Потемкин Г. А. - Екатерине II, 4 октября 1791 г.

1162. Г. А. Потемкин -- Екатерине II

Матушка Всемилостивейшая Государыня. Нет сил более переносить мои мучения. Одно спасение остается оставить сей город, и я велел себя везти в Николаев. Не знаю, что будет со мною.

Вернейший и благодарнейший

Одно спасение уехать.

Примечания

Подлинник без подписи. Приписка -- автограф. РГВИА.

Публикация -- PC, 1876, декабрь. С. 652.

Слова "одно спасение уехать" написаны прыгающим, угловатым почерком и читаются с трудом. Журнал "Русский Вестник" в большом и богато документированном исследовании о Потемкине (автор А. В. Висковатов) приводит сведения о последних днях князя. Так, там сообщается, что 2. Х Потемкин подписал свое полномочие на ведение переговоров Самойлову, Рибасу и Лашкареву. 3. Х он подписывал бумаги Черноморскому Адмиралтейскому правлению, а также ордера Фалееву и майору Фрелиху. "То были последние его почерки", -- сообщает автор, не зная о приписке на настоящем письме. Попов в письме к императрице от 4. Х подробно рассказывает о происходящем. "3--е число сего месяца Его Светлость Князь Григорий Александрович провел всю ночь и до десяти часов утра в таком состоянии, которое приводило в отчаяние всех медиков. Девять часов не находили они пульса. Его Светлость не узнавал людей, руки его и ноги были холодны, как лед, и цвет лица весьма изменился. К полудню, благодарение Богу, опасность миновала, но жестокость страданий его умножила в нем слабость. Не взирая на оную, Его Светлость непрестанно требовал, чтоб везли его отсюда. На 4--е число Его Светлость проводил ночь довольно покойно и, хотя сна совсем почти не было, но не было и тоски. Как выезд из Ясс назначен был по утру, то Князь поминутно спрашивал: "Который час? и все ли готово?" (Далее Попов описывает, как рано утром, несмотря на густой туман, Потемкин приказал положить себя в большие кресла и в них снести к карете.)... Тут Князь подписал письмо к Вашему Императорскому Величеству (не подписал, а сделал приписку. --В. Л.) Львов и оберштер--кригскомиссар Фалеев, доктора Тиман и Массот и штаблекарь Санковский. Всю дорогу ехали тихо и в два часа пополудни прибыли благополучно на первый ночлег в село Пунчешты, в тридцати верстах отсюда. Доктора удивляются крепости, с которою Его Светлость совершил переезд сей. Они нашли у него пульс лучше и гораздо более свежести в лице. Жаловался только, что очень устал. Естьли Его Светлость следующую ночь проведет сносно, то мы уверены о скором его выздоровлении в Николаеве, тем паче, что Его Светлость восприял несумненную о том надежду и сия надежда сильно в нем действует" (Автограф. -- РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 94. Л. 24--26об.).

Попов не поехал с князем, приказавшим ему "остаться здесь на некоторое время в разсуждении начинающихся конференций... Рейс--эфенди был болен, тож и Мурузий, драгоман Порты, но как уже они теперь на ногах, то и положено послезавтре первый иметь съезд, и все, что только возможно, будет употреблено к скорейшему совершению мирного дела. Князь Николай Васильевич (Репнин. -- В. Л.) " (Из письма Попова к Безбородко от 2. Х. Автограф. -- РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 38. Л. 39--39об.).

В эти самые дни Храповицкий записывает в Дневнике: "4 октября. Поутру Рожерсон (придворный лейб--медик. -- В. Л.) " Это сообщение о смерти придворного банкира Р. Сутерланда накануне смерти Потемкина послужит основанием для одного из мифов, о которых речь ниже. "11 октября, -- продолжает записывать Храповицкий, -- в обед приехал курьер, что 1--го октября Князю Потемкину опять хуже: -- опять слезы и отчаяние. В 8 ч. пустили кровь, в 10 легли в постель. 12 октября. Курьер к пяти часам пополудни, что Потемкин повезен из Ясс и, не переехав сорока верст, умер на дороге, 5--го октября, прежде полудня... Слезы. -- Жаловались, что не успевают приготовить людей: теперь не на кого опереться".

5. Х. 1791 Попов из Ясс посылает два письма императрице с разницей в несколько часов. В первом он сообщает, что до получения журнала медиков о болезни князя "по вчерашний вечер" он удерживал курьера "до сего утра и теперь имею счастие донести, что Его Светлость прошедшую ночь провел до первого часу спокойно и раза два засыпал по получасу, но потом часто жаловался на слабость и что все кости болят. Сие он и вчера чувствовал к удовольствию медиков, находящих в том хорошей признак. Нетерпеливость ехать так была велика, что едва только стало разсветать, то Его Светлость приказал положить себя в коляску и в седьмом часу утра благополучно в путь отправился" (Автограф. -- РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 94. Л. 27--27об.). Но в конце дня прискакал курьер с известием о смерти Потемкина. Попов пишет к Безбородко и просит его "подать письмо Ея Величеству, доносящее о кончине Светлейшего Князя" (Там же. Д. 38. Л. 68). Во втором письме Попова Екатерине говорилось: "Удар свершился, Всемилостивейшая Государыня. Светлейшего Князя Григория Александровича нет более на свете. По утру он зделался очень слаб, но приказывал скорее ехать. Наконец, не доезжая Большой горы, верстах в сорока от Ясс, так ослабел, что принуждены были вынуть его из коляски и положить на степи. Тут и испустил он, к горестнейшему нашему сожалению, дух свой. В горьком отчаянии, сирый, оставленный, прибегаю под матерний покров твой" (Автограф. -- РГВИА.

