| Приглашаем посетить сайт |
|
Успенский (uspenskiy.lit-info.ru)
|
Знакомство съ Шекспиромъ въ Россiи до 1812 года.
"Русскiй вестникъ", 1875, т. 120, No 12
I.
Наша литература долгое время только отражала на себе влiянiе литературъ западныхъ, но не разделяла съ ними общаго литературнаго движенiя. Такъ занесенъ былъ къ вамъ ложно-классицизмъ, такъ было и съ изученiемъ Шекспира: его творенiя задели вашу литературу, можно сказать, только краемъ. Въ то время какъ въ Германiи въ конце XVIII столетiя встречаемъ мы прекрасный переводъ творенiй Шекспира сделанный Тикомъ и Шлегелемъ, въ Роосiи до начала XIX столетiя мы имеемъ наперечетъ девять пiесъ, представляющихъ отчасти переделку, отчасти переводъ творенiй Шекспира.
Хотя русскiй театръ ведетъ свое происхожденiе не со временъ только Елисаветы Петровны, однако въ томъ смысле какъ мы его теперь понимаемъ онъ подучалъ начало въ 1756, когда состоялся именной указъ объ учрежденiи "публичнаго Россiйскаго театра" въ Петербурге. Въ такомъ смысле Сумароковъ справедливо называется "установителемъ Россiйскаго театра". Съ него мы и должны начать обозренiе знакомства съ Шекспиромъ въ Россiи до 1812 года. Если вследствiе близкаго общенiя между собою странъ Европы, странствующiе артисты Англiи могли появиться въ Германiи сейчасъ же почти после смерти Шекспира, въ 1626 году, {Гервинусъ, Шекспиръ (ч. I, стр. 155) перев. Тимофеева.} то у насъ конечно подобное явленiе было не мыслимо. О какомъ-нибудь влiянiи Шекспира до Сумарокова (1718--1777) было бы странно и говорить.
себя минуту, когда созданная имъ система и основанная на ней личная его слава готовилась пережить себя, онъ обратился за подкрепленiемъ къ авторитету Вольтера. "Неужели, восклицалъ онъ, по поводу успеха пiесъ Лукина, Москва более поверитъ подъячему нежели г. Вольтеру и мне?" Но Сумароковъ зналъ и театръ Шекспира, хотя не прямо въ подлиннике, и притомъ знакомство это было крайне поверхностное. Преклоняясь предъ авторитетомъ Вольтера, онъ естественно смотрелъ и на Шекспира глазами этого последняго. Въ своей Епистоле о Стихотворстве онъ, правда, помещаетъ на Геликоне между другими поэтами и Шекспира, но къ имени его прибавляетъ "непросвещенный". Въ примечанiи къ этому месту {Собр. сочин. Сумарокова, т. I, стр. 337.} онъ поясняетъ: "Шекспиръ англiйскiй трагикъ и комикъ, въ которомъ очень худова и чрезвычайно хорошева очень много." {Ibid. стр. 359.} Этотъ отзывъ, можно сказать, заключаетъ въ себе résumé всего говореннаго Вольтеромъ о Шекспире. Онъ получаетъ особое значенiе если принять во вниманiе отзывъ Сумарокова о Корнеле, Расине и Вольтере, которыхъ онъ называетъ "преславными трагиками". Впрочемъ, не боясь ошибиться, можно сказать что Сумароковъ только потому и обратилъ, хотя мало, вниманiе на Шекспира что последнiй былъ тогда предметомъ оживленнейшихъ споровъ во Францiи.
Изъ драматическихъ пiесъ Сумарокова, его Гамлетъ указываетъ на свой первоисточникъ. Сумароковъ написалъ своего Гамлета въ 1748 году, {См. каталогъ Смирдина.} а представленъ Гамлетъ былъ въ первый разъ въ 1750 году, на придворномъ Петербургскомъ театре. Въ последнiй разъ напечатанъ въ Москве въ 1781 году (Драматическiй Словарь 1787 года).
Сумароковъ не зналъ англiйскаго языка, а потому обработка его шла чрезъ третьи руки. Онъ имелъ подъ руками или переводъ или переделку на французскiй языкъ. Въ 1746 году де-Лапласъ издалъ вторую книгу переводовъ изъ Шекспира, заключавшую въ себе Ричарда ІІІ, Гамлета и Макбета. {Histoire de l'influence de Shakspeare sur le théâtre franèais Lacroix. стр. 116.} Вероятно, этимъ переводомъ и пользовался Сумароковъ. Не имея подъ руками того перевода, мы не можемъ сказать въ какомъ отношенiи находится къ нему переделка Сумарокова, а потому ограничимся указанiемъ различiя между Шекспировымъ подлинникомъ и Сумароковскою переделкой.
Мы уже знаемъ отношенiя Сумарокова къ генiю Шекспира. Драматическiй Словарь, говоря о переводе Юлiя Цезаря Карамзинымъ, прибавляетъ: "что Шекспиръ не держался театральныхъ правилъ, тому истинная причина почесться можетъ пылкое воображенiе не могшее покориться никакимъ правиламъ, въ чемъ его осуждалъ знаменитый софистъ Вольтеръ, а также россiйскiй стихотворецъ Сумароковъ." Не даромъ здесь упомянуты правила и имя Вольтера поставлено рядомъ съ Сумароковымъ. Сумароковъ очень высоко ценилъ эти правила и находился подъ самымъ сильнымъ влiянiемъ Вольтера.
Что же это были за правила? Сумароковъ исполнилъ свою обработку по правиламъ теорiи ложно-классической драмы. Въ трагедiи действiе обусловливается или характеромъ лицъ или положенiями (situation). Сообразно съ этимъ можно находить лишь две комбинацiи: или характеръ лица создаетъ положенiе, или характеръ определяется положенiями создаваемыми драматическими писателями. Въ трагедiи новаго времени внешнiя действiя обусловливаются характеромъ человека, имъ создаются и разрешаются. Напротивъ, въ трагедiи XVIII века, известной подъ именемъ ложно-классической, главное заключается въ эффектныхъ сценахъ, въ непредвиденныхъ столкновенiяхъ. Сюда присоединяется борьба чувствъ и разсудка. Герою приходится разрешать много противоречiй и случайностей прежде нежели успеетъ онъ дойти до конца (совершенная противоположность Гамлету Шекспира, где все указываетъ герою на необходимость действiй). Для действiя избирается одна какая-нибудь страсть или лучше исходъ страсти, развязка действiя, завязка котораго разказывается въ начале пiесы. О характере съ его изменчивостiю и способностiю къ развитiю тутъ нетъ и помина. Лица разделяются на действующихъ и не действующихъ. Людей съ ихъ многообразными качествами нетъ, а первые, действующiе суть озаглавленныя страсти: влюбленный, тиранъ, честолюбецъ и пр. Вторые, не действующiе, лишены всякихъ чертъ и суть не люди, а говорящiя реплики. Это такъ-называемые наперсники и наперсницы. Имъ герой и героиня разказываютъ о всемъ случившемся съ ними до начала страсти, внешнiя событiя и внутреннее расположенiе, свои мысли, самыя тайныя симпатiи и антипатiи. Эти же лица обязаны были своими разказами поддержать предъ зрителями изложенiе внешняго хода пiесы и восполнить чрезъ то недостатокъ действiя. Само собой разумеется что люди низшаго сословiя, неспособные къ "высокимъ" чувствованiямъ, не допускались на сцену. Даже самымъ появленiемъ на сцену они унизили бы героя, его "высокiя" чувствованiя и торжественность сцены. Имея дело съ напряженными моментами страсти, ложно-классическая трагедiя не допускала ничего что могло бы нарушить ея торжественность и гармонiю. Даже въ выборе героя придерживались греческой и римской исторiи, и только въ перiодъ улучшенiя бралъ Вольтеръ своихъ героевъ изъ отечественной исторiи. Ложно-классическая трагедiя утомляетъ при самомъ начале, она требуетъ вниманiя къ мелочнымъ событiямъ и связямъ. Если разказъ коротокъ, то теменъ, если длиненъ, то утомителенъ. Но попробуй опустить первыя сцены, и вся завязка потеряна вовсе, и действiе непонятно. Къ этому можно прибавить что резонерство общiй недостатокъ ложно-классическихъ героевъ и героинь. Страсть не мешаетъ имъ разчитывать и размеривать каждый шагъ, останавливаться предъ каждымъ бiенiемъ сердца. Влiянiе двора также оставило свой отлфчатокъ, который состоялъ въ томъ что на сцене страсть должна была обнаруживаться прилично и въ меру. Присоединимъ сюда знаменитый законъ трехъ единствъ (hors des trois unités il n'y a point de saint). По требованiю единства действiя, слова и движенiя лицъ действующихъ въ трагедiи должны быть замешаны въ представленномъ происшествiи такъ чтобы входили въ полный составъ пiесы и непосредственно клонили ее къ развязке; причемъ жизнь человеческая представляется въ разказе, не въ действiи, а кроме общихъ философскихъ разсужденiй, никакiе эпизоды не должны быть вставляемы въ трагедiю. Единство действiя, это такъ-сказать союзъ или уговоръ несколькихъ лицъ къ "общему содействiю въ одномъ происшествiи". Это самое происшествiе должно непременно совершаться во столько времени сколько нужно было бы въ самомъ деле для развязки подобнаго случая въ свете. Часто требовалось чтобы событiе начиналось, продолжалось и оканчивалось въ теченiе сутокъ, и это называлось единствомъ времени. Представляемое на сцене происшествiе должно было происходить въ одномъ городе, на одной улице и нередко въ одной комнате. Это -- единство места. Прибавимъ что эти три единства непременно должны быть растянуты на пять актовъ, и все это должно быть изложено александрiйскимъ стихомъ. Сумароковъ изложилъ свой взглядъ на трагедiю въ Эпистоле о стихотворстве. {Соч. Сумарокова, т. I.} Его требованiя совершенно согласны съ требованiями ложно-классической трагедiи.
Она намъ плачъ и горесть представляетъ.
И притомъ въ высшемъ направленiи, какъ напримеръ:
Трезенскiй князь забылъ о рыцарскихъ играхъ,
Воспламененiе почувствовавъ въ крови...
Въ смятенiи низвержена въ две страсти...
Не знаетъ что сказать при выборе напасти.
... Или Альзира Вольтера: При этомъ не должно представлять того что
"на мигъ прiятно",
Въ комедiи, напримеръ, можно только явить "бездушнаго", подъячаго, щеголя, который родился "для амура", "гордаго, скупаго". Все это должно быть изложено въ приличной форме:
Знай въ стихотворстве ты различiе родовъ,
И что начнешь, ищи къ тому приличныхъ словъ.
Не раздражая музъ:
Не оскорбляя благороднаго вкуса введенiемъ лицъ не высшаго сословiя:
Пасацкой, дворянинъ, маркизъ, графъ, князь, владетелъ
Восходитъ на театръ: творецъ находитъ путь
Смотрителей своихъ чрезъ действо умъ тронутъ.
Следуя Вольтеру, Сумароковъ не осмелился поднять руку и на три единства.
1. Не представляй двухъ действъ къ смешенiю мне думъ,
Смотритель къ одному свой устремляетъ умъ...
Афины и Парнасъ зря красну царску дщерь,
Въ стенанiи своемъ единогласны были
И только лишь о ней потоки слезны лили.
2. Не тщись глаза и слухъ различiемъ прельститъ,
И бытiе трехъ летъ мне въ три часа вместить,
Чтобъ я, забывшися, возмогъ тебе поверить,
Что будто не игра то действiе твое,
Но самое тогда случившися бытiе.
2. Не сделай трудности и местомъ мне своимъ
Не полететь въ Москву, а изъ Москвы къ Пекину. *
* Соч. Сумарокова, т. I, стр. 340--341.
