Екатерина II - Циммерману И. Г., 29 января 1789 г.

XIX.

29-го января 1789 г.

Без сомнения, милостивый государь, вы первый врач, просивший у кого бы то ни было позволения отправить его на тот свет. Мало того, вы готовы сопровождать его в Елисейские поля; я была бы не прочь отправиться туда в столь хорошей компании, c условием, однако, если бы я могла сама избрать себе там общество, которое могло бы быть весьма интересное. Приветствие, с которым вы обращаетесь ко мне, признаюсь, было бы мне по вкусу, если бы я могла быть вполне уверена в том, что оно не слишком проникнуто лестью. Вот, приблизительно, что я могла бы на него ответить: если мои современники боялись меня, то они были весьма неправы, я никогда не желала никому внушать страха, но желала бы быть любимой и уважаемой по заслугам—вот и все. Мне всегда казалось, что на меня клевещут, потому что меня не понимают. Я встречала многих людей несравненно умнее меня. Я никогда не ненавидела никого и никому не завидовала. Мне было бы приятно и желательно делать людей счастливыми, но так как всякий может быть счастлив лишь сообразно со своим характером, со своей фантазией и разумом, то мои желания нередко встречали в этом случае препятствия, в которых я не могла дать себе отчета. Мое честолюбие было не злостное, но, может быть, я задалась слишком смелой задачей, считая людей способными сделаться благоразумными, справедливыми и счастливыми. Род человеческий склонен вообще к безрассудству, к несправедливости, а при этом трудно быть счастливым. Если бы человечество повиновалось разуму и справедливости, то не было бы надобности в нас, правителях; что касается счастья, то я уже заметила выше, что всякий понимает его по-своему. Я уважаю философию, так как в душе я всегда была вполне республиканкой; я согласна с тем, что это свойство моей души представляет, может быть, странную противоположность с неограниченной властью, присвоенною тому положению, которое я занимаю, но зато никто в России не скажет, что я злоупотребляла этою властью. Я люблю искусства чисто по склонности. Что касается моих сочинений, то я считаю их пустячными; я любила пробовать мои силы во всех видах, но все созданное мною кажется мне довольно посредственным, поэтому я никогда не придавала ему никакого значения, помимо удовольствия, которое оно мне доставляло. В политике я старалась держаться такого образа действий, который казался мне наиболее полезным для моей страны и наиболее сносным для других государств. Если бы я видела лучший путь, то я последовала бы ему; Европа напрасно тревожилась моими планами, от которых, напротив, она могла только выиграть. Если мне платили неблагодарностью, по крайней мере, никто не скажет, что я была неблагодарна; нередко я мстила врагам, делая им добро или прощая им обиды. Вообще, человечество имело во мне друга, не изменявшего ему ни в каком случае. На этом я кончаю разговор о мертвецах, возвратимся к живым людям. Труссон отправился к армии под конец осады Очакова. Вот что я отрыла касательно его. Он написал мне два письма, в которых высказывает, что его забыли, но мне кажется, что Владимирский крест и различные награды, полученные им, доказывают противное; быть может, он считает, что ему давали не те назначения, каких он желал; быть может, людям, приехавшим после него, давались назначения, по его мнению, более блестящие или более соответствовавшие его вкусу. Это возможно, но не подлежит сомнению, что, до отъезда его в армию, он занимался здесь в Петербурге одним делом, возложенным на него покойным ген. -лейт. Бауером и которое до сих пор не окончено. Голландцы, возбудившие его соревнование, работали в различных уголках нашей громадной империи, и так как им приходилось много разъезжать и преодолевать различные затруднения, то они получали, смотря по трудам и по чину, различные вознаграждения, на которые кап. Труссон не имел, по-видимому, одинаковых прав. Ваш друг, г. де-Люк, о котором вы мне пишете, принимающий также участие в судьбе этого офицера, для которого я постараюсь сделать все возможное, известен мне своими письмами о Швейцарии, писанными английской королеве. Не знаю, считается ли он только по названию или действительно состоит чтецом е. в., но в таком случае я от души желаю, чтобы ему удалось своим чтением уменьшить, рассеять и утешить скорбь, внушаемую, без сомнения, королеве здоровьем ее супруга.

