Эйдельман Н. Я.: Письма Екатерины II Потемкину Г. А.

ПИСЬМА ЕКАТЕРИНЫ II Г. А. ПОТЕМКИНУ

В Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина хранится огромный архив В. Д. Бонч-Бруевича (1873-1955 гг.). Деятель революционного подполья, в 1917-1920-х годах управляющий делами Совета Народных Комиссаров, позднее организатор и первый директор Государственного литературного музея в Москве, Музея истории религии и атеизма АН СССР, Бонч-Бруевич собрал огромное количество исторических и литературных материалов, в значительной степени опубликованных в сборниках "Звенья" и в "Летописях" Государственного литературного музея, а также немало документов, частично или полностью не обнародованных.

Работая над книгой "Грань веков", посвященной политической истории конца XVIII - начала XIX в., автор этих строк изучил сохранившуюся в собрании Бонч-Бруевича корректуру "Писем Екатерины II к Потемкину" (предисловие и комментарии Я. Барскова) ¹. Из 132 корректурных страниц первые 23 заняты предисловием; на с. 24-123 следовали тексты 419 записок и писем Екатерины II Потемкину. Текст сопровождался небольшими приложениями, указателями, немалым числом иллюстраций, а также краткой пояснительной запиской Бонч-Бруевича, которую приводим здесь полностью:

"10 октября 1950 г. Это исследование "Писем Екатерины II-ой к Потемкину" с предисловием и комментариями Я. Барскова не было разрешено к печати в советское время. Придет время, когда его у нас напечатают. Они нуждаются в остро-политическом предисловии. Я хотел их напечатать в "Летописях" Гослитмузея. Получил я их в 1932 году и тогда намеревался поместить в сборниках "Звенья". На время пришлось отложить. Предисловие Барскова аполитично. Он не вскрыл по ним всю ту мерзость и запустение, которые царили при дворе Екатерины II-ой и ее окружении, - этой кульминационной точки разложения феодального дворянства и аристократии. Если написать такое предисловие, то и эти письма, и записочки великой блудницы принесут пользу истории. Этот единственный сохранившийся оттиск надо хранить среди рукописей и на правах рукописи - в коробках материалов для сборников "Звенья". Может быть, удастся их напечатать при моей жизни. Мне очень желательно написать предисловие и политически осветить эту закулисную придворную жизнь того времени, а также характеристику действующих лиц" ².

Как можно понять из приведенного текста, Бонч-Бруевич дважды хотел напечатать "Письма Екатерины II к Потемкину": в 30-е годы в "Звеньях" и после Великой Отечественной войны - в "Летописях" Государственного литературного музея. Сравнительно недавно был обнародован пример неудачной попытки публикации этих материалов в "Литературном наследстве". И. С. Зильберштейн свидетельствовал: "Когда мы с И. В. Сергиевским в 1933 году подготовили том "XVIII век", один из авторов тома, известный ученый Я. Л. Барсков, предложил нам публикацию неизданных писем Екатерины II к Потемкину, но мы от нее отказались: документы эти не имели никакого отношения ни к литературе, ни к истории и отличались изрядным количеством интимных подробностей" ³. Зильберштейн, однако, не упомянул о появившемся год спустя анонимном французском издании екатерининских писем, восходящем к тексту, представленному ранее Барсковым ⁴.

Если Зильберштейн совершенно отрицал ценность писем Екатерины Потемкину, то Бонч-Бруевич хорошо представлял себе значение этих материалов, но полагал, что они требуют острого политического комментария. Обе эти точки зрения характеризуют в разной степени тот период развития отечественной историографии, когда документы и материалы, связанные с царской фамилией, ценились преимущественно за то, что содержали разоблачения и саморазоблачения монархии или же проливали дополнительный свет на биографию и творчество таких известных отечественных деятелей, как А. Н. Радищев, А. С. Пушкин, декабристы и т. д. Наша историческая паука 20-50-х годов отдавала предпочтение социально-экономическим и революционным страницам русской истории; меньше и слабее освещались внутренняя политика самодержавия, политический механизм власти, борьба различных придворных группировок и тому подобные сюжеты.