Эту теорiю Сумароковъ вполне продолжалъ къ своей переделке Гамлета. Въ Гамлете Шекспира является одно лицо которое приводило въ смущенiе теорiю псевдо-классической трагедiи. Это духъ отца Гамлета. Вопросъ о томъ, возможно ли появленiе духа на сцене, имелъ особое место въ литературе и въ конце-концовъ решенъ былъ утвердительно самою практикой сцены. Духъ является въ разныхъ пiесахъ Шекспира (Макбетъ, Ричардъ). Но нигде Шекспиръ не далъ ему точнаго обстоятельнаго развитiя и объясненiя какъ въ Гамлете. Первое действiе Гамлета посвящено подготовленiю той трагической почвы на которой долженъ будетъ действовать трагическiй герой. Онъ долженъ начать борьбу съ окружающимъ его настоящимъ зломъ, имея основу для своихъ действiй въ прошедшемъ. Духъ въ Гамлете Шекспира является офицерамъ на страже, другу Гамлета Горацiо и самому Гамлету. Отношенiе духа ко всемъ названнымъ лицамъ определяется характеромъ каждаго изъ нихъ. Марцелло, представитель военнаго сословiя окружающаго престолъ (онъ офицеръ при дворцовомъ карауле), человекъ прямой, неученый, знакомый однако съ современными событiями; онъ встревоженъ ихъ необычайностiю. Вследствiе своего характера онъ теряется въ нихъ и, не умея найтись ищетъ разрешенiя у ученаго Горацiо. Вследствiе недовольства настоящимъ онъ обращается къ лучшему прошлому, охваченъ имъ совершенно и живо представляетъ его себе. Въ осуществленiе этого образа его мыслей и является духъ, который по отношенiю къ Марцелло, есть облеченный сообразною съ понятiемъ о духахъ формой образъ его душевнаго настроенiя. Все сказанное о Марцелло относится и къ Бернардо. Не будь Бернардо, Марцелло могъ бы казаться представителемъ только своего личнаго образа мыслей. Горацiо есть личность противоположная Марцелло и Бернардо. Онъ не одаренъ силою воображенiя въ такой мере какъ они, онъ ученый, прибылъ только-что въ родную сторону и не знакомъ съ положенiемъ делъ. Для него, какъ ученаго, прошедшее въ данную минуту не имеетъ такого значенiя какъ для Марцелло и Бернардо; поэтому онъ относится къ явленiю духа съ недоверiемъ. Несколько усиленная деятельность въ государстве, дальше которой не идетъ тревога Марцелло и Бернардо, объясняется Горацiо естественно. Но на родине его более и более охватываетъ тревога, и общее недовольство настоящимъ дворомъ, высказывающееся даже въ лицахъ обязанныхъ охранять престолъ, обращаетъ и его мысль съ большею силой къ прошлому; онъ видитъ духа, который хочетъ что-то сказать ему какъ более способному понимать событiя, но не говоритъ. Итакъ, духъ и по отношенiю къ Горацiо есть его мысли и впечатленiя, охватившiя его по возвращенiи на родину, есть символъ его душевнаго настроенiя.
Гамлетъ вследствiе самаго своего характера (онъ боится всего кажущагося и желаетъ во всякомъ деле знать истину) обращается къ прошлому, такъ какъ при настоящемъ дворе Датскомъ царствуетъ притворство. Онъ связанъ тесными естественными узами съ умершимъ королемъ и съ царствующею королевой, что его также обращаетъ къ прошлому. Внезапность смерти отца и поспешность брака матери усиливаютъ такое обращенiе къ прошлому. Такая близкая и тесная связь съ прошлымъ производитъ то что образъ отца носится предъ Гамлетомъ. Сверхъ того разказъ друзей, который вызываетъ сравненiе прошлаго съ настоящимъ ("и я видалъ его, не найти мне и" Гамлетъ, пер. Вронченко, изд. 1828, стр. 18) и оценку настоящихъ событiй ("Онъ былъ вооруженъ... чемъ гнева", Вронченко, 20, 21) имеетъ такое же значенiе. Такомъ образомъ весь душевный мiръ Гамлета сосредоточивается на мысли объ отце. Потому естественно что на карауле, когда и внешняя природа увеличиваетъ мрачное настроенiе, неуместное и оскорбительное веселье Датскаго двора въ то время когда близокъ уже часъ когда блуждаетъ духъ, производятъ то что душа Гамлета всецело наполняется мыслiю объ отце: онъ видитъ духа. Духъ является. Двукратный призывъ Гамлета духомъ указываетъ что для его друзей не существовало техъ причинъ которыя заставляли Гамлета постоянно думать объ отце. (Вронч., 33, воображенiе.... изъ себя.) Гамлетъ по своему характеру не открылъ друзьямъ своихъ мыслей (духъ говорилъ съ нимъ однимъ). Слова духа суть какъ бы мысли возникавшiя постепенно въ душе Гамлета, вопервыхъ, мысль о мести королю за убiйство (Вронч., 34), потомъ двойная месть (убiйство безчеловечное, Вронч., 35), далее мысль о кровосмешенiи матери, хотя слабость извинительна въ матери какъ подпавшей подъ влiянiе коварнаго и более сильнаго человека (Вронч. 36, 37); наконецъ сожаленiе объ отце убитомъ въ цвете летъ, среди полнаго разгара жизни (тамъ же). Когда друзья приносятъ на мече клятву Гамлету въ верности, то вследствiе тесной связи ихъ дела съ прошлымъ, съ личностiю умершаго короля, надъ ними какъ бы витаетъ его духъ, и вотъ они слышатъ голосъ духа, хотя и не видятъ его образа. Итакъ, и здесь духъ есть только отраженiе душевнаго настроенiя мыслей клянущихся. Итакъ явленiе духа у Шекспира, какъ сценическое приспособленiе, вполне естественно. Обладая высшимъ художественнымъ тактомъ, Шекспиръ сообщилъ ему должную внешнюю обстановку, согласную съ народными поверьями о духахъ. Первое действiе Гамлета имело сильное влiянiе на Вольтера, а онъ подражалъ духу Гамлета въ двухъ пiесахъ: Eryphile (1732 года) и Семирамиде (1746), и оба раза неудачно. Въ первой пiесе, тень умершаго короля соответствуетъ тени въ Гамлете. И тотъ, и другой открываютъ совершенное преступленiи и жалуются на неверность супругъ, оба взываютъ къ сыну о мести; но какое громадное различiе между темъ и другамъ! Тень Амфiарая у Вольтера является среди дневнаго блеска, она обращается ко всемъ. Преступленiе, о которомъ она думаетъ сообщить, почти съ точностiю подозревалось задолго до того. Въ ея речахъ нетъ ничего трогательнаго, способнаго произвести впечатленiе.
Но что бы ты не предпрiялъ для мести,
Страшась унизить душу умышленьемъ
На мать свою: оставь ее, мой сынъ,
Суду небесъ и тернiямъ сокрытымъ въ ея груди.
II,)
Желанiе поражающихъ эффектовъ приводило ко многимъ несообразностямъ. Вольтеръ заставилъ тень Амфiарая явиться среди белаго дня, предъ собранiемъ, въ присутствiи его жены Эрифилы и быть видимою ею. Съ грознымъ видомъ, раздраженная и поражающая собранiе является тень: "Кто ты?" спрашиваетъ Алкмеонъ. "Царь твой! отвечаетъ тень, решайся, повинуйся мне".
Вольтеръ самъ понималъ неуспехъ своего подражанiя и возвратился къ прежней попытке въ Семирамиде (1746).
Семирамида есть не что иное какъ пересмотренная и поправленная Eryphile. Вызывая событiя изъ отдаленнаго прошедшаго Вольтеръ могъ дать более свободы сверхъестественному. Онъ самъ признается въ предисловiи къ Семирамиде, что "было довольно рискованнымъ предпрiятiемъ представитъ Семирамиду собирающую государственные чаны для провозглашенiя ея супруга; тень Нина, выходящую изъ гробницы чтобы предупредить кровосмешенiе и отомстить на свою смерть; Семирамиду входящую въ мавзолей, при выходе изъ котораго она была поражена рукою сына". И потому присоединилъ къ этой сцене свои объясненiя. "Было не разъ указываемо на то что нельзя верить въ привиденiя, что явленiе мертвецовъ предъ нацiей просвещенною равнозначительно появленiю пугалъ для детей", говоритъ онъ. "Но вся древность верила въ духовъ и христiанство освятило ихъ въ своей религiи. Кто же после того осмелится осмеивать возобновленiе ихъ на сцене?" Такъ оправдывалъ себя Вольтеръ. Въ свое оправданiе онъ указывалъ еще на источникъ своихъ заимствованiй. "Англичане, конечно, не больше Римлянъ верятъ привиденiямъ, однако они постоянно съ удовольствiемъ видятъ въ трагедiи Гамлетъ тень короля, которая является на сцене въ случае почти похожемъ на тотъ по которому вы видите тень Нина въ Париже." Между искрами творчества которыя онъ находитъ въ Шекспире, его более всего поражала удача съ какою вывелъ Шекспиръ на сцену тень отца Гамлета. "Нужно сознаться, говоритъ онъ, что между красотами поражающими васъ среди ужасныхъ нелепостей, тень отца Гамлета есть наиболее поразительное явленiе на сцене. Она производитъ всегда величайшiй эффектъ въ Англiи. Эта тень производила более ужаса чемъ напримеръ тень Дарiя въ трагедiи Эсхила Персы. Духъ Дарiя является возвестить несчастiя своему семейству, духъ отца Гамлета у Шекспира требуетъ мести, приходитъ открывать тайны преступленiя. Тень вставлена чтобъ убедить въ томъ что есть невидимая сила которая управляетъ въ природе." (Предисловiе къ Семирамиде). Изъ сличенiя съ Шекспиромъ мы можемъ видеть какъ далекъ былъ Вольтеръ отъ пониманiя своего образца, и естественно что подражанiе выходило неудачно. Подражая духу отца Гамлета въ Семирамиде, Вольтеръ даетъ намъ самую жалкую копiю этого духа. Комбинацiя совершенно та же что въ Eryphile и духъ здесь даже слабее и курьезнее. Онъ нисколько не связанъ съ пiесой по ходу действiя. Это какой-то чуждый пiесе элементъ, въ роде Deus ex machina. Слишкомъ странно слышать что Нинъ является какъ привиденiе, а между темъ Семирамида обнимаетъ его колени.
Замечательное сужденiе относительно возможности появленiя "духа" какъ отдельнаго лица въ драматическихъ произведенiяхъ принадлежатъ Лессингу, а справедливо заслуживаетъ чтобъ остановиться на немъ подробно.
"Появленiе духа во французской трагедiи было столь смелымъ нововведенiемъ и поэтъ вводившiй ихъ оправдывалъ себя столь своеобразно", говоритъ Лессингъ при разборе Семирамиды, "что можно остановиться на этомъ. Если мы находимъ въ пiесахъ новаго времена такихъ же духовъ, какъ и въ пiесахъ древности то вопросъ заключается въ томъ, имелъ ли новейшiй драматическiй поэтъ право вводить ихъ? Оставимъ этотъ вопросъ не решеннымъ и поставимъ вопросъ: можетъ ли поступать такъ поэтъ если онъ переводитъ действiе во времена более отдаленныя и доверчивыя? Поэтъ долженъ представить предъ нашими глазами происшествiе известной эпохи не съ историческою буквальною верностью, но подъ другимъ, высшемъ угломъ зренiя. Онъ долженъ трогать насъ чрезъ возбужденiе чувствъ и воображенiя. Если теперь поэтъ не въ состоянiи удовлетворить этимъ требованiямъ, хотя бы предъ неверующимъ поколенiемъ, то онъ не долженъ и браться за это. Но изъ этого не следуетъ что этотъ источникъ ужаснаго и патетическаго долженъ быть оставленъ ради того что философiя не позволяетъ верить въ духовъ, или потому что холодный разсудокъ находитъ это суевернымъ. что значатъ собственно что мы не веримъ въ духовъ? Вопросъ о духахъ до сихъ поръ остается еще безъ разрешенiя и имеетъ много за и противъ. Иные не придаютъ духамъ никакой важности, другiе напротивъ боятся ихъ. Большая часть относится равнодушно, готовые смеяться надъ ними днемъ и съ ужасомъ слушающiе о нихъ въ темную ночь. Это насколько не можетъ мешать драматическому поэту сделать изъ нихъ должное употребленiе. Семя лежитъ въ насъ самихъ. Дело поэта образовать изъ него зародышъ. Въ обычной жизни мы можемъ верить чему угодно, на театре должны верить чему пожелаетъ чтобы мы верили поэтъ. Такимъ поэтомъ былъ Шекспиръ, поэтомъ единственнымъ въ этомъ роде. Его духъ въ Гамлете заставляетъ волоса стать дыбомъ, будь то волоса верующаго или неверующаго. Вольтеръ не удовлетворялъ на одному изъ этихъ требованiй, Для сосредоточенiя действiя на главномъ лице важно, конечно, чтобы духъ не отвлекалъ отъ него вниманiя зрителей, и у Шекспира духъ говоритъ съ однимъ Гамлетомъ. Въ сцене же съ матерью она не видитъ духа, духъ действуетъ на насъ более чрезъ Гамлета нежели самъ по себе; впечатленiе, которое духъ производитъ на Гамлета, переходятъ въ насъ. Вольтеръ дурно воспользовался этимъ художественнымъ прiемомъ. Въ его духе ужаснаго много, но онъ ужасаетъ немногихъ. Одна Семирамида восклицаетъ: "Небо! Я умираю!" на другахъ же это не производитъ никакого другаго действiя, кроме того что друзья духа теперь вдругъ являются въ залъ." Къ этому Лессингъ прибавляетъ {Собр. соч. Лессинга. 6 книга. Изд. 1866 г. Изд. 1866 г. Hamburgische Dramaturgie, стр. 64. Eilftes Stück. 5го iюня 1767.} еще несколько замечанiй о различiи между духомъ англiйскаго и французскаго поэта. Сущность заключается въ следующемъ: духъ Вольтера есть поэтическая машина необходимая только для связи; самъ по себе онъ интересуетъ насъ въ самой ничтожной степени. Духъ Шекспира есть действующее лицо въ судьбе котораго мы принимаемъ участiе. Потому онъ возбуждаетъ въ насъ не только ужасъ, во и состраданiе. Это различiе объясняется, конечно, различнымъ образомъ мыслей того и другаго поэта. Вольтеръ смотритъ на появленiе духа умершихъ какъ на чудо, Шекспиръ какъ на совершенно естественный случай. Кто философичнее -- другой вопросъ, но Шекспиръ несомненно поэтичнее. Духъ Нана у Вольтера такомъ образомъ не можетъ разсматриваться какъ существо способное, по выходе изъ этого мiра, къ прiятнымъ или непрiятнымъ ощущенiямъ. Это высшая сила делающая своимъ явленiемъ исключенiе изъ своихъ вечныхъ законовъ, для обличенiя и наказанiя сокровенныхъ преступленiй. Ошибка заключается не въ томъ что драматическiй поэтъ направляетъ свою пiесу къ уясненiю и подтвержденiю моральныхъ истинъ, но совершенно несправедливо добытыя нами нравственныя истины находятъ въ намеренiяхъ древнихъ. Если поэтому Вольтеръ не имелъ въ виду ничего другаго какъ доказать верховную справедливость и избрать для наказанiя необычайныхъ пороковъ необычайный путь, то Семирамида есть очень посредственное произведенiе, особенно когда, какъ въ этомъ случае, представленная мораль нисколько не поучительна. {Ibid, Zvölfte Stück. 7го iюня 1767, стр. 69.} Такъ мастерски верно понялъ и изложилъ Лессингъ вопросъ о духахъ.