Что касается маркиза Лукезини, который просил вас недавно, как вы говорите, “научить его снискать мое благоволение”, то вы можете, милостивый государь, сказать ему откровенно, что ему, конечно, не удастся достигнуть этого, вредя моим интересам: вообще, довольно странно, что маркиз Лукезини, бывший друг покойного короля, к которому относились симпатично все люди, отдававшие справедливость добродетелям этого великого монарха, вздумал дебютировать на политическом поприще тем неблаговидным делом, в котором он принимает участие и которое может, по меньшей мере, разрушить здание, в сооружении которого покойный король принимал самое деятельное участие. Еще более странно, что берлинский двор хочет до того ввести всех в заблуждение, что, вредя моим интересам и выказывая во всем особенное пристрастие к моим врагам и к их неправому делу, он старается в то же время уверить меня, что хочет этим приобрести мое расположение и даже найти во мне союзника.

г. Еллиота, не позволяет России вступить на этот путь и она не может считать совместным со своим достоинством примкнуть к этому трио. У нас не забыли еще, что во время семилетней войны, не смотря на замечательные дарования короля прусского, на сокровища, расточенные Англией, и на героев, командовавших армией, покойный король видел неприятеля в стенах своей столицы и что в 1762 г. Екатерина II имела честь возвратить этому монарху прусское королевство и значительную часть Померании,—той провинции, которую Петр I предоставил во владение бранденбургского дома.

прежде нежели приступить к штурму. Самым благоприятным временем для этого предприятия было, разумеется, то, когда лиман, покрытый льдом, вследствие чего немыслимо было ожидать какого бы то ни было подкрепления осажденным со стороны моря, а по взятии города можно было успеть принять необходимые меры предосторожности для будущего. Но поспешность, с которою всегда готовы действовать удальцы-юноши, преисполненные отвагою, люди с ограниченным умом, не видящие далее своего носа, и те, которые рассуждают вкривь и вкось, а равно всякие завистники, явные или тайные враги, является, конечно, большой помехой в подобном случае, и это причинило много страданий фельдмаршалу, который решился действовать с твердостью и настойчивостью. На мой взгляд, ему делает величайшую честь то обстоятельство, что, между прочими великими и прекрасными его качествами, мне всегда приходилось замечать в нем склонность прощать своим врагам и делать им добро; этим он сумел стать выше своих соперников. Этот раз он разбил турок и тех, кто критиковал его действия в полтора часа; теперь говорят, что он мог взять Очаков раньше; это правда, но никогда он не мог совершить этого дела с меньшими препятствиями. У нас не первый раз случается, что больные прямо из госпиталя идут на приступ, по поводу чего вы высказываете удивление; во всех чрезвычайных случаях мне приходилось наблюдать то же самое. Дела, касающиеся общественной пользы, вызывают у нас всегда необычайный энтузиазм. Нынче летом, когда король шведский напал на нас совершенно неожиданно, я велела оповестить в ближайших деревнях удельного ведомства, чтобы они выслали мне рекрут и определили бы сами по сколько человек может выставить каждая деревня. И что же? Одна деревня, с населением в тысячу душ мужского пола, прислала мне семьдесят пять прекрасных рекрутов, другая, из четырех тысяч, прислала двести пятьдесят человек, третья—Царское Село, где крестьян три тысячи, выслала четыреста лошадей с людьми и телегами для перевозки запасов армии; они участвовали все время в финляндском походе; но это не все: ближайшие губернии, а вслед за ними одна за другою и все остальные, узнав о нашем столкновении со Швецией, добровольно предложили мне выставить по одному батальону и по одному эскадрону с каждой губернии. Одна Москва вооружила бы десять тысяч человек, если бы я изъявила на это свое согласие. Наш народ от природы воинствен и наших рекрутов легко обучать. Дворянство служит или служило когда надобность того требовала и никогда еще не отвечало на призыв отказом; все идут с восторгом на защиту государства и отечества и в подобных случаях не приходится прибегать ни к каким понудительным мерам. Прощайте, милостивый государь, на сегодня довольно; будьте здоровы (Без подписи).