Капитальные труды П. А. Зайончковского, ряда других исследователей способствовали преодолению отмеченного перекоса в отношении истории XIX столетия; а борьба за власть и дворцовые перевороты XVIII в. осмыслялись любителями и специалистами, в основном по дореволюционным трудам С. М. Соловьева, В. О. Ключевского, Н. Г. Устрялова, Д. А. Корсакова, И. К. Шильдера, В. А. Бильбасова и некоторых других авторов. При всех достоинствах этих работ многое в них сегодня устарело и требует новых подходов; недостаточно разработаны, в частности, такие важные эпизоды XVIII в., как дело царевича Алексея, события 1730 г., государственные перевороты 1740, 1741 и 1762 годов. Среди работ немногих советских исследователей елизаветинской поры отметим книгу Е. В. Анисимова ⁵, но подобные труды о внутренней и дворцовой политике Екатерины II у нас практически отсутствуют.

Можно отчасти согласиться с Бонч-Еруевичем в том отношении, что работа Барскова не исчерпала возможностей изучавшегося им эпистолярного комплекса. Однако публикатор сумел выявить ряд важных политических закономерностей: и в том плане, который был желателен Бонч-Бруевичу, и по многим другим направлениям Барсков проделал огромную работу - выявил сотни записок и писем Екатерины II, а также критически осмыслил прежние публикации конца XIX - начала XX в., связанные с этой темой. Наконец, само комментирование им документов характеризует автора как одного из выдающихся знатоков истории и общественной мысли России XVIII столетия.

Яков Лазаревич Барсков (1863-1937 гг.) происходил из поморской старообрядческой среды (кстати, среди его работ имеется обширная публикация "Памятники первых лет русского старообрядчества". СПБ. 1912). Преподаватель гимназии, допущенный позже к разбору рукописей дворцового архива, он имел доступ к разнообразным, порою практически недосягаемым для многих ученых историко-литературным материалам. Занимая заметные официальные посты, став тайным советником и сенатором, Барсков тем не менее сохранил широкий подход к проблемам истории и литературы XVIII столетия. Его профессиональные интересы  сосредоточивались в основном на двух темах. Одна - литературная и общественная, в том числе революционная, мысль (ученый до и после социалистической революции опубликовал значительные работы об А. Н. Радищеве, Н. И. Новикове, Кутузове, И. В. Лопухине и др. ⁶). Другая его постоянная тема - Екатерина II, ее государственная и литературная деятельность; 12-томное академическое издание сочинений Екатерины II после кончины в 1904 г. А. Н. Пыпина возглавил Барсков. Ему же принадлежит заслуга в составлении и комментировании последнего тома екатерининского собрания, вышедшего в 1907 г. и включившего в себя семь редакций мемуаров царицы, а также ряд мемуарных фрагментов. Публикацией Вольной русской типографии А. И. Герцена и Н. П. Огарева (1859 г.) в русской легальной печати впервые были обнародованы эти ценные документы. Об особенностях издания мемуаров царицы, достижениях и трудностях комментаторов Барсков рассказал во вступлении к изданию ⁷.

Среди приложений к основному тексту записок императрицы публиковалось несколько важных документов, связанных с Потемкиным: "Чистосердечная исповедь", открывавшая переписку царицы с фаворитом ⁸, а также одно из позднейших (июнь 1789 г.) писем Екатерины князю Таврическому ⁹. В комментариях к этим фрагментам Барсков рассказал о том, как эти документы с соблюдением большой секретности хранились во дворце: ознакомившись с "Чистосердечной исповедью", Николай I, например, приказал 1 декабря 1841 г. запечатать документы "в секретном шкафу кабинета в Аничковом"; из этого шкафа рукопись была извлечена лишь 24 сентября 1898 г. для подготовки академического издания ¹⁰.

При подготовке академического издания сочинений Екатерины II Барсков ознакомился с сотнями ее писем и записок Потемкину: как с теми, что публиковались в разных изданиях, так и с неопубликованными ¹¹. Обнародование откровенных, а порою интимных документов императрицы было невозможно или, во всяком случае, затруднительно даже в начале XX в., поэтому некоторые из собранных им материалов ученый смог предложить издательствам только после 1917 года. В 1918 г. он публикует комплекс, "родственный" тому, который позже предложит Бонч-Бруевичу: 63 письма Екатерины II одному из ее фаворитов, П. В. Завадовскому ¹² и ее времени.