Объясненiе говоритъ само за себя. Можно заметить только что Лессангъ, имея дело съ духомъ Нина, не имелъ въ виду разъяснить что хотелъ Шекспиръ выразить въ своемъ духе. Въ Вильгельме Мейстере, Гёте, явивъ въ разборе Гамлета глубокое пониманiе Шекспира, коснулся и вопроса о духе. Когда все было готово къ представленiю Гамлета, разказываетъ онъ, Вильгельмъ не зналъ кому дать роль духа и предлагалъ переждать не поступитъ ли кто-нибудь въ труппу кому бы можно было съ большимъ успехомъ предоставить эту роль. Вдругъ онъ получаетъ письмо что духъ явится въ надлежащее время, причемъ обещалось что незнакомецъ если не произведетъ чуда, то все же должно случиться необычайное. {Вильгельмъ Мейстеръ. Кн. V, стр. 489. Пер. Полеваго. 1870.} Въ назначенное время духъ явился. Впечатленiе было громадное. Мы выпишемъ енотъ разказъ буквально. "Вильгельмъ, которому, какъ онъ говорилъ, не удался его первый монологъ, хотя публика и приветствовала его самыми горячими рукоплесканiями, вышелъ действительно не въ довольно спокойномъ настроенiи на сцену въ то время какъ она должна представить темную и бурную ночь; однакоже онъ справился и произнесъ съ надлежащимъ спокойствiемъ весь известный монологъ о пированiи и пьянстве северныхъ жителей и совсемъ позабылъ при этомъ о привиденiи, точно также какъ позабыли о немъ и зрители; и онъ действительно испугался когда Горацiо воскликнулъ: Посмотрите, вотъ онъ! Онъ быстро оглянулся, и высокая, благородная осанка привиденiя, тихая, почти неслышная поступь его, легкость движенiй въ вооруженiи, которое казалось на видъ чрезвычайно тяжелымъ, все это произвело такое сильное впечатленiе на Гамлета, что онъ остался на своемъ месте какъ вкопанный и могъ только вполголоса воскликнуть: "вы ангелы и силы небесныя, защитите насъ!" Онъ взглянулъ на привиденiе, несколько разъ перевелъ духъ и наконецъ обратился къ привиденiю съ такою безсвязною, растерянною и принужденною речью что даже и при величайшемъ искусстве нельзя было сказать ее ни иначе, ни лучше. Ему много помогла въ этомъ отношенiи и его передача этого мp3;ста; въ ней онъ близко придержался оригинала въ которомъ самая разстановка словъ выражала настроенiе духа человека смущеннаго и испуганнаго, приведеннаго въ ужасъ: "Кто бы ты ни былъ, добрый духъ или проклятый бесъ, чтобы ты ни принесъ съ собой, благоуханiя ли неба или испаренiя ада, каковы бы ни были добры ли, злы ли твои намеренiя, но ты приходишь въ такомъ почтенномъ образе что я не могу не заговорить съ тобой, не назвать тебя: Гамлетъ, король, отецъ! Отвечай же мне!" Сцена переменяется, а когда изъ-подъ забрала раздались первые звуки, когда громкiй, хотя несколько хриплый, голосъ произнесъ слова: "Я духъ твоего отца!" Вильгельмъ отступилъ въ ужасе на несколько шаговъ: ужасъ его отразился на публике. Голосъ всемъ показался знакомымъ. Привиденiе говорило скорее съ чувствомъ глубокой горести нежели съ сожаленiемъ, но съ чувствомъ горести задушевной, тихой и безпредельной: то была скорбь великой души отделавшейся отъ всего земнаго и все подвергнутой жестокимъ страданiямъ.
"На общемъ после того ужине, и отсутствовавшiй духъ получилъ свою долю похвалъ и общаго изумленiя. Онъ проговорилъ всю роль свою очень верно и величаво. Онъ точь въ точь походилъ на портретъ короля, какъ будто художникъ съ него именно писалъ самый портретъ, а друзья-театралы особенно восхваляли тотъ моментъ когда онъ вышелъ изъ-подъ пола не вдалеке отъ портрета и прошелъ мимо его; при этомъ действительность и обманъ зренiя такъ странно слились что можно было въ самомъ деде поверить королеве когда та говорила что она не видитъ одного изъ двухъ рядомъ стоящихъ образовъ. Серло особенно хвалитъ привиденiе за то что оно не говорило жалобнымъ тономъ и кончало свою речь такъ какъ было прилично духу великаго героя, возбуждающаго сына своего къ мести за отца. "Прости, прости и помни: я отецъ твой!" {Есть преданiе что самъ Шекспиръ исполнялъ роль духа (Гервинусъ томъ I, стр. 178), и эта роль была верхомъ его искусства. Знаменитый германскiй артистъ Шрёдеръ, который самъ обрабатывалъ для сцены многiя произведенiя Шекспира, избиралъ точно также роль духа. Ему следовалъ и Лудвигъ Деврiентъ, о которомъ сохранился следующiй анекдотъ: мастеровой, которому назначено было охранять спускъ въ могилу, такъ былъ напуганъ голосомъ заклинающаго Деврiента что после объяснялъ режиссеру что онъ не можетъ удержаться отъ страха и что, вероятно, возле Дервiента стоитъ и жалобно взываетъ настоящiй духъ. Его насилу могли убедить остаться на своемъ месте, а каждый разъ какъ Деврiентъ выходилъ изъ могилы, у того волосы становились дыбомъ. Между темъ вотъ что разказываетъ Белинскiй (томъ II, ст. 588; о томъ какъ играли духа на русской сцене: "Наконецъ увертюра кончилась; занавесъ взвился, и мы увидели на сцене несколько фигуръ, которыя довольно твердо читала своя роли и не упускала при этомъ делать приличные жесты; увидела какъ старался г. Усачевъ испугаться какого-то пугала, которое означало собою тень Гамлетова отца, и какъ другой воинъ, желая показать что это тень, а не живой человекъ, осторожно кольнулъ своею алебардой воздухъ около тени, делая видъ что онъ безвредно прокололъ ее... Все это было довольно забавно и смешно, но намъ, право, совсемъ было не до смеху; въ томительной тоске дождались мы что будетъ дальше..."}
Возвратимся къ переделке Сумарокова. Сумароковъ остался веренъ ложно-классической трагедiи более своего учителя Вольтера. Его переделка совершенно согласна съ теорiей ложно-классической трагедiи. Онъ былъ глухъ къ переменамъ которыя сам Вольтеръ внесъ въ трагедiю подъ благодетельнымъ влiянiемъ Шекспира. Онъ далъ своему Гамлету одну первенствующую страсть -- любовь къ Офелiи и завязку трагедiи нашелъ въ борьбе Гамлета съ любовью къ Офелiи, дочери наперсника Клавдiева, Полонiя, и местiю за смерть отца. Онъ стеръ съ Гамлета и Клавдiя все типическiя и художественныя черты сообщенныя имъ Шекспиромъ. Это не живыя личности какъ у Шекспира, а отвлеченныя имена: Гамлетъ -- воплощенная добродетель въ борьбе съ воплощеннымъ въ Клавдiи и отчасти въ матери Гамлета порокомъ. Борьба Гамлета, какъ человека мыслящаго, съ самимъ собою, не существуетъ. У Сумарокова каждому лицу даны наперсники и наперсницы, которые необходимы въ ложно-классической трагедiи. У Клавдiя такимъ наперсникомъ служитъ Полонiй, у Гамлета -- Армансъ, у Офелiи -- Флеммина, у Гертруды -- Ратуда. Внешняя связь действiй следующая. Строже Вольтера соблюдая условiя ложно-классической трагедiи, Сумароковъ заменилъ духа сномъ, который тревожитъ Гамлета своимъ содержанiемъ. {Действ. I, явл. I, игра воображенiя (явл. 8, стр. 68).} Гамлетъ уже знаетъ о преступленiи Клавдiя. Его удерживаетъ отъ мести только любовь къ Офелiи, дочери Клавдiева наперсника Полонiя. {Действ. I, явл. 1.} Теперь онъ не хочетъ более медлить...
Злодейство Клавдiя уже изобличенно
Отецъ мой убiенъ среда своей страны,
Не въ поле, на одре лукавыя жены,
Котора много летъ жила съ нимъ безъ порока.
А льстецъ Полонiй былъ орудiемъ злаго рока!
О дщерь убiйцына! почто тебе я милъ?
Почто мала ты мне? Почто я въ светъ родился?
Когда я своего отца твоимъ лишился!
Теперь во время сна:
И плача мне вещалъ: о, сынъ! любезный сынъ!
Познавъ вину моихъ нещасливыхъ судьбинъ
Почто ты борешься съ разсудкомъ толь безчинно.
Армансъ продолжаетъ его мысль вслухъ:
Не можешь по любви того ли сотворить?
Но герою прилично торжествовать надъ страстiю: {Стр. 61--63. Собр. соч. Сумарокова т. III.}
Гертрудою, Армансъ, я человекомъ сталъ,
Полонiемъ отца на века потерялъ;
И воспротивлюся своей негодной страсти.
Люблю Офелiю, но сердце благородно
Быть должно праведно, хоть пленно, хоть свободно. *
{* Ib. р. 64.}
предлагаетъ ей выходъ имъ тяжкаго положенiя:
Пусти изъ глазъ своихъ потоки слезныхъ рекъ,
Остави светъ другимъ и плачь въ пустыняхъ въ векъ.
На что Гертруда согласна:
На все готова я: я городъ оставляю
{* Ib. р. 71.}
Отъ Шекспира здесь осталось одно только внешнее заимствованiе сцены изъ третьяго действiя, въ которой Гамлетъ приводитъ королеву къ ясному сознанiю ея преступныхъ действiй. Герой Гамлетъ, какъ мы видели, соответствуетъ требованiю ложно-классической трагедiи. Теперь предъ вами его противникъ, олицетворенный порокъ. Клавдiй повествуетъ о себе зрителями:
Въ своемъ я царствiи единаго зрю друга,
Изгнали днесь меня изъ сердца и супруга.
Еще содержитъ ихъ въ тиранскихь сихъ рукахъ.
Когда природа въ светъ меня производила,
Она свирепствы все мне въ сердце положила.
Во мне искоренить природное мне зло
Подъ влiянiемъ совета королевы на него нападаетъ раскаянiе:
(падъ на колена.)
Се Боже! Предъ тобой сей мерзкiй человекъ,
Который страмотой одной наполнилъ векъ,
Врагъ твой, врагъ ближняго, убiйца и мучитель!
Нетъ силы больше делъ злодейшихъ мне носить,
Принудь меня, принудь прощенiя просить!
Всели желанiе искать мне благодати;
Противныхъ божеству исполненъ всехъ страстей,
Ни искры добраго нетъ въ совести моей.
При покаянiи моемъ мне что зачати должно?
Мне царствiя никакъ оставить невозможно,
Коль мысли отъ Тебя далеко отстоятъ?
(Возстаетъ.)
Этотъ монологъ напоминаетъ молитву короля въ Гамлете ІІІекспира, молитву, которая тамъ предшествуетъ обличенiю королевы Гамлетомъ. Чувствуя себя нераскаяннымъ злодеемъ Клавдiй затеваетъ убiйство Гамлета, а потомъ и его матери.
И взыдетъ въ царскiй одръ прекрасна дщерь твоя,
Когда жь Офелiя я старъ явлюся быть,
Ты можешь властiю къ любви ее склонить.
Между темъ Гертруда публичво удаляется изъ города и еще разъ убеждаетъ Клавдiя:
Ты въ ненависти князь; мой сынъ любимъ въ народе,
Эти стихи чрезвычайно близки къ подлиннику и могутъ свидетельствовать о близости текста въ переводе который служитъ Сумарокову образцомъ.
