мало жаловался инако, какъ на вопросъ врача, когда сей хотелъ узнать, что и где болитъ. Наконецъ его молодость и усердное попеченiе окружающихъ Февея преодолели болезнь, царевичъ выздоровелъ совершенно, и въ то время выросъ вершка на два. Простолюдины же толковали, что та болезнь была къ росту, ино, -- къ бороде; правда, что после того вскоре исподоволь сталъ стричь усы ножницами оправки золотой. О выздоровленiи его радость была чистосердечна, стихотворцы о томъ сложили песни новыя съ похвалами необычайными. Февей ласкательствъ не любилъ; онъ, размышляя о семъ, сказалъ комнатнымъ своимъ: "не дайте душе моей возгордиться никогда, и для того ежедневно, какъ пробужусь отъ сна ночного, скажите вы мне речь сiю: "Февей, вставай съ одра, и помни во весь день, что ты еси человекъ такой же, какъ и мы". Потомъ стала весна, царевичъ поехалъ верхомъ за го-родъ, мимоездомъ заехалъ невзначай къ барину Решемыслу, сошелъ съ лошади, вошелъ въ переднюю его и остался тутъ, пока побежали сказать барину, что Февей прiехалъ его посетить. Несколько времени протекло, окружающiе царевича молодчики стали скучать и говорить, "что баринъ неучтивъ, заставилъ долго ждать Февея". Царевичъ же на то сказалъ: "баринъ Решемыслъ много царскихъ делъ имеетъ; знатно, я время избралъ для него не очень досужее; намъ по молодости ждать не трудно, баринъ Решемыслъ самъ ждалъ недавно не скучая въ моей гостиной комнате". Погодя немного, баринъ пришелъ поспешно со извиненiемъ; царевичъ, обнявъ его, сказалъ: "легко извинить того, чье усердное служенiе помнить завсегда я долженъ, о чемъ слыхалъ я много отъ моихъ родителей". Баринъ Решемыслъ низко поклонился, ответствовалъ на то со слезами радости: "слуху моему прiятныя словеса ваши прибавятъ мне. веку". Царевичъ позавтракалъ у него въ беседке на большомъ озере. Сидя на лавке, увиделъ изъ окна малую лодку; въ ней сидитъ рыбакъ, едетъ по воде; царевичу вздумалось ехать въ той лодке; всталъ съ лавки, вышелъ изъ дверей, кликнулъ рыбака, идетъ садиться въ лодку. Подбежали люди, иные говорили, "что опасно ехать въ такой малой лодке", другiе, "что стара лодка", третьи "что не выконопачена", четвертые, что "валка", пятые, "что она гнила", шестые, "что погода вдрутъ подымется". Насказали тысячи и одинъ страхъ. Февей же, между темъ, взялъ у рыбака весла и сказалъ имъ: "ведь рыбакъ человекъ, ехалъ въ лодке -- не тонулъ; Февей человекъ же, ехать можетъ не утонувъ; въ страхе Божiи я воспитанъ, инаго же теперь не знаю"; селъ на лодку и поехалъ по озеру на гребле и на парусе, ездилъ долго въ нарочитой погоде, и возвратился благополучно къ пристани, простился съ хозяиномъ, ногу левую поставилъ въ стремя, селъ на белаго коня и поскакалъ домой. Решемыслъ, радуяся зело посещенiемъ царевича, сказалъ своимъ друзьямъ подъ вечеръ: "наипаче Февей имеетъ достохвальный даръ, разговаривая съ кемъ, вести речь такъ, будто ищетъ онъ твоего благоволенiя, и не даетъ тебе малейшаго знака, чтобъ говорилъ съ тобою изъ одной милости; въ царевиче нетъ надменности, онъ любитъ ближняго какъ самого себя, и бывъ самъ человекъ, когда съ кемъ говоритъ, то помнитъ, что говоритъ со человекомъ; всякъ же изъ насъ, говоря съ нимъ и впервые, чувствуетъ въ своей душе некое ободренiе и доверенность, кои Февей возбуждаетъ снисхожденiемъ и учтивостiю, душе его природною". Слова толь достопамятныя въ хвалу царевича баринъ Решемыслъ произносилъ при друзьяхъ; на другой день они старались оныя разсказывать точно, но не умели вспомнить слова. Люди любопытные хватаютъ иногда поверхности, ино средину, или конецъ речей, не зная связи вещи. Баринъ Решемыслъ имелъ завистниковъ, попался имъ тотъ разговоръ исковерканъ весь; довели речь превратно до ушей царевича, сказали, будто Решемыслъ говорилъ, что Февей надменъ, и иныя велъ речи подобныя не въ хвалу царевича. Февей услышалъ те речи, съ холодностiю сказалъ: "старанiе всегда я прилагаю исправить мои недостатки; спасибо Решемыслу, что речьми мне далъ къ тому новой способъ". Обхожденiя же своего не переменилъ никакъ противу Решемысла, и вскоре узналъ, какъ все то заподлинно происходило.

обычае; принесли въ горницу кувшины серебряные на блюдахъ вызолоченыхъ, мешки парчевые, наполненные монетою, также мехи драгоценные и ковры тканые персидскiе шелковые. Тутъ вошла и дочь хозяйская, вдова, молодая красавица въ черномъ платье и въ печальномъ виде; она дары устлала передъ царевичемъ. Отецъ ея просилъ Февея принять дары, о дочери же сказалъ: "обижаютъ ее мужнина родня и должники". Февей ответствовалъ: "дары ваши я принимаю охотно и отдаю ихъ все въ приданое вашей дочери; при томъ желаю, чтобъ наискорее сыскался ей женихъ, который бы любилъ добродетели более, нежели красоту ея и богатство". Возвращаясь домой, Февей услышалъ, что подъ его стремяннымъ спотыкнулся конь, ему зашибъ больно ногу;-- пошелъ его смотреть, послалъ по лекаря, и пока перевязывали ногу, Февей сапогъ его велелъ насыпать деньгами, сказалъ: "на, отдайте стремянному, на первой случай будетъ чемъ платить за лекарство". Въ то время, или скоро после того, на царскiя земли Золотой Орды народы нашли войною, брали царскихъ подданныхъ въ пленъ, хотели увести съ собою; царь нарядилъ свои войска, послалъ прогнать Золотой Орды людей. Воины пошли весною въ походъ, прогнали техъ народовъ паки за границу, и ко царю послали со обратно взятыми его подданными несколько Золотой Орды людей пленниковъ. Многiе тогда говорили: "какъ съ нашими пленными обходились худо люди Золотой Орды, надлежитъ и намъ обходиться также съ пленными той Орды". Какъ речь та дошла до Февея, то сказалъ онъ на то: "неприлично перенимать намъ худое обхожденiе, пусть перенимаютъ у насъ люди Золотой Орды человеколюбивое обхожденiе съ людьми и иныя добродетели, и да будетъ у насъ всякаго добра образецъ". Годъ спустя царевичъ женился, женясь нажилъ детокъ весьма похожихъ на него, погодя несколько летъ еще ездилъ въ разныя места и земли, возвратился домой. Февей и весь родъ его жилъ до глубокой старости, и ныне славенъ въ народе томъ, где онъ былъ.