Колоритная личность Барскова осталась в памяти исследователей старшего поколения. Известный филолог профессор С. А. Рейсер по просьбе автора этих строк в письме от 22 июля 1988 г. поделился своими  воспоминаниями о Барскове, которые мы цитируем с разрешения мемуариста: "По моим записям Яков Лазаревич Барсков скончался 17 августа 1937 г, ... Из большой барской квартиры его все время вытесняли, и он говорил, что пока ему оставили ванную - довольно большую комнату. Он шутил, что в ванне спать очень удобно. В сущности, он проводил почти все время в Публичной библиотеке, в так называемом "предбаннике" - фойе перед залом для научных работников, тогда на первом этаже, сейчас это отдел картографии и стол записи новых читателей. Там мы (Гуковский, я и другие) сидели часами, беседуя с ним... Он не раз касался вопроса о происхождении Екатерины II и считал не лишенным основания слух о том, что она дочь Бецкого. По его словам, когда Бецкой умирал, Екатерина просидела в кресле возле его постели всю ночь - откуда он это взял, не помню.

Если не ошибаюсь, он получал пенсию - тогда ее давали немногим. Основания были такие: "Был у меня племянник, сын покойного брата, человек "предосудительного" (его слова) образа мыслей - все путался с революционерами и не раз скрывался у меня. А я был уже в высоком чине, и полиция не рисковала ко мне являться. Племянник привел как-то какого-то революционера, и я его несколько дней у себя скрывал. Мы с ним много спорили о революции. После революции я узнал, что это был Молотов (я не вполне уверен в этой фамилии, может быть, кто-то другой, но видный большевик). Это было одно из оснований выплаты мне пенсии".

Александра III Барсков весьма уважал, а Николая II презирал. Один из его рассказов такой: "Как-то, после доклада, А. III пригласил меня погулять в парке (в Гатчине). Подошли к озеру - старик-инвалид-сторож подал удочку. А. III забрасывает раз, другой. Подбегает дежурный - кто был назван, забыл: "Ваше Величество, звонят из министерства иностранных дел, германский посол просит об аудиенции". А., не поворачиваясь, все удит рыбу. Адъютант ждет ответа, жмется, кашляет, наконец: "Ваше Величество, что прикажете ответить?". А. долго молчит, потом, повернувшись вполоборота: "Запомните. Когда русский царь удит рыбу, Германия может подождать. Приму завтра в полдень".

"соревнований" с одесским Б. В. Варнеке, который тоже ее хорошо знал, - сам сын Садовского, артиста... Был Я. Л. очень по-старомодному учтив. Очень интересовался старообрядцами, и подозреваю, что сам был их веры".

Сверх того, Барсков рассказывал Рейсеру, что Александр III справлялся у него, кто был истинным отцом Павла I: узнав, что сама Екатерина намекала на отцовство С. В. Салтыкова, царь бурно радовался, что у него больший процент русской крови, чем принято было считать. Подборка, публикуемая почти через 60 лет после ее создания, приобретает ныне дополнительную историческую и историографическую ценность. Незаурядность исследователя, уникальность его знаний, воспоминаний и наблюдений делают его вступительную статью к "Письмам" неотъемлемой частью историко-литературного памятника. Вряд ли кто-либо в ту пору, да и сегодня, мог бы произвести столь объемное сопоставление эпистолярного наследия Екатерины II с ее мемуарами и кругом чтения, а также определить место переписки в политической биографии императрицы. Отметим также, что во вступительной статье помещены отдельные мемуарные заметки Барскова, носящие одновременно исторический и историографический характер. Таково указание на (очевидно, устную) информацию, полученную им в начале XX в. от историка Шумигорского. "Тщательное сопоставление всех редакций "Мемуаров" (Екатерины) и других данных привело Е. С. Шумигорского к уверенности, что Павел был Петровичем не только до имени, но и по происхождению"; таковы же, по всей видимости, сведения о явном предпочтении, которое Николай II отдавал Павлу I по сравнению с его матерью. Даже с позиций сегодняшней науки мы не находим особой апологетики во взглядах Барскова на Екатерину II; как раз за это он упрекает одного из своих предшественников, В. А. Бильбасова, и подчеркивает, что после подавления восстания Пугачева начался период деспотизма. Интерес представляют соображения Барскова о механизме самодержавной власти в XVIII в. и роли в нем фаворитизма. Отнюдь не ради смакования сплетен и копания в интимных подробностях он анализирует историю екатерининских фаворитов, ясно понимая и показывая, что каждый из них и затем смена любого имели немалое влияние как в России, так и порою за ее пределами на судьбы миллионов людей. Поэтому тот, кто хочет изучать реальные судьбы народов, не может пройти мимо данного обстоятельства. Еще публикуя письма Екатерины II Завадовскому, Барсков составил своеобразную хронику фаворитов: 1752-1754 гг. - С. В. Салтыков; 1756-1758 гг. - С. Понятовский; 1761-1772 гг. - Г. Г. Орлов; 1772-1774 гг. - А. С. Васильчиков; 1774-1776 гг. - Г. А. Потемкин; 1776-1777 гг. - П. В. Завадовский; 1777-1773 гг. - С. Г. Зорич; 1778-1779 гг. - И. Н. Корсаков; 1780-1784 гг. - А. Д. Ланской; 1785-1786 гг. - А. П. Ермолов; 1786-1789 гг. - А. М. Мамонов; 1789-1796 гг. - П. А. Зубов. Сверх того, Барсков называет еще несколько, менее известных в данном качестве лиц: Стахиев, Страхов, Левашов, Ронцов, Высоцкий, Мордвинов.