Ратуда, наперсница Гертруды, сообщаетъ публике какъ Гамлетъ могъ узнать о преступленiи вотчима. Она, призванная смыть рану нанесенную Полонiемъ отцу Гамлета, молчала въ теченiи целаго года; после чего сообщила о немъ Армансу, словами какъ бы обращенными къ самой Гертруде, о томъ какъ Клавдiй ея союзъ съ супругомъ разрушалъ:
И какъ его тебе неверности внушалъ,
Которыхъ какъ я мню конечно не бывало,
Какъ многажды тебя къ убiйству онъ влачилъ;
И какъ Полонiя съ собою согласилъ,
И погубилъ царя въ средине ночи спяща
Въ крепчайшемъ оне, въ твоемъ объятiи лежаща.
"Нетъ больше способа, а я умру девицей", отвечаетъ она. Когда же узнаетъ что она должна вступить въ бракъ съ Клавдiемъ чрезъ трупъ Гертруды, то "благородство и честь", прирожденныя героине, заставляютъ ее трепетать отъ такой вести.
Я слыша трепещу толико странну весть,
Что мне ни дорого -- всего дороже честь.
Царица пусть умретъ, когда умреть ей должно,
Но мне быть царскою супругой невозможно.
Я добродетельно всю жизнь свою жила.
Не соглашаюся я въ тайне вашей съ вами,
И къ трону не пойду кровавыми стопами.
Скажи царю, чтобъ онъ на одръ меня не ждалъ,
Оставшись одна она изливается въ техъ же чувствахъ:
За васъ любезна честь, и Гамлетъ дорогой,
За васъ прогневался на мя родитель мой!
Тебе, о честь! я жизнь до смерти посвятила,
Въ это время Гамлетъ съ обнаженною шпагой отправляется на убiйство Полонiя, но встречаетъ Офелiю, и страсть смешала его мысль. Между темъ Армансъ уже множеству народа и все то открылъ и "силою присягъ въ нихъ тайну заключилъ". Какъ Гамлетъ борется съ своею естественною любовью и долгомъ" такъ и Офелiя признается въ томъ же Флеммине:
И если мой отецъ отъ Гамлетовыхъ рукъ
Увы! пойдетъ во гробъ; колико дастъ мне мукъ,
Я буду убегать любезнейшаго зрака,
За ея сопротивленiе отецъ грозитъ ей смертью, но Офелiю не пугаетъ это, и она только благословляетъ день грядущей смерти. Полонiй идетъ объявить о томъ Клавдiю, который одобряетъ его въ такой преданности:
Будь твердъ, не пременись, Полонiй, въ семъ обете,
О, правосудiе неслыханное въ свете!
Единородну дщерь свою не пощадить;
Вместе съ темъ верный наперсникъ Клавдiя, Полонiй, посылаетъ пятьдесятъ рабовъ (действ. V. явл. 1)
Чтобъ Гамлета сразили
И Клавдiеву власть сей смертью утвердили.
Они "страшатся только чтобъ народъ ихъ не побилъ." Въ это время приводятъ для казни Офелiю въ этотъ же самый покой где находятся Клавдiй и Полонiй. Сумароковъ понималъ неудобство этого и объяснялъ причину въ следующихъ стихахъ, что "вместо площади ей царь чертогъ свой далъ, чтобъ знатной крови сей безчестье не казалосъ". Но въ это время воинъ возвещаетъ что замокъ объятъ народомъ и что все со стенанiемъ согласно вопiютъ:
Кемъ Гамлетъ пораженъ и смерть его отмстите!
Когда Клавдiй вышедъ для успокоенiя народа, Полонiй "стремится заколоть дочь свою; но въ самое то время входитъ Гамлетъ съ воинами и вырываетъ мечъ изъ рукъ его". Онъ хочетъ поразить Полонiя, но Офелiя останавливаетъ его и повторяется прежняя сцена борьбы между естественною любовью и долгомъ.
Гамлетъ.
По таковымъ дедамъ онъ не родитель твои!
Я, князь, злодея въ немъ, какъ ты, уничтожаю;
Однако въ немъ отца люблю и почитаю.
Гамлетъ.
Сей варваръ моего родителя убилъ!
Но, Гамлетъ, онъ твою возлюбленну родилъ.
После долгихъ разсужденiй съ той и другой стороны Офелiя побеждаетъ.
Гамлетъ.
Вдадычествуй любовь, когда твоя днесь сила,
Возстань Офелiя! ты власть свою нашла!
Отри свои глаза! напасть твоя прошла. (Ibid. стр. 115)
Но герой не долженъ быть запятнанъ слабостiю. Воинъ возвещаетъ что Полонiй подъ стражею скончался. "Знать, что, поясняетъ Гамлетъ, казни онъ достойной убоялся и убоявшись себя убiицей сталъ". Такимъ образомъ все благополучно кончается: "Иди, мой князь, во храмъ,-- говоритъ Офелiя, яви себя въ народе; а я пойду отдать последнiй долгъ природе."
Сумароковъ соблюлъ въ своей трагедiи все три единства. Ради единства действiя, сущность котораго выяснена выше, онъ выпустилъ Горацiо и его друзей, Розенкранца и Гильденстерна, актеровъ, Фортинбраса и могильщиковъ -- все те сцены о которыхъ Гёте выразился такъ: "въ этихъ-то мелочахъ и проявляется величiе Шекспира, ихъ (Розенкранца и Гильденстерва) нужно вывести целую дюжину, еслибы можно достать ихъ; они составляютъ общество, и Шекспиръ очень скромно поступилъ выведя на сцену только двухъ такихъ представителей общества". {Вильг. Мейстеръ, кн. V, стр. 482.} По мненiю Сумарокова, они только удерживали бы действiе и развлекали бы вниманiе зрителей. Духа, по требованiю ложно-классической трагедiи, Сумароковъ заменилъ мечтой и сномъ. Хотя и не видно сколько именно времени продолжалось действiе въ трагедiи Сумарокова, но онъ соблюлъ единство времени въ томъ что въ его пiесе нетъ никакого действiя, а только, какъ и вообще въ ложно-классическихъ трагедiяхъ, разговоры, а также и въ томъ что любовь своего героя онъ беретъ уже въ то время когда она достигла высшей степени и оставалось указать только исходъ ея.
чувствовалъ неловкость этого. Также строго соблюдено у него правило по которому только
Посадскiй, дворянинъ, маркизъ, графъ, князь, владетель
Восходятъ на театръ.
Во всей пiесе строго поддерживается тотъ важный, соответствующiй высокому положенiю действующихъ лицъ.
Стихъ везде употребленъ александрiйскiй (шестистопный ямбъ). Такимъ образомъ все строго выдержано въ духе ложно-классической трагедiи. За то, съ другой стороны, вместо трагедiи, заключающей въ себе глубокiй смыслъ и знанiе человеческаго сердца, Сумароковъ давалъ зрителю несколько эффектныхъ сценъ безъ всякое связи.
монолога изъ Ричарда III. (Действiе 5, сцена 3). Монологъ Ильмены въ трагедiи Синавъ и Труворъ (1750) содержатъ въ себе едва приметныя сходства съ монологомъ "бытъ или не быть" (Действ. 5, явл. 3).
Екатерина была знакома съ произведенiями Шекспира, но следы этого знакомства осталась только въ переделке и въ заглавiи двухъ пiесъ, сюжетъ которыхъ заимствованъ изъ русской исторiи.
Переделка относится къ 1786 году и представляетъ первую въ Россiи пiесу поставленную на театръ съ именемъ Шекспира. Сумароковъ въ своей переделке вовсе не упоминаетъ имена Шекспира. Полное заглавiе переделка Екатерины следующее: "Вотъ каково иметь корзину и белье, комедiя въ 5 действ., вольное преложенiе изъ Шакеспира", представлена была въ С. -Петербурге, печатана въ С. -Петербурге при И. А. Н. 1786 года. Образцомъ служила для Екатерины комедiя Шекспира Виндзорскiя Кумушки. Впрочемъ въ этой переделке узнать оригиналъ очень трудно, и только указанiе въ заглавiи пiесы напоминаетъ объ этомъ. Действiе перенесено въ Россiю и переложено на русскiе нравы. Многiя лица и положенiя вовсе исключены. Фальстафа заменилъ Яковъ Васильевичъ Полкадовъ; мистрисъ Фордъ и мистрисъ Педжъ -- решительно нельзя узнать въ лицахъ Екатерины II. Полкадовъ постоянно повторяетъ: "chez nous à Paris, толкуетъ о завивке кудрей по последней моде, о новейшемъ покрое фраковъ, о красивой обуви и картежной игре. Поводомъ къ заглавiю пiесы послужилъ эпизодъ изъ Виндзорскихъ Кумушекъ, который показался Екатерине более смешнымъ,-- эпизодъ съ корзиною чернаго белья.
Впрочемъ фамилiи лицъ удерживаютъ внешнее сходство. Фентонъ -- Финтовъ, Шаловъ-судья -- Шалло, Анна Папина -- мистрисъ Анна Педжъ, Фордовъ и Фордова -- мистеръ Фордъ и его жена, докторъ Кажу -- докторъ Каюсъ, мадамъ Кьела -- Куикли, Бардольфъ, Пистоль, Нимъ -- Бардолинъ, Пиковъ, Нумовъ, но пасторъ сэръ Гудъ Эвансъ обратился въ свата Ванова. Внешнiй ходъ действiя совершенно сохраненъ, по местамъ переводъ буквальный, приноровленiе заключается въ томъ что напримеръ сказано 150 душъ вместо 150 фунтовъ стерлинговъ, вместо быть эсквайромъ и мировымъ судьей -- дважды быть воеводой и пр. въ такомъ роде. Первое действiе кончается какъ у Шекспира, но такъ какъ у Полкадова (Фальстафа) пажа нетъ, то и сцена ссоры съ Нимомъ и Пистолемъ выпущена, а вместо того монологъ Полкадова, только лишающiй это лицо всякой типичности.
действiи дуэль между Каюсомъ и Эвансомъ вылущена. Действiе третье, где такъ типично обрисовываются у Шекспира личности мистрисъ Педжъ и Фордъ и Фальстафа, такъ-сказать букетъ всей пiесы, у Екатерины II значительно сокращено; совещанiя съ Куикли, объясненiе Брука (Форда) съ Фальстафомъ также. Оставленъ только самый жалкiй остовъ, то что нужно для внешняго действiя. Въ четвертомъ действiи сцена Фентона съ хозяиномъ гостиницы выпущена. Также приходъ Сэмпля къ Фальстафу и многое въ самомъ действiи. Внешнее подражанiе Шекспиру завлекло между темъ Екатерину такъ далеко что она заставляетъ Папину говорить что Кажу ходитъ во дворецъ. Такъ какъ действiе перенесено изъ провинцiи (Виндзорскаго графства) въ столицу Петербургъ, то замыселъ заманиванiя въ садъ и переряживанiе въ ведьмъ и колдуновъ выходитъ очень неприглядно. Подражанiе народнымъ поверьямъ, которыя у Шекспира такъ естественно и верно воспроизведены, вследствiе его знакомства съ народомъ, у Екатерины II выходятъ какъ-то странно. Любопытно что, перерядивъ Куикли въ ведьму, Екатерина вдругъ заставила ее говорить часто по-русски, тогда какъ во всехъ прежнихъ действiяхъ, разъ назвавъ ее Француженкой-торговкой, поддерживала и въ самомъ языке французское происхожденiе и заставляла ее говорить ломанымъ русскимъ языкомъ съ примесью французскихъ фразъ. Последующее затемъ объясненiе съ Фальстафомъ (Полкадовымъ) урезано какъ только можно, черезъ что теряетъ действiе (явл. 7, стр. 330. Соч. Екатерины, т. II). также укорочено, а оттого и бледно окончанiе пiесы. Словомъ, лица можно узнать только по созвучiю фамилiй, а заимствованiе изъ Шекспира по сохраненному внешнему действiю и заглавiю.