16. Х Храповицкий записывает: "Продолжение слез; мне сказано: "Как можно мне Потемкина заменить: он был настоящий дворянин, умный человек, его нельзя было купить. Все будет не то. Кто мог подумать, что его переживет Чернышев и другие старики? Да и все теперь, как улитки, станут высовывать головы". Я отражал тем, что "все это ниже Вашего Величества". "Так, да я стара. Он настоящий был дворянин, умный человек, меня не продавал; его не можно было купить". Граф Ал[ександр] Андреевич Безбородко поехал перед полуднем..." (на мирный конгресс, заменить умершего. -- В. Л.).

Все эти подробности приведены с целью дать читателю возможность получить из первых рук картину болезни и смерти Потемкина, которая быстро стала обрастать легендарными подробностями. Уже в 1792 г. в антипотемкинском романе--памфлете "Пансалвин Князь Тьмы" (антитеза: Светлейший князь -- князь Тьмы, была слишком очевидной) рассказывалось о дуэли Пансалвина с генералом, которого он оскорбил. Противник Пансалвина якобы случайно задел кончиком обнаженной шпаги ядовитую южную траву и было достаточно пустяковой царапины, чтобы могущественный соправитель знаменитой царицы Миранды заболел и скончался. После бурного и недолгого царствования Павла I (переделывавшего все, что было создано его матерью и Потемкиным) граф А. Ф. Ланжерон уже слышал версию об отравлении князя. Историк А. Г. Брикнер, имевший возможность ознакомиться с "Записками" Ланжерона, хранившимися в парижском архиве, писал, что мемуарист упоминает о "нелепом слухе, будто бы Потемкина отравил доктор Тиман". "Кто бы мог приказать это сделать? Екатерина ли? Зубовы ли? Я их знал и утверждаю, что это положительно невозможно", -- приводит Брикнер слова Ланжерона и добавляет (ссылаясь на его мемуары): "Зато Ланжерон знал, что императрица оплакивала кончину Потемкина, что она в нем нуждалась и считала его своим защитником и сотрудником" (ИВ. 18951 Декабрь. С. 841--842). Стоит напомнить, что Брикнер был единственным российским историком, который написал монографию о Потемкине, опираясь на новые материалы, введенные в научный оборот в конце XIX в. Другой известный историк В. А. Бильбасов, собиравший в те же годы материалы для своей многотомной истории Екатерины Великой, снял копию с маленькой записочки, составленной сенатором Р. И. Рербергом (ум. в 1871). В ней говорилось: "Фельдмаршал Потемкин был отравлен по приказанию Екатерины II доктором Тиман, при нем находившемся в Яссах; доктор получил хорошую пенсию и отправлен за границу. Я знал этого доктора" "страшном преступлении" доктора, пользовавшегося, по их словам, расположением и покровительством Потемкина. Зато они приводят факт, не известный Рербергу: 12. II. 1792 Екатерина II пожаловала Тимана в лейб--медики. Пожалование немыслимое, вызывающее, если принять на веру слова сенатора. Наконец, известный мемуарист A. M. Тургенев, вспоминавший и действительно происходившие события, и слухи (он писал свои полуанекдотические "Записки" стариком), упомянул версию об отравлении Потемкина. "Лучше было бы, когда бы Князь не объявил намерения своего "вырвать зуб". Князь приехал в Петербург, и, как все утверждают, ему был дан медленно--умерщвляющий яд. Банкир Сутерланд, обедавший с Князем вдвоем в день отъезда, умер в Петербурге, в тот же день, тот же час и чувствуя такую же тоску, как Князь Потемкин чувствовал, умирая на плаще среди степи, ехавши из Ясс в Николаев" 1918, No 13. С. 156). Эту версию растиражировал автор романа "Фаворит". Но никто из упомянутых "свидетелей" не только не знал, но даже не подозревал о письмах Екатерины князю и о его ответных письмах, впервые представленных в настоящем издании. Не знали они о письмах B. C. Попова, рисующих тяжелую картину эпидемии, свирепствовавшей в Галаце и Яссах летом--осенью 1791 г. Смерть принца Виртембергского, болезнь князя Репнина и турецкого министра иностранных дел, прибывшего на переговоры (как, впрочем, почти всех членов русской и турецкой делегаций), болезнь генералов, офицеров и солдат -- вот фон, на котором развивался предсмертный недуг Светлейшего, прибывшего на юг завершить дело всей своей жизни -- утвердить Россию в ранге Черноморской державы. "Он творил чудеса, -- писал Ланжерон. -- Он занял Крым, покорил татар, положил начало городам Херсону, Николаеву, Севастополю, построил везде верфи, основал флот, который разбил турок; он был виновником господства России в Черном море и открыл новые источники богатства для России". "Ему обязаны мы Черным морем", -- вторил Ланжерону молодой Пушкин.