Указанные французским публицистом Кастера 92,5 млн. руб., потраченные Екатериной II на фаворитов, Барсков считал заниженной цифрой, ибо "под чужим именем они участвовали в выгодных предприятиях, откупах, поставках, подрядах"¹³ . Интересны наблюдения Барскова, касающиеся борьбы за власть и разных политических перемещений в результате смены очередного фаворита. Так, политические затруднения 1774 г. после окончания турецкой войны и в ходе восстания Пугачева, а также опасные притязания партии братьев Орловых стимулируют стремление Екатерины найти твердую политическую опору в давно известном ей участнике переворота 1762 г. Григории Потемкине. Личная склонность и политика здесь соединяются, о чем было откровенно сказано Екатериной II в упоминавшейся "Чистосердечной исповеди". Поскольку Барсков ссылается на этот документ, который многое объясняет в отношениях и переписке царицы с ее фаворитом, приведем его текст:

"Марья Чоглокова, видя, что через девять лет обстоятельства оставались те же, каковы были до свадьбы, и быв от покойной государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла иного к тому способа, как обеим сторонам сделать предложение, чтобы выбрали по своей воле из тех, кои она на мысли имела; с одной стороны, выбрали вдову Грот, которая ныне за артиллерии генерал-поручика Миллера, а с другой Сергей Салтыков и сего более по видимой его склонности и по уговору мамы, которая в том поставляла великая нужда и надобность¹⁴ нынешний король Польский (Станислав-Август Понятовский. - Н. Э.), которого отнюдь не приметили, но добрые люди заставили пустыми подробностями догадаться, что глаза были отменной красоты, хотя так близорук, что далее носа не видит, чаще на одну сторону, нежели на другие. Сей был любезен и любим с 1755 до 1761 по тригодняшней отлучке, то есть от 1758, и старательства князя Григория Григорьевича (Орлов. - Н. Э.), которого паки добрые люди заставили приметить, переменили образ мыслей. Сей бы век остался, если б сам не скучал, я сие узнала в самой день его отъезда на конгресс из села Царского (Г. Г. Орлов в 1771 г. отправился для переговоров с турками на Фокшанский конгресс - Н. Э.) и просто сделала заключение, что, о том узнав, уже доверки иметь не могу: мысль, которая жестоко меня мучила и заставила сделать из дешперации (отчаяние. - Н. Э.) выбор кое-какой, во время которого и даже до нынешнего месяца я более грустила, нежели сказать могу, и никогда более, как тогда, когда другие люди бывают довольны, и всякая приласканья во мне слезы возбуждала, так что я думаю, что от рожденья своего я столько не плакала, как сии полтора года (подразумевается "случай" А. С. Васильчикова. - Н. Э. его мне плакать принуждала. Потом приехал некто богатырь (Потемкин. - Н. Э.), сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что, услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нем склонность, о которой мне Брюсша (П. А. Брюс, урожденная Румянцева, ближайшая наперсница императрицы. - Н. Э.) сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которая я желаю, чтоб он имел. Ну, господин богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих, изволишь видеть, что не пятнадцатая, но третья доля из сих, первого по неволе да четвертого из дешперации, я думала, на счет легкомыслия поставить никак не можно; о трех прочих, если точно разберешь, бог видит, что не от распутства, которому никакой склонности не имею, и, если б я в участь получила смолода мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась; беда та, что сердце мое не хочеть быть ни на час охотно без любви, сказывают такие пороки людские покрыть стараются, будто сие происходит от добросердечия, но статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель, но напрасно я к тебе сие пишу, ибо после того возлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтобы я тебя позабыла, но право не думаю, чтоб такую глупость сделала, а если хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько ж дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду" ¹⁵.