Въ 1786 году Екатерина написала два историческiя представленiя: 1) Подражанiе Шакспиру, историческое представленiе, безъ сохраненiя обыкновенныхъ феатральныхъ правилъ изъ жизни Рюрика, въ С. -Петербурге, при И. А. Н., 1786 (перепечатано въ Россiйскомъ Феатре, 1787, ч. XIV, стр. 107--166, тоже 1792, съ примечанiями Болтина 1793, 3-е изданiе); 2) Начальное управленiе Олега, подражанiе Шакспиру, безо сохраненiя феатральныхъ обыкновенныхъ правилъ, въ типографiи Горнаго Училища, 1786 (перепечатано въ Россiйскомь Феатре, 1787, ч. XIV, стр. 167--248). Почему Екатерина II назвала эти историческiя представленiя подражанiемъ Шекспиру, решать трудно. Было бы излишне излагать ихъ содержанiе, потому что въ нихъ нетъ даже никакихъ намековъ на драмы и историческiя хроники Шекспира, кроме упомянутаго указанiя въ заглавiи. Г. Щебальскiй, вероятно, вследствiе словъ въ заглавiи: "безъ соблюденiя обыкновенныхъ фатральныхъ правилъ", видятъ въ историческихъ представленiяхъ Екатераны II два уклоненiя отъ ложно-классической трагедiи: замена повествовательныхъ монологовъ въ первой сцене Олега дiалогическою сценой и допущенiе простонароднаго элемента въ виде песенъ, напримеръ: свадебный хоръ въ Олеге (сходный съ песнiю въ песеннике Трутовскаго "по сенечкамъ, сенечкамъ тутъ ходила, тутъ гуляла, молодая боярыня"). {Русск. Вестн. 1871, No 6, "Драмат. произв. Екатерины II", стр. 644.} Но тогда нужно было бы видеть влiянiе Шекспира и въ операхъ Февей и Новогородскiй богатырь Боеславичъ, которыя притомъ относятся къ тому же 1786 году. Можетъ-быть Екатерина обратила вниманiе собственно на рядъ историческихъ драмъ у Шекспира, и начала писать "историческiя представленiя" имея предъ глазами эти историческiя драмы Шекспира. Впрочемъ, уже Сумароковъ представилъ рядъ пiесъ изъ отечественной исторiи, хотя въ некоторыхъ, кроме историческихъ именъ, историческаго ничего нетъ, и потому едва ли могъ онъ служить образцомъ для "историческихъ произведенiй" Екатерины.
Съ 1759 года появились у насъ журналы; по большей части каждый изъ нихъ имелъ кратковременное существованiе, и строгой критики, выдержаннаго направленiя, они не представляли. Направленiе ихъ было сатирическое. Изредка и совершенно случайно помещались въ нихъ известiя объ англiйской литературе и писателяхъ Англiи. По большей части, это были статьи переведенныя съ французскаго. Такiя статьи встречаемъ въ журналахъ издававшихся Крыловымъ и Клушинымъ. Адская Почта 1789 года заимствовала свое сужденiе о театре изъ мненiй Вольтера. Они почти повторяетъ отзывъ "письма Вольтера въ Академiю (1776) о Шекспире": "Шекспиръ, Англичанами обожаемый трагикъ, весьма былъ высокомышленъ, остроуменъ и ученъ, но упрямъ и нехорошаго вкуса: въ его трагедiяхъ характеры людей безъ разбору описаны и перемешаны; въ его Юлiи шутки римскимъ грубымъ художникамъ приличныя введены въ важнейшую сцену "Брута и Кассiя." Отношенiя Зрителя (1792) къ Шекспиру были также враждебны, особенно если сравнить ихъ съ отзывами о Корнеле, Расине и Вольтере. Корнель, Расинъ и Вольтеръ называются тамъ "великими стихотворцами, безсмертными трагиками". А между темъ, рядомъ, почти тутъ же, произведенiя Англiи и Германiи честятся такъ: "аглицкiе и немецкiе трагики позволили себе писать въ трагедiи всяку смесь: славный Чексперъ вмещалъ въ своихъ трагедiяхъ такiя лица и действiя которыя унизили бы и малую простонародную комедiю; и хотя онъ умелъ выкупать сiи грубыя уподобленiя наиблагородными трагическими красотами, однако же просвещенный вкусъ никогда не одобрялъ сихъ толико странныхъ переменъ во взглядахъ. Чексперовы красоты, подобно молнiи, блистаютъ въ темноте ночной: всякiй видитъ сколь далека она отъ блеску солнечнаго въ средине яснаго дня." Но отзывъ этотъ получилъ еще более грубую форму когда статья возбудила споры. Плавильщиковъ, авторъ этой статьи, возражая своему критику, говоритъ: "А для героевъ вы хотите чтобы родился у насъ Чексперъ? Вотъ изряднаго нашли вы определителя вкуса! И видно вы его начитавшись заключаете вкусъ въ тесные пределы рынковъ и кабаковъ?" За Зрителемъ следовалъ С. -Петербургскiй Меркурiй, издававшiйся Крыловымъ и Клушинымъ, а потомъ однимъ последнимъ.
Въ С. -Петербургскомъ Меркурiи мы находимъ статью о Ричардсоне, переводъ съ французскаго, и статью "объ англiйской трагедiи" а "объ англiйской комедiи", изъ сочиненiй Вольтера. Здесь собрана брань Вольтера. Своего собственнаго, принадлежащаго издателямъ,-- одно примечанiе въ самомъ начале статьи. Она начинается такъ: "Въ его чудообразныхъ игрищахъ, которыя называются трагедiями" и т. д. Въ примечанiи къ этому мневiю Вольтера С. -Петербургскiй Меркурiй (то-есть, Клушинъ) замечаетъ: "что же бы сказалъ г. Вольтеръ о многихъ немецкихъ драматическихъ творенiяхъ, сихъ безобразныхъ выходцахъ литературы, въ которыхъ нетъ никакихъ правилъ, даже самаго важнейшаго, единства действiя? что бы сказалъ онъ о сихъ удивительныхъ пiесахъ, которыя суть ни трагическiя, ни комическiя, где смешанъ плачъ со смехомъ безъ всякой нужды, где эпизоды затмеваютъ самое действiе; где разговоры пусты и слабы, действiя и лица карракатурны, где все обезображиваетъ вкусъ и правило? О пiесахъ каковы суть: Разбойники, Сара, Самсонъ, Эмилiя Галлоти, Ненависть къ людямъ и Раскаянiе и пр. и пр. ежели не более, то, конечно, то же что говорилъ Горацiй въ посланiи къ Пизонамъ о стихотворстве:
Чтобы красавицей то чудо началось,
Но въ, черный рыбiй хвостъ внизу оно сошлось.
Чтобъ мастеру такой картиной не смеяться?
театральныхъ, какъ и того что значатъ самая драма, или слепое имеютъ пристрастiе къ немчизне." {С. -Петербургскiй Меркурiй 1798 ч. I, стр. 66 и 82.} Последнiй намекъ относился къ личности Карамзина, къ которому мы и обратимся. Но прежде перечислимъ пiесы которыя относятся къ перiоду Карамзинской деятельности и связаны съ именемъ Шекспира.
II.
Сделанный нами обзоръ показываетъ что Россiя находилась за этотъ перiодъ подъ влiянiемъ Францiи. Литературное движенiе въ Германiи при Лессинге (ум. 1781 года) оставалось совершенно чуждымъ Россiи. Вольтеръ былъ оракуломъ ея въ критике, Расинъ въ трагедiи и драме.
французскаго.
Любопытныя данныя представляетъ Драматическiй Словарь 1787 года. На пять пiесъ, съ указанiемъ на заимствованiе изъ англiйской литературы, не считая Гамлета Сумарокова и пiесъ Екатераны и, о которыхъ было говорено, мы находимъ сто тридцать четыре пiесы драматическаго содержанiя переведенныя съ французскаго; съ немецкаго переведено всего тридцать; своихъ собственныхъ пiесъ сто сорокъ восемь, причемъ большая часть съ заимствованiемъ изъ французскаго. Эти пiесы съ англiйскаго суть следующiя: 1. Щепетильникъ, комедiя въ одномъ действiи съ англiйскаго подлинника г. Лукина. Спб. 1765. Щепетильникъ есть переделка пiесы Boutique de bijoutier переведенной съ англiйскаго; въ этомъ смысле и нужно понимать что Щепетильникъ заимствовавъ изъ англiйскаго подлинника. 2. Смерть Цезарева, трагедiя съ французскаго, переводъ К. В. И. 1777. 3. Друзья-Соперники, драма въ пяти действiяхъ, 1781. Содержанiе оной взято изъ англiйскаго романа, сочиненнаго г. де-Сале подъ такимъ же заглавiемъ. За темъ есть несколько отрывковъ: въ Вечерахъ {См. Афанасьева, Русскiе журналы 1769--1774. ст. 2 стр. 92.} 1) отрывокъ изъ Ромео и Юлiи; 2) Гамлетово размышленiе о смерти; 3) монологъ короля Генриха IV, когда онъ ночью получилъ известiе о возмущенiи графа Нортумберландскаго, (ч. 2 д. III. сц. I); 4) сцена между королемъ Генрихомъ IV и принцемъ Генрихомъ V (действ. 4. сц. II, ч. 2); 5) сцена изъ Генриха V; его речь при Азинкуре (действ. 4 сц. III); 6) изъ Генриха VIII (действ. 3 сц. 2) между Вольсеемъ и Кромвелемъ; 7) Ссора Брута съ Кассiемъ изъ Юлiя Цезаря (действiе 4 сц. 3) переведены въ примеръ театральной декламацiи, въ книге Учитель или всеобщая система воспитанiя, 1789 ч. I стр. 99--111, съ немецкаго.
У Карамзина, въ 4 томе собранiя сочиненiй (изд. 1814}, переведенъ монологъ Лира (д. 3. сц. 2, "злись ветеръ") "съ англiйскаго текста". Въ 5 же томе надгробная надпись изъ Бури (действ. 4 сц. I, и храмы и дворцы не оставляя).
Словарь приводитъ примечанiе переводчика, где говорится между прочимъ: "Сiя пiеса была переведена литерально сколько было возможно переложить на французскiй языкъ то что въ подлиннике есть смелаго и отменнаго. Знающiй языкъ Шакесперовъ не найдетъ, конечно, безмернаго въ томъ образе какимъ старанiе употреблено перевести его на россiйскiй языкъ." Имени переводчика нетъ. Вместо предисловiя приведено извлеченiе изъ мненiя Вольтера, для оценки Шекспира весьма неблагопрiятное. Это первый, сколько известно, переводъ Шекспира на русскомъ языке.
Наконецъ, впятыхъ, Юлiй Цезарь, трагедiя Виллiама Шакеспера, известнаго англiйскаго драматическаго писателя, переведена на россiйскiй языкъ прозой; напечатано въ Типографской Компанiи, въ Москве, 1787 года. Этотъ переводъ принадлежитъ Карамзину. Въ его литературныхъ трудахъ и критике англiйская и немецкая литература и критика нашли себе доступъ въ русскую литературу. Письма Петрова (1793 года), самаго ранняго друга Карамзина, показываютъ что живя еще въ Симбирске Карамзинъ замышлялъ обширные планы и между прочимъ думалъ переводить всего Шекспира. {Русскiй Архивъ, 1868.} По прiезде въ Москву, въ 1785 году, Карамзинъ познакомился съ Ленцемъ, поэтомъ Sturm und Drang-Periode. Ленцъ, въ перiодъ своего нравственнаго упадка, причиненнаго неудачею въ любви и оскорбленнымъ самолюбiемъ, прiехалъ въ Москву, где и умеръ 1792 года. Значенiе Ленца, какъ поэта перiода Sturm und Drang, очень велико. {Четыре года изъ жизни Карамзина 1785--1788, Русскiй Вестникъ 1862 года, No 45, 742--749 стр.} Увлеченiе Шекспиромъ, о чемъ свидетельствуетъ речь Гёте, {Речь эта вполне помещена у Genée и въ русск. пер. Жизнь Гёте, Луиса, кн. II, гл. 6, стр. 122--126.}
Въ этотъ перiодъ было громадно. Безъ сомненiя Ленцъ произвелъ сильное влiянiе на Карамзина, своими идеями, своимъ знакомствомъ съ современною литературой Германiи, особенно своимъ глубокимъ, хотя и одностороннимъ, пониманiемъ Шекспира. Это влiянiе Ленца выказывалось потомъ постоянно въ Карамзине темъ что онъ никогда не отделялъ немецкой литературы отъ англiйской, какъ долженствовало быть и до взгляду Ленца. Карамзинъ считалъ Шекспира источникомъ нацiональной германской литературы. Его влiянiю приписывалъ онъ происхожденiе этой последней. Естественно что онъ желалъ перевести въ Россiю этотъ драгоценный для литературы всехъ народовъ источникъ. Онъ заботился о внесенiи живительнаго духа Шекспирова, о которомъ онъ говорилъ въ Письмахъ Русскаго Путешвственника. О донь-Карлосе Шиллера онъ отзывался: "эта одна изъ лучшихъ немецкихъ драматическихъ пiесъ; авторъ пишетъ въ Шексеировскомъ духе." {М. Ж. ч. 4, гл. 2, 1792 года.} И вотъ одинъ изъ первыхъ трудовъ Карамзина после участiя въ Детскомъ Чтенiи былъ переводъ Юлiя Цезаря (1787 года), а въ 1788 году онъ перевелъ Эмилiю Галлоти. О характере своего перевода Карамзинъ говоритъ: "Что касается до перевода моего, то я наиболее старался переводить верно (стараясь притомъ избежать и противныхъ вашему языку выраженiй), мысли автора нигде не переменялъ, почитая это для переводчика не позволительнымъ." Драматическiй Словарь такъ отзывается объ этомъ переводе: "Юлiй Цезарь, трагедiя Виллiама Шакспира. Сiя трагедiя почитается лучшею въ оригиналp3; изъ сочиненiй сего писателя и на россiйскомъ языке по точности перевода и редкости известной намъ аглицкой литературы должна быть уважаема."
