Екатерина II - Циммерману И. Г., 6 мая 1788 г.

XIII.

Царское Село, 6-го мая 1788 г.

Вы скажете, милостивый государь, что я не особенно аккуратный корреспондент, и будете правы. Я замедлила ответом на два письма ваших от 14-го марта и от 25-го апреля; в первом из них вы извещали меня о получении меховой шапки и прочих вещей и об их успехе, в особенности же об успехе первой из них перед зеркалом; по-видимому, она удалась лучше, нежели распоряжения, сделанные относительно г. Форстера, которого, кажется, отговорили ехать сюда. Что касается доктора Мейера, то я писала фельдмаршалу кн. Потемкину и собираюсь спросить его какие распоряжения сделаны по этому поводу; не знаю будет ли возможно назначить его в Воронеж, так как, согласитесь сами, было бы несправедливо сместить другого, если это человек достойный. Никогда еще пенсии и награды не пропадали у нас, следовательно, вы можете быть спокойны на этот счет; даю вам слово осведомиться обстоятельно обо всем, касающемся тех крымских переселенцев, о которых вы заботитесь. Больная девица, о болезни которой я просила вас высказать свое мнение, чувствует себя несколько лучше. Я не получила еще, милостивый государь, вашего сочинения, которое находится у г. Гросса в Гамбурге. Мнения придворных принадлежат обыкновенно к числу тех, на которые менее всего следует обращать внимания. Хотя эти люди ходят задравши нос, но они близоруки и их зрение испорчено очками, сквозь которые они постоянно смотрят; они походят на людей, которые стоят у основания башни и не видят обыкновенно того, что происходить наверху и что видно с высоты птичьего полета.

Если вы в своих мечтах не покидаете дорогу в Константинополь, то весьма рискуете не встретиться с нами и натолкнуться на тех, которые горячо желают заградить нам туда дорогу.

Вы говорите, милостивый государь, что на моей стороне: “усердие и доброжелательство всех людей, к какой бы стране они ни принадлежали, которые рассуждают без предрассудков и не поддаваясь страстям”; без сомнения, мне было бы лестно иметь на своей стороне такую партию, но надобно также сознаться, что она была бы не особенно многочисленна.

Три вещи приносили мне всегда большую пользу: во-первых, ненависть, которую питали ко мне мои завистники; во-вторых, происки, козни и лживость моих врагов. В-третьих, то, что так как те и другие задавались разными несбыточными планами, то они и действовали сообразно с этим, удаляясь таким образом с пути разума и от истины, в которую они не хотели верить, так как она приходилась им не по вкусу.

прочла с удовольствием поэму “An Elisa”, которую вы мне прислали. Благодарю вас за ваше истолкование, оно слишком лестно для меня. При семь посылаю вам Коран, напечатанный в Петербурге, который вы просили меня выслать для библиотеки Геттингенского университета; я нахожу, что он будет там как нельзя более кстати, и прошу вас отправить его туда вместе с первым известием, которое я сообщу вам о каком либо успехе, одержанном нами над турками.

Вашим сочинениям, разумеется, нечего опасаться ни моего хорошего, ни моего дурного настроения духа; к тому же настроение мое, точно также как и здоровье, весьма ровное; я очень весела от природы, и даже когда мне не совсем здоровится, я люблю заставить смеяться окружающих. Ваше сочинение “Об уединении” излечило меня четыре года тому назад от ипохондрии, которая сделала меня слишком чувствительной ко многому и развилась еще более, когда люди, желавшие рассеять ее, взялись за это слишком неумело. Посылаю вам комедию, написанную эту зиму тем же автором, как и три предыдущие; я желала бы, чтобы вы удостоили ее улыбкой и чтобы вам не пришлось никогда видеть или встретить человека, который своим характером издали или вблизи походил бы на этого “Hausloffer'a”, о коем здесь идет речь; впрочем, говорят, что он представляет скорее новость на сцене, нежели в жизни. Будьте уверены в тех чувствах уважения, с коими я отношусь к вам. Оканчиваю это письмо сего 28 мая 1788 г. (Письмо без подписи).