Откровенный, хотя и приукрашенный автобиографический очерк Екатерины открывает не только интимную, но и дворцово-политическую сторону фаворитизма: очередного "вельможу в случае", как правило, готовит определенная придворная партия, которая в 1774 г. была представлена влиятельной "Брюсшей", сестрой фельдмаршала П. А. Румянцева, и другими людьми румянцевского клана. В 1776 г. Потемкин, "в свою очередь, через Румянцевых, подготовил себе преемника" ¹⁶ в том, что у нее имелись фавориты. Это было тогда в порядке вещей. Поэтому она и писала Потемкину вполне откровенно о своих очередных увлечениях. Характернейшим эпизодом, сопровождавшим смену фаворита, были колебания Екатерины II насчет того, оставлять ли в руках Потемкина некоторые ключевые военные и государственные должности: 2 февраля 1776 г. Е. М. Румянцева извещала своего мужа П. А. Румянцева, что "третьего дня ввечеру [Потемкину] конную гвардию отдали в команду... Поутру [Екатерина] дала приказ, а там остановила; опять к вечеру послали" ¹⁷.

В то время как государственная корреспонденция Екатерины II и Потемкина время от времени публиковалась в русской исторической печати, почти не освоенной исследователями оставалась их потаенная переписка за двухлетний период максимального потемкинского фавора. Именно к этому времени относится эпистолярный комплекс, представленный Барсковым. Даже беглый обзор 400 с лишним записок и писем Екатерины II позволяет увидеть обширный круг затронутых тем: речь шла о Пугачеве, турецкой кампании, исторических занятиях Екатерины, учреждении губерний. Мелькают имена Суворова, Фонвизина, наследника Павла, его жены Натальи Алексеевны, авантюриста Калиостро, многих других лиц. Переписка содержит подробности, подтверждающие факт тайного брака Екатерины и Потемкина и проливающие свет на некоторые эпизоды составления записок Екатерины II.

Особую ценность письма царицы имеют как источник сведений о быте и нравах XVIII столетия. Филологи оценят значение этого комплекса для истории русского языка, в частности при анализе языка царицы-немки, стремившейся говорить и писать по-русски. Это было связано также с недостаточной склонностью ее адресата употреблять иностранные языки и с поисками достаточно откровенного стиля выражений, не прикрытого лаком отработанного французского политеса. Парадоксально быстрые переходы от интимных излияний к политическим вопросам (выборы крымского хана, суд над провинившимся чиновником Глебовым и пр.) передают общую отмеченную выше особенность фаворитизма как почти неразделимого сочетания сугубо личных мотивов с экономическими и политическими. Намеки А. Г. Орлова на интимную жизнь императрицы (письмо № 157) характеризуют общий тон придворных отношений той поры, включая переплетение куртуазности с откровенной грубостью.

Безграмотность писем (сама Екатерина просит Потемкина и других корреспондентов поправлять ее слог), неправильные, причудливые, порою оригинальные словосочетания, разговорность эпистолярных оборотов, отсутствие в то время твердых правил русской грамматики и правописания придают текстам своеобразный колорит. Так, обращаясь к Потемкину, Екатерина шутит: "Вы мне внизу вовсе позабыли и оставили одну, как будьто я городовой межевой столб" (п. 30); пересылая Потемкину какие-то фолианты, царица советует: "Забавен книгами; оне по твоему росту" (п. 97); о прежнем фаворите Васильчикове сообщается: "Скучен и душен" (п. 224); постоянно интересуясь, не прошла ли у фаворита "хандрушечка", Екатерина сетует: "Батя, ты иногда замысловат" (п. 108); или: "душенка, разчванисть ты очен" (п. 109). А вот обращения царицы к своему любимцу: милинкой, батя, милуша, мама, Гришифичечка, скакун, скорохват, парюш (т. е. "попугайчик"), а в одном из посланий находим сразу: "гаур, москов, козак яицкой, Пугачев, индейский петух, павлин, коть заморской, фазан, золотой тигр, лев в троснике" (п. 291).