Къ переводу своему Карамзинъ присовокупилъ предисловiе, которое имеетъ большое значенiе. Въ немъ впервые съ откровенностiю было высказано сочувственное и правильное пониманiе Шекспира и указана несправедливость отзывовъ о немъ Вольтера:
"До сего времени, на одно изъ сочиненiй сего знаменитаго автора не было переведено на языкъ нашъ (Ричардъ III напечатанъ въ 1787). Вообще можно сказать что мы весьма незнакомы съ англiйскою литературой. Шекспиръ былъ одинъ изъ техъ духовъ коими славятся века. Время, сей могущественный истребитель того что подъ солнцемъ находится, не можетъ доселе затмить изящныхъ и величественныхъ Шекспировыхъ творенiй. Все лучшiе англiйскiе писатели после Шекспира вникали съ великимъ тщанiемъ въ красоты его произведенiй. Мильтонъ, Юнгъ, Томсонъ пользовались его мыслями, различно ихъ украшая. Не многiе изъ писателей такъ проникли въ человеческое естество какъ Шекспиръ; немногiе столь хорошо знали все тайныя пружины сокровеннейшихъ побужденiй человека, отличительныя черты каждой отрасти, каждаго темперамента, каждаго рода жизни какъ Шекспиръ. каждая степень людей, каждый возрастъ, страсть, характеръ говорятъ у него своимъ языкомъ; для каждой мысли находитъ онъ образъ; для каждаго ощущенiя выраженiе; для каждаго движенiя душа наилучшiй оборотъ. Живопись его сильна и краски блистательны когда хочетъ онъ явить добродетель; кисть его льстива когда изображаетъ кроткое волненiе нежной, милой страсти; но самая сiя кисть представляется гигантскою, когда описываетъ жестокое волнованiе души. Но и сей высокiй мужъ не освобожденъ отъ колкихъ укоризнъ некоторыхъ худыхъ критиковъ своихъ, подобно многимъ. Зваменитый софистъ Вольтеръ(?) силился доказать что Шекспиръ былъ весьма посредственный авторъ исполненный многихъ и великихъ недостатковъ (следуетъ бранчивый отзывъ Вольтера о Шекспире). {Предисловiе къ переводу Юлiя Цезаря.} Излишнимъ почитаю опровергать пространно мненiя сiи, уменьшенiе славы Шекспира въ предмете имевшiя. Скажу только что все те которые старалась унизить достоинство его не могли противъ воли своей не сказать что въ немъ много и превосходнаго. Человекъ самолюбивый, Вольтеръ страшился хвалить другахъ, дабы, по мненiю его, самому симъ не унизиться. Вольтеръ лучшими местами въ своихъ трагедiяхъ обязанъ Шекспиру, но не взирая на сiе, сравниваетъ его съ шутомъ и поставляетъ ниже Скаррона. Изъ сего можно было бы вывести весьма оскорбительное для памяти Вольтера следствiе, но я удерживаюсь отъ сего, вспоминая что его уже нетъ въ мiре. Что Шекспиръ не держался театральныхъ правилъ, правда. Истинная причина было пылкое, думаю, воображенiе его, не могшее покориться такимъ предписанiямъ. Духъ его парилъ, яко орелъ, а не могъ паренiе свое измерять мерою которою измеряютъ воробья; не хотелъ соблюдать онъ такъ-называемыхъ единствъ, которыхъ нынешнiе драматическiе авторы такъ крепко придерживаются, не хотелъ онъ полагать тесный пределъ своему воображенiю. Онъ смотрелъ только на натуру, не заботясь о прочемъ, ни о чемъ. Известно было ему что мысль человеческая мгновенно можетъ перелетать отъ запада къ востоку, отъ конца области Моголовой къ пределамъ Англiи. Генiй его, подобно генiю натуры, обнималъ взоромъ своимъ и солнце и атомы. Славнымъ искусствомъ изображалъ онъ и короля и шута, Брута и башмачника. Драма его, подобно неизмеримому театру натуры, исполнена многоразличiя; все же вместе составляетъ совершенно целое, не требующее исправленiя отъ нынешнихъ театральныхъ писателей."
Эти слова ясно указываютъ на сколько двадцатилетнiй Карамзинъ стоялъ выше всехъ современныхъ ему ценителей изящнаго. Онъ удивляется въ Шекспире и глубине общечеловеческаго содержанiя, и истинности и цельности характеровъ, художественности произведенiя. Восторженное сочувствiе свое къ Шекспиру Карамзинъ выразилъ въ стихотворенiи Поэзiя (1787 года):
Шекспиръ натуры другъ! кто лучше твоего
Позналъ сердца людей? чья кисть съ такимъ искуствомъ
И светомъ своего безсмертнаго ума,
Какъ солнцемъ озарилъ пути ночные жизни.
Миллера, 1766--1764. Обзоръ ихъ въ Совр. 1861, NoNo 1, 2 и 3.} Это были просто сборники съ обличительными статьями, часто писанными рукой одного. Правда, и Карамзинъ имелъ не много сотрудниковъ (Херасковъ, Державинъ, Дмитрiевъ, Нелединскiй-Мелецкiй), но въ его статьяхъ соблюдается единство взгляда и направленiя. Изъ своихъ сочиненiй Карамзинъ поместилъ тамъ: Письма Русскаго Путешественника, которыя потомъ были напечатаны въ собранiи его сочиненiй. Въ это заграничное путешествiе онъ отправился съ окончательно уже установившимися взглядами на Шекспира. Въ 1790 году онъ при осмотре Шекспировыхъ галлерей уже могъ сказать: "зная твердо Шекспира, почти не имею нужды справляться съ описанiемъ". Карамзинъ приписывалъ Шекспиру великое образовательное значенiе для самаго сценическаго искусства. "Я думаю", пишетъ онъ друзьямъ изъ Берлина после представленiя драмы Коцебу Ненависть къ людямъ и раскаянiе, представленiя которымъ онъ былъ очень тронутъ, "что у Немцевъ не было бы такихъ актеровъ еслибы не было у нихъ Лессинга, Гёте, Шиллера и другихъ драматическихъ авторовъ, которые съ такою живостiю представляютъ въ драмахъ своихъ человека каковъ онъ есть, отвергая все излишнiя украшенiя, или французскiя румяны, которыя человеку съ естественнымъ вкусомъ не могутъ быть прiятны. Читая Шекспира, читая лучшiя немецкiя драмы, я живо воображаю себе какъ надобно играть актеру и какъ что произнести, во при чтенiи французскихъ трагедiй редко могу представить себе какъ можно играть актеру хорошо, или такъ чтобы меня тронутъ." {Соч. Карамзина, т. II, изд. 1814, стр. 114.} Отношенiя эти къ Шекспиру не были у Карамзина впрочемъ слепою привязанностiю къ "немщизне", какъ выражался С. -Петербургскiй Меркурiй (1793, ч. I, стр. 67). Это была дань великому генiю, дань разумная, что видно изъ сравненiя делаемаго Карамзинымъ между французскою и англiйскою Мельпоменой. {Соч. Карамзина, т. IV стр. 182--186.} "Я и теперь не переменилъ мненiя своего о французской Мельпомене. Она благородна, величественна, прекрасна; но никогда не тронетъ, не потрясетъ сердца моего такъ какъ муза Шекспирова и некоторыхъ (правда не многихъ) Немцевъ. Французскiе поэты имеютъ тонкiй и нежный вкусъ и въ искусстве писать могутъ служить образцами. Только въ разсужденiи изобретенiя, жара и глубокаго чувства натуры,-- да простятъ мне священныя тени Корнелей, Расиновъ и Вольтеровъ! -- должны она уступать преимущество Англичанамъ и Немцамъ. Трагедiи ихъ наполнены изящными картинами, въ которыхъ весьма искусно подобраны краска къ краскамъ, тени къ тенямъ; но я удивляюсь имъ по большей части съ холоднымъ сердцемъ. Везде смесь естественнаго съ романическимъ; везде Греки и Римляне à la franèaise, которые таютъ въ любовныхъ восторгахъ, иногда философствуютъ, выражаютъ одну мысль разными отборными словами; и теряясь въ лабиринте красноречiя, забываютъ действовать. Здешняя публика требуетъ отъ автора прекрасныхъ стиховъ, des vers à retenir; она прославляютъ пiесу, для того стихотворцы стараются всячески умножать ихъ число, занимаясь темъ более нежели важностiю приключенiй, нежели новыми чрезвычайными, но естественными положенiями (situation) и забывая что характеръ всего более обнаруживается въ сихъ необыкновенныхъ случаяхъ отъ которыхъ и слова заимствуютъ силу свою. Я прошу знатоковъ французскаго театра найти мне въ Корнеле или въ Расине что-нибудь подобное, напримеръ, Шекспировымъ стихамъ въ устахъ старца Леара, изгнаннаго собственными д 23;тьми его, которымъ отдалъ онъ свое царство, свою корону, свое величiе, скитающагося въ бурную ночь по лесамъ и пустынямъ. ("Шумите ветры, свирепствуй буря!"). Коротко сказать, творенiя французской Мельпомены славны и будутъ всегда славны красотою слога и блестящими стихами; но есть ли трагедiя должна глубоко трогать наше сердце или ужасать душу, то соотечественники Вольтеровы не смеютъ можетъ-быть и двухъ истинныхъ трагедiй." Карамзинъ даже указывалъ недостатки въ Шекспире.
Мало этого. Въ своемъ журнале, при обозренiи представленiй на русской сцене, Карамзинъ возвращается при каждомъ удобномъ случае къ Шекспиру. Въ статье о Сиде Корнеля на Московскомъ театре онъ такъ разсуждалъ о впечатленiи которое производятъ на зрителя пiесы Шекспира. "Почему Сидь могъ такъ нравиться французской публике? Потому что въ немъ есть хорошiя сцены и трогательныя чувства, потому что въ немъ много прекрасныхъ стиховъ! Ужасъ и жалость, которыхъ Даламбертъ не находитъ у Корнеля и которыя онъ справедливо называетъ душою трагедiи, найдемъ мы въ Шекспире и въ несколькихъ немецкихъ драматическихъ произведенiяхъ. Французскiя трагедiи можно уподобить хорошему регулярному саду, где много прекрасныхъ аллей, прекрасной зелени, прекрасныхъ цветниковъ, прекрасныхъ беседокъ; съ прiятностiю ходимъ мы по сему саду и хвалимъ его, только все чего-то ищемъ и не находимъ, и душа наша холодною остается; выходимъ и все забываемъ. Напротивъ того, Шекспировы произведенiя уподоблю я произведенiямъ натуры которыя съ неописанною силой действуютъ на душу нашу и оставляютъ въ ней неизгладимое впечатленiе. Въ драматической поэзiи, говоритъ Карамзинъ, Англичане не имеютъ ничего превосходнаго кроме творенiй одного автора, но этотъ авторъ есть Шекспиръ, и Англичане богаты!" {Собранiе сочиненiй Карамзина т. V стр. 296.} "Преклоните колена... вотъ Шекспиръ!" восклицаетъ онъ предъ гробницею Шекспира. Этими словами удивленiя и благоговенiя мы заключаемъ изложенiе влiянiя Шекспира на Карамзина. Къ сожаленiю, это благотворное и живое направленiе въ русской литературе не привилось и прошло какъ блестящая полоса света въ темноте ночи. Несмотря на то "что редкая дама большаго света имела понятiе о русской словесности прежде эпохи Карамзина", {Мысли о воспитанiи, Журн. Росс. словесн. Брусилова 1806 года.} его направленiе должно было уступить традицiямъ ложнаго классицизма. Дѣло его по ознакомленiю русскихъ съ Шекспиромъ осталось безъ продолжителей на долгое время. Довольно указать на Княжнина и Озерова, заполонившихъ сцену до и после Карамзина, чтобы характеризовать ея дальнеишее направленiе. "Исключательная любовь ко французской словесности, писалъ Батюшковъ (1814 года), неизлечима: она выдержала все возможныя испытанiя и времени, а политическихъ обстоятельствъ. Все было сказано на сей счетъ: все укоризны, все насмешки Талiи и людей просвещенныхъ остались безъ пользы, безъ влiянiя." {Письмо къ Н. М. Муравьеву-Апостолу о сочин. П. Н. Мурав. Полн. собранiе сочиненiй М. Н. Муравьева (1819 года ч. I).}
Выше было указано влiянiе Карамзина на публику. Какъ представитель известнаго направленiя (естественности и чувствительности) онъ имелъ много подражателей и учениковъ, и оказалъ благодетельное влiянiе на развитiе русской литературы въ известномъ направленiи. А этимъ своимъ направленiемъ онъ более всего обязанъ Шекспиру и немецкой литературе. Но приводя слова Батюшкова мы хотимъ указать на то что знакомство съ Шекспиромъ не развилось у насъ, несмотря на усилiя Карамзина. Шекспиръ былъ еще труденъ для русской публики и пониманiе его было не подъ силу большинству читающихъ.
III.
одного перевода, а только два заимствованiя или переделка и переводъ съ французскаго Отелло Дюсиса (или Венецiанскiй принцъ Мавръ, въ 5 действiяхъ, Ивана Вильяминова. Спб. 1808 года. Въ полномъ собранiи соч. Шекспира изд. Герб. т. 1, 1865 года, стр. 75, пропущено указанiе на Дюсиса).
Переделки принадлежатъ Висковатову и Гнедичу. Висковатовъ назвалъ свою пiесу подражанiемъ: "Гамлетъ, трагедiя въ 5 действiяхъ. Подражанiе Шекспиру, въ стихахъ, 1811 года." Вотъ отзывъ объ этомъ подражанiи издателей Полнаго собранiя сочиненiй Шекспира 1865 года: "У Шекспира заимствованъ одинъ сюжетъ; все остальное изменено и переделано, не исключая самаго положенiя действующихъ лицъ. Такъ напримеръ Гамлетъ сделанъ царствующимъ королемъ, всюду преследуемымъ мечтой (курсивъ въ подлиннике), то-есть тенью убитаго отца. Клавдiй -- его родственникомъ и главой заговора. Офелiя -- его дочерью и т. д. Конецъ также измененъ: Клавдiй убиваетъ Гертруду, Гамлетъ закалываетъ Клавдiя, но самъ остается живъ, хотя и не женится на Офелiи (стр. 8 ч. I). переделка Гнедича носитъ такое заглавiе: "Леаръ, трагедiя въ 5 действiяхъ. Взятая изъ творенiй Шекспира 1808". Гнедичъ былъ строгiй приверженецъ ложно-классической трагедiи, между темъ вместе съ Шаховскимъ онъ стоялъ ближе всехъ къ тогдашней русской сцене и имелъ на нее большое влiянiе. Свой взглядъ на ложно-классическую трагедiю онъ выразилъ въ "Письме о переводе и представленiи трагедiи Расина Ифигенiя въ Авлиде 1815 года." Гнедичъ былъ недоволенъ ни оригиналомъ Шекспира, ни образцомъ для своей обработки, переделкой Дюсиса. "Шекспиръ, дабы возбудить состраданiе зрителей своихъ, представилъ Леара совершенно сумашедшимъ. Французскiй драматическiй писатель Дюсисъ переделалъ сiю трагедiю и въ томъ ему последовалъ и изобразилъ Леара легкомысленнымъ, возмутительнымъ, властолюбивымъ.
Qui de l'amour du trône est toujours possédé,
émissant le rang qu'il a cédé.
"Разсудя что человекъ въ сумашествiи дающiй и отнимающiй царство, благословляющiй и проклинающiй детей своихъ, не можетъ возбудить состраданiя въ зрителяхъ, я осмелился не подражать въ этомъ ни Шекспиру, ни Дюсису, а оставилъ Леару здравый разсудокъ, чтобы не въ мечтахъ безпрерывнаго изступленiя, но истинно ощутя всю горесть отца гонимаго неблагодарными детьми, восторгъ радости при нечаянномъ возвращенiи добродетельной и нежной дочери возмогъ онъ сообщить сердцамъ зрителей. Въ третьемъ только действiи, когда все чувства Леара возмущены горестiю и изнурены свирепствующею бурею, почелъ я возможнымъ представить его въ кратковременномъ изступленiи, но не находя разительными положенiй въ которыхъ Дюсисъ поставилъ Леара и дочь его Корделiю, долженъ я былъ какъ въ семъ, такъ и въ четвертомъ действiи прибегнуть къ изобретенiю. Также осмелился я въ трагедiи Дюсисовой, которой более, но свободно, подражалъ, переменить некоторыя явленiя, во многихъ местахъ преобразовать самый ходъ действiя. Заимствовалъ изъ Шекспира некоторыя положенiя и переделалъ развязку трагедiи, не почелъ нужнымъ увенчать страсть любовную Эдгарда къ Корделiи, которою Дюсисъ по мненiю моему унизилъ благородныя чувства и великодушный подвигъ сего рыцаря, защитника своего государя и несчастной царевны."
Уже изъ этихъ словъ мы видимъ какъ далека должна быть переделка Гнедича отъ оригинала. Въ основанiе ея, очевидно, положена ложно-классическая теорiя трагедiи. И что более всего находилъ великимъ въ Шекспире Карамзинъ (натура, естественность и глубокое пониманiе человеческаго сердца и знакомство со всеми оттенками страстей, характеровъ), у Гнедича на второмъ плане; а на первомъ благородныя чувства и великодушные подвиги. Разсмотримъ подробно эту переделку. Лица короля Французскаго и герцога Бургундскаго выпущены, а съ ними и все сцены сватовства за Корделiю. Лицо Эдмунда, побочнаго сынъ Глостера, выпущено. Эдмундъ составляетъ совершенно особый и законченный типъ у Шекспира, характеризуемый какъ нельзя более монологомъ его во второй сцене перваго действiя, и совершенно необходимъ для развитiя и художественной цельности пiесы. Вместе съ темъ вылущены и все сцены въ которыхъ онъ участвуетъ. Пагубная страсть которую онъ вселялъ къ себе въ сердцахъ Реганы и Гонерильи и которая такъ живо и наглядно рисовала характеры этихъ Мегеръ, не существуетъ. Изъ сестеръ оставлена одна Регана. О Гонералье мы узнаемъ изъ разказа. Она названа Вальнералла. Но и Регана съ очень бледнымъ очертанiемъ, а некоторыя черты ея удержались только благодаря тому что Гнедичъ счелъ нужнымъ для нея удержать несколько изъ текста Шекспира. Глостеръ съ его несколько придворною слабостiю и мягкостiю обратился въ ничего не значащаго Вольвока. Трудно сказать для чего уцелелъ онъ. За то Кентъ, обратившiйся въ какого-то благороднаго героя, преданнаго своему королю, рыцаря, наделенъ двумя сыновьями соперничающими и даже превосходящими его въ благородныхъ поступкахъ и великодушныхъ чувствованiяхъ. Его можно было бы назвать наперсникомъ Лара, еслибы последнiй находился въ более благопрiятныхъ обстоятельствахъ. Герцогъ Корнваллiйскiй обратился въ тирана ложно-классической трагедiи, и ему преданъ наперсникъ и верный исполнитель его злодейскихъ намеренiй -- Освальдъ (дворецкiй Говерильи у Шекспира) съ характеромъ Эдмунда, побочнаго сына Глостера. Герцогъ Албанскiй, не ясно очерченный у Шекспира, здесь лишенъ всякой характеристики и неизвестно почему оставленъ. Такъ какъ сцены перенесены въ лесъ, то прибавлено новое лицо, Норкельтъ жителъ пещеры, где укрываются Корделiя и Леаръ. Первыя сцены, сцены раздела царства и власти, и гнева Лира, въ которыхъ, такъ-сказать, подготовляется почва действiя, заменены у Гнедича разказомъ вместо действiя. Освальдъ, наперсникъ герцога Корнваллiйскаго, дивится находя его во "глубине сихъ мрачныхъ лесовъ, въ неприступныхъ стенахъ, окруженныхъ грозными башнями" на берегахъ Англiи. Герцогъ Корнваллiйскiй давно ждалъ Освальда и узнаетъ отъ него о Леаре что онъ у Вальвериллы, и та по его "задумчивому и всегда скорбному лицу" догадывается что онъ затеваетъ какой-то замыселъ. Она подозреваетъ что Леаръ началъ сожалеть о короне которую онъ уступилъ ея супругу и "тебе" (герцогу Корнваллiйскому); герцогъ озабоченъ темъ же. Онъ опасается, "не скрываетъ ли мракъ сихъ густыхъ лесовъ толпы возмутителей, поощряемыхъ коварствомъ къ возведенiю на престолъ Леара". Британцы всегда склонны къ возмущенiямъ. Онъ догадывается что и Корделiя жива; но Освальдъ уверяетъ что "разведывая о ней въ отдаленнейшихъ странахъ узналъ онъ только то что глубокое молчанiе покрываетъ ея судьбу." Вотъ стимулы трагедiи у Гнедича. Склонность Британцевъ къ мятежу и таинственная судьба Корделiи управляетъ всею пiесой. Герцогъ опасается перемены въ расположенiи Леара къ дочери Корделiи, зная пламенное свойство "во всемъ чрезмерной души Леара". Къ сожаленiю этотъ мотивъ совершенно опущенъ изъ виду у Гнедича. Герцогъ, какъ и должно трагическому злодею, "трепещетъ" не понимая причины трепета, напротивъ, добродетельный герцогъ Албанскiй прощается чтобъ отъехать въ свою столицу, где надеется найти "почтеннаго благотворителя, великодушнаго" Леара, избравшаго его чертогъ. Своимъ отзывомъ при прощанiи, Регана, жена его, даетъ поводъ Леноксу, сыну Кента, выразить свои "благородныя чувствованiя", поселенныя въ немъ отцомъ. Этимъ раздражается герцогъ Корнваллiйскiй. Но герцогъ Албанскiй называетъ это "пыломъ юнаго сердца". Онъ оставляетъ преступленiе Корделiи на судъ праведныхъ боговъ, потому что самъ никогда не изследовалъ его. По отъезде герцога Адбавскаго, герцогъ Корнваллiйскiй отдаетъ на произволъ детей Кента, котораго онъ только-что возвратилъ изъ изгнанiя, следовать ли имъ за его войскомъ противъ Датчанъ, готовыхъ высадиться на берегъ Англiи, или оставаться съ отцомъ. Когда братья осталась вдвоемъ, Леноксъ убеждаетъ Эдгарда идти, но тотъ не соглашается и открываетъ причину нападенiя Датчанъ. Леаръ отказалъ въ руке Корделiи Ульриху Датскому. Зависть и негодованiе сестеръ, обиженныхъ предпочтенiемъ оказаннымъ охъ младшей сестре, повела за собой клевету и месть съ ихъ стороны и разстроила предполагавшiйся бракъ. Наконецъ Эдгардъ открываетъ брату свою тайну. Онъ скрываетъ убежище Корделiи въ лесу и намеренъ явиться ея защитникомъ. Братъ одушевляется тою же мыслiю. Является Кентъ пришедшiй искать детей. Одушевленные одною мыслiю защитничества она отказываются идти за отцомъ и въ его объятiяхъ находятъ новую силу, хотя и отказываются открыть свои благородныя намеренiя, опасаясь излишняго благороднаго увлеченiя отца. Является герцогъ Албанскiй, который получилъ непрiятное известiе что Леиръ оставилъ Вальвериллу. Съ Кентомъ она решаются ждать здесь Леара. Шекспировскаго въ этомъ действiя ровно ничего нетъ. Прекрасная сцена пребыванiя Лира у Гонерильи, представлявшая типическiя черты отличавшiя ее отъ Реганы и развитiе мыслей Лира въ известномъ направленiи, опущена, а отъ перваго действiя не осталось даже внешняго остова. Къ размышляющему о судьбе Леара Кенту (действiе 2е явл. 1е) приходитъ Вальвакъ и сообщаетъ о какомъ-то старце, который говоритъ самъ съ собою о судьбе своей. Два раза съ тяжелыми вздохами произнеся имя Кента, является Леаръ и вспоминаетъ о Кенте и Корделiи. Кентъ при этомъ более мимикой долженъ выражать свои чувства. Леаръ разказываетъ о своемъ пребыванiи у Вольвериллы. Кентъ приглашаетъ его поселиться съ нимъ въ его именiи: "сiи руки могутъ еще управлять плугомъ", говоритъ онъ. Но Леара ободряетъ еще сладкая надежда что Регана заменитъ Вольвериллу. Выше мы указывали на пятое явленiе, сохранившее несколько чертъ изъ характера Реганы и герцога Корнваллiйскаго. Когда она укоряютъ Леара за уходъ отъ Вольвериллы, Леаръ произноситъ страшныя проклятiя при громе, который вторитъ этимъ проклятiямъ. Громъ усиливается когда Леаръ и Кентъ уходятъ. При этомъ Леаръ сохраняетъ, какъ должно герою, настолько твердости что утешаетъ Кента. Вольвакъ догоняетъ ихъ и сообщаетъ Кенту что железо изощряется. Прекрасная характеристичная сцена прiезда Кента и расправа его со дворомъ, въ которой такъ рельефно выставляется этотъ вслыльчивый, но добрый и преданный слуга Лира, совсемъ выпущена, а вместо целаго действiя (втораго) остается только его конецъ со значательно-полинявшими чертами участвующихъ лицъ.