а также переменить порядок писем, которые Барсков публиковал в той последовательности, в какой они сохранились среди запечатанных бумаг. Переписка позволяет поставить вопрос о переменах, происшедших во второй половине XVIII в. во взаимоотношениях между разными этажами российской государственной власти. Если при Петре I и его ближайших преемниках обычной формой политических перемен были государственные перевороты, аресты, казни сановников, то при Екатерине II устанавливаются более гибкие формы: отставка министра и смена фаворита происходят сравнительно безболезненно, без пыток и казней; Екатерина специально пишет Потемкину: "Только одно прошу не делать - не вредить и не стараться вредить ген. Г. Г. Орлову в моих мыслях" (п. 145). Дело, конечно, не в жестокости или доброте правителя, а в поисках более оптимальных форм взаимоотношений дворянства, высшей бюрократии и самодержицы. В связи с этим можно упрекнуть Барскова в том, что он считал подобное "смягчение форм" признаком ослабления императорской власти и усиления ее зависимости от фаворитов. На деле новый тип придворной жизни, наоборот, усиливал политическую роль Екатерины II.

Сочетание самодержавия и определенных форм просвещения порождало двойственность как формы, так и сущности политической жизни. Старинный спор о "потемкинских деревнях", серьезные возражения некоторых историков и литераторов против самой возможности подобного обмана следует теперь отвести на основании множества документов, в частности публикуемой переписки: накопилось достаточно фактов, говорящих о том, что огромные маскирующие акции действительно были осуществлены Потемкиным во время путешествия Екатерины в Крым, да и сама царица хорошо знала о том обмане, как и о многих других, и вообще охотно шла навстречу своим фаворитам или приближенным в их усилиях соединить жестокую правду со спасительной ложью, природу вещей с их видимостью. "Потемкинские деревни" в широком смысле слова были чрезвычайно распространены в течение всего екатерининского царствования.

Последней проблемой, заслуживающей упоминания в связи с публикуемой перепиской, можно считать вопрос о не исчерпанной еще к концу XVIII в. прогрессивности тогдашней верховной власти, определенных просветительских и "ренессансных" возможностях, которые позволяли активному дворянству добиваться успехов и побед, не выходя за рамки господствующей социально-политической системы. В заключение подчеркнем, что изучение "Писем Екатерины II к Г. А. Потемкину" отражает одну из современных тенденций развития нашей исторической науки: стремление, не утрачивая прежних научных завоеваний и постоянно имея в виду первостепенное значение социально-экономических факторов в истории, больше внимания обращать на человеческий фактор, на мотивы, роль поступков, психологию и действия как широких народных масс, так и отдельных исторических личностей.

Н. Я. Эйдельман

Комментарии

1

2. Там же, л. 1

3. Литературная газета, 11. 1. 1984.

4. Lettres d'amour de Catherine II a Potemkine. P. 1934.

5. Анисимов E. В.

6. Статья об И. В. Лопухине в "Русском биографическом словаре" (т. "Лабзин - Лященко"). СПб. 1914; Переписка московских масонов XVIII века, 1780-1792 годы. Пг. 1915; Письма Кутузова, - Русский исторический журнал, 1917, №№ 1-2; Новое о Радищеве, - Книга и революция, 1920, № 3-4; Книги из собрания Радищева. В кн.: Труды и дни. Т. 1. 1920; А. Н. Радищев и Н. И. Новиков. Обзор. В кн.: Литературное наследство. Тт. IX-X; Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. Т. 2, Материалы к изучению. М. -Л. 1935; Радищев А. Н

7. См. Екатерина II. Полн. собр. соч. Т. XII. СПб. 1907, с. VI-XV.

8. Там же, с. 697-698.

9

10. Там же, с. 795-796 (подлинник на франц. яз.).

11. Письма Екатерины II Потемкину публиковались в "Сборнике Русского исторического общества" (т. XXVII. СПб. 1880), в журнале "Русская старина" (1876, № 9) и других изданиях.

12. Русский исторический журнал, 1918, № 5, с. 223-257.

13. Там же.

14"мамка", приставленная Елизаветой Петровной к Екатерине, сводила великую княгиню с Салтыковым, ибо Елизавета была недовольна, что у Петра III и Екатерины и через девять лет после заключения брака нет детей.

15. Екатерина II Полн. собр. соч. Т. XII, с. 697-698. Текст дан нами с некоторыми поправками согласно орфографии подлинника.

16. Барсков Я. Л. Письма императрицы Екатерины II к графу П. В. Завадовскому. - Русский исторический журнал, 1918, № 5, с. 232.

17

Текст воспроизведен по изданию: Письма Екатерины II Г. А. Потемкину // Вопросы истории, № 6. 1989.