Между темъ Эдгардъ представлялъ отряду своихъ сообщниковъ своего брата Ленокса (дейст. 3 яв. 1). Воины готовы присягнуть Эдгарду, но онъ приводитъ Корделiю, такъ какъ действiе происходитъ предъ пещерой где она укрывалась. Вместо прекрасной нежной детской любви Корделiи мы слышимъ здесь напыщенную витiеватую речь, причемъ Эдгардъ восклицаетъ: "Друзья, познайте Корделiю по симъ великодушнымъ чувствованiямъ." при блеске молнiи и ударахъ грома приближается къ пещере Леаръ. Его вопли и стенанiя сохраняютъ некоторые следы выраженiй Шекспира, но характеръ Кента совершенно утраченъ. "Еслибы ты когда-либо уважалъ просьбы мои... У ногъ твоихъ умоляю тебя", уговариваетъ онъ Леара скрыться въ пещере. "Ахъ,ты терзаешь мою душу!" восклицаетъ Леаръ. "Пойдемъ", здесь встречаетъ ихъ Норклетъ: и Леаръ впадаетъ въ "кратковременное изступленiе", какъ выражается Гнедачъ въ предисловiи. Въ пещере Кентъ встречаетъ Эдгарда, а Леаръ Корделiю. Кентъ удивляется благородству сына, Леаръ находится еще въ изступленiи и не узнаетъ Корделiю. "Тень дочери моей! Услышь вопль мой!" восклицаетъ онъ, обращаясь къ Корделiи. Что сцена ослепленiя у Глостера совершеннаго надъ нимъ въ его доме Реганой и Корнвалемъ выпущена Гнедичемъ, это очень естественно. Вместо последнихъ усилiй делаемыхъ надъ собой Лиромъ, за которыми следуетъ упадокъ силъ и сумашествiе, мы находимъ несколько строкъ изъ его монолога въ степи (не въ лесу, какъ у Гнедича). Удержано и предуведомленiе Глостера (Вольвика), но только какъ фактъ, безо всякой сценической обстановки. Сцена 4го действiя представляетъ спящаго на камне Леара. Эдгардъ удаляется къ войску и поручаетъ Норклету смотреть за безопасностiю, такъ какъ все кажется ддя него подозрительнымъ въ этомъ лесу. Корделiя склоняется надъ спящимъ отцомъ, произносятъ реторическiя, витiеватыя речи. Леаръ просыпается и вспоминаетъ что виделъ тень Корделiи. Онъ укоряетъ себя въ несправедливости. Когда онъ заслуживаетъ того своимъ раскаянiемъ, является Корделiя и повергается къ ногамъ его. "Благослови меня и прими въ твои объятья!" Леаръ желалъ бы теперь "испустить духъ" въ объятiяхъ Корделiи. Но обстановка Корделiи и костюмъ возбуждаютъ въ немъ угрызенiе совести. Корделiя успокоиваетъ его разказомъ о намеренiяхъ Эдгарда. Леаръ восклицаетъ: "такiя дела свойственны только твоимъ детямъ Кентъ! Если небо одобряетъ намеренiе Эдгарда, то да прославитъ и вознесетъ его въ подвигахъ". Входящiй Норклетъ возвещаетъ что онъ виделъ воиновъ которые съ великимъ вниманiемъ осматриваютъ утесы и пещеры. Леара уговариваютъ скрыться во глубине пещеры. Является Освальдъ съ воинами, но безуспешно обыскиваетъ пещеру. Корделiя останавливаетъ его разспросами о томъ что назначено Леару. Узнавъ что смерть, она падаетъ въ обморокъ. Это кажется подозрительнымъ, и Освальдъ велитъ ее взять. Кентъ обнажаетъ мечъ на защиту Корделiи. Леаръ, услышавъ крикъ, оставляетъ убежище, и Освальдъ забираетъ ихъ обоихъ. Изъ всего четвертаго действiя Гнедичъ взялъ у Шекспира только сцену VII,-- возстановленiе умственныхъ способностей Лира чрезъ физическое успокоенiе и заботы. Все остальное принадлежитъ Гнедичу. Но какъ бледна и эта сцена въ сравненiи съ темъ что мы имеемъ у Шекспира. Прекраснейшее изображенiе детской любви къ отцу въ руководительстве Эдгардомъ отца его Глостера; подспудная борьба у сестеръ изъ-за Эдмунда; безумiе Лира и высокiя мысли которыми перемешана его странная речь; перемена въ состоянiи герцога Албанскаго заменены эффектными, но на чемъ не оправдываемыми по ходу пiесы сценами осмотра пещеръ и малодушiя Корделiи, чего вовсе не должно быть въ ея характере. Кроме того, умирающiй въ этомъ действiи герцогъ Корнваллiйскiй, у Гнедича остается жить еще целое действiе (5е) и не имеетъ ничего общаго съ Шекспировскимъ. Здесь можно сказать, у Гнедича была своя рука владыка. Освальдъ возвещаетъ о своихъ подвигахъ своему господину. Герцогъ Корнваллiйскiй напомиваетъ ему что "поспешность въ исполненiи его (герцоговыхъ) повеленiй только усугубитъ его благодарность и счастiе Освальда". Герцогъ сообщаетъ Регане о захвате ея отца и сестры, высказывая что после того успехъ несомнененъ. Регана проситъ его умерить самонадеянность, потому что "голосъ такого уверенiя часто бываетъ голосомъ слепой дерзости". Она уговариваетъ мужа умертвить Леара и Корделiю, что и поручаютъ Освальду, а сами желаютъ разузнать все обстоятельства у Корделiи, обещая ей прощенiе. Корделiя готова съ "гордынею идти на смерть столь славную", но темъ не менее она не хочетъ, какъ другiе, скрывать преступленiя свои ("мои предъ вами я торжественно объявляю". (Леаръ дейст. 5 сц. 3 стр. 89). Она не имела нужды въ возмущенiяхъ, такъ какъ подданные сами стекались къ ея имени. Она взываетъ къ великодушiю герцога и Реганы, прося у нихъ снисхожденiя къ отцу. Является герцогъ Албанскiй, возвещая что "все вооружаются за Леара и обожаютъ Корделiю". Онъ готовъ быть посредникомъ и не сомневается въ мирномъ исходе если они отдадутъ ему въ залогъ Леара и Корделiю. Корнваллiйскiй герцогъ съ негодованiемъ отвергаетъ это, и Албанскiй герцогъ расторгаетъ за это соединяющiя ихъ родственныя узы. Является Освальдъ и уводитъ Корделiю на казнь. "Любезный Кентъ! Ты понимаешь?" говоритъ она Кенту. Кентъ (удерживая слезы): "Ахъ, я знаю!" Леаръ остается въ отчаянiи. Герцогъ Корнваллiйскiй возвращается съ победой, ведя плененнаго Эдгарда. Онъ намеренъ ознаменовать свою победу преступленiями. "Вероломный, обращается онъ къ Эдгарду: ты и достойный тебя братъ твой не избегнете моей ярости, и онъ также влачитъ теперь мои оковы."
Эдгардъ.
Герцогъ Корнваллiйскiй.
Желанiе твое исполнится: смерть поносная постигнетъ тебя на эшафоте. Озлобленный вами духъ моя не внимаетъ более ничему, кроме праведному его негодованiю (Леару). Старикъ! Ты будешь стенать въ мрачной пещере (Кенту), и ты въ оковахъ испустишь свои духъ!
Леаръ.
Ея более нетъ.
Леаръ.
Эдгардъ.
Кентъ.
Эдгардъ.
И ты самъ возвещаешь о семъ убiйстве!
Леаръ.
Чудовище! Такъ уже нетъ ея? Нетъ моей Корделiи? (Безъ чувствъ падаетъ на камень).
Герцогъ Корнваллiйскiй.
Кентъ (останавливая воиновъ).
Довершай, о варваръ! злодейства твои! Вели умертвить его!
Эдгардъ (въ объятiяхъ Кента).
Любезный Эдгардъ!
Герцогъ Корнваллiйскiй.
Тогда Эдгардъ обращается съ речью къ воинамъ Струмора взывая отъ имени Леара, и они переходятъ на его сторону. Раздраженный герцогъ готовъ казнить и ихъ какъ изменниковъ. Тогда Эдгардъ взываетъ о мщенiи къ остальнымъ. Корнваллiйскiй герцогъ бросается умертвить Леара, но обезоруженъ Вольвикомъ. Эдгардъ провозглашаетъ Леара королемъ, и все войско переходитъ на его сторону. Корнваллiйскiй герцогъ изумленъ. Между темъ, герцогъ Албанскiй приводитъ Корделiю, которую онъ исхитилъ изъ рукъ Освальда. Онъ провозгласилъ Леара королемъ, и все преклоняются предъ нимъ кроме герцога Корнваллiйскаго, который закалывается на сцене. Леаръ обращается съ молитвой къ богамъ: "Правосуданые и милосердные боги! Пошлите мне силу не роптать на судьбы ваши въ объятiяхъ нежной моей дочери!" Все действiе поражаетъ васъ своими неожиданностями: одно за другимъ проходятъ предъ вами действiя ничемъ не вызываемыя, ничемъ не оправдываемыя. Требовалось въ заключенiи поставить несколько наиболее эффектныхъ сценъ и въ этомъ отношенiи цель несколько достигнута. Вместе съ темъ, какъ изложилъ это Гнедичъ въ предисловiи, "любовная страсть Эдгарда и Корелiи осталась совершенно вычеркнутою и неувенчанною. Великодушный подвигъ и благородныя чувства сего рыцаря не унижены." Въ этой переделке Гнедича мы замечаемъ некоторыя немаловажныя уклоненiя отъ теорiи ложно-классической трагедiи, какъ понималась она напримеръ Сумароковымъ. Слабость переделки много мешаетъ ясности дела. Такъ, хотя страсть избрана одна (неблагодарность), она слишкомъ неясна, и представитель ея (трагическiй злодей герцогъ Корнваллiйскiй) неудовлетворителенъ даже съ точки зренiя ложно-классической теорiи. Также неудовлетворителенъ и Леаръ, олицетворяющiй добродетельнаго отца, съ твердостiю переносящаго неблагодарность детей. Борьбы между разсудкомъ и долгомъ, столь характеристичной для ложно-классической трагедiи, не существуетъ, или по крайней мере ея не видно въ действiяхъ герцога Корнваллiйскаго. Черта такъ резко бьющая у Шекспира и находящаяся даже у Дюиса,-- добровольная, но легкомысленная уступка власти, опущена у Гнедича, и неблагодарность дочерей Лира стушевывается, а остается только злой отъ природы ихъ характеръ. Но и эта черта незаметна, потому что сестры почти не являются на сцене (Вольверилла только упоминается.) Действiе всюду заменено разказомъ, и хотя пiеса написана прозой, не "александрiйскимъ стихомъ", важность речи приличная ложно-классической трагедiи соблюдена вполне. То что понималось подъ единствомъ действiя удержано. Лица препятствующiя по теорiи ложно-классической трагедiи ходу пiесы, какъ Гонерилья, Эдмундъ, Эдгардъ (какимъ онъ былъ у Шекспира), выпущены, а равно и положенiя необходимыя для обрисовки характеровъ оставлены (сцена провожанiя Эдгардомъ Глостера). Наперсниковъ и наперсницъ собственно нетъ, но нельзя не видеть остатка ихъ напримеръ въ Эсвальде, которому герцогъ Корнваллiйскiй сообщаетъ свои действiя и который предъ публикой заменяетъ своими поясненiями недостатокъ развитiя характеровъ действующихъ лицъ. Единство места и времени соблюдается по возможности строго. Действiе происходитъ въ лесу и въ замке близъ леса. Поездка герцога Албанскаго къ себе домой, удаленiе Леара отъ Вольнериллы, осмотръ пещеры, приходъ Леара въ лесъ и даже битва, которая решается очень быстро, не мешаетъ однодневному действiю; но самъ Гнедичъ заставляетъ быть Лира въ лесу ночью (д. IV, явл. 1е). Что касается до оживленности действiя (action), то оно находится у Гнедича сравнительно съ Сумароковымъ въ гораздо большей мере. Подробный разборъ переделки Шекспирова Лира указываетъ что предлагала ложно-классическая трагедiя публике вместо пiесъ Шекспира, столь глубоко проникающаго въ природу людей и столь поучительнаго для всякой литературы. Вместо пiесы о которой Гервинусъ выразился такъ: "Если справедливо что изображенiе страсти проникающей за пределы естественныхъ и нравственныхъ границъ человечества составляетъ задачу трагедiи, то нельзя найти пiесы которая бы лучше всего осуществляла и подтверждала это положенiе. Въ Лире идея страсти сделана общею. Вместо этой пiесы Гнедичъ предложилъ несколько эффектныхъ сценъ, несколько лицъ лишенныхъ всякаго характера и типичности, и это соединилось съ великимъ именемъ Шекспира. Легко судить по этому до какой ничтожности умалилось начатое Карамзинымъ дело ознакомленiя Россiи съ великимъ англiйскимъ поэтомъ.
"Исключительная любовь къ французской словесности выдержала все возможныя испытанiя и времена и политическихъ обстоятельствъ. Все укоризны, все насмешки Талiи и людей просвещенныхъ осталась безъ пользы, безъ вниманiя."
Мы видела что предлагала эта французская словесность въ трагедiи и драме. Съ конца двадцатыхъ годовъ замечается большое оживленiе въ переводахъ Шекспира. Что же касается критики Шекспира, то она и после въ русской литературе была очень слаба и представляетъ или рядъ статей наполненныхъ общими сужденiями (Белинскiй) на основанiи собственныхъ взглядовъ критики, а не на основанiи изученiя поэта, или рядъ переводовъ по большей части произведенiй немецкихъ критиковъ, буквальныхъ или представляющихъ вольныя изложенiя положенiй добытыхъ иностранною критикой (Боткинъ, Тимофеевъ, статьи разсеянныя по разнымъ журналамъ, предисловiя къ издаваемымъ переводамъ).