Салиас Е. А.: Петровские дни
Часть вторая. Глава XXVI

Глава XXVI

Сашок действительно знал, как и все в доме, что недавно по соседству поселилась новая приятельница Земфиры, с которой она постоянно виделась и сносилась.

Он быстро спустился вниз, взял кивер, накинул плащ и уже двинулся на подъезд.

– Разве пешком, ваше сиятельство? – сказал швейцар, удивляясь.

– Пешком! Тут близёхонько.

В ту же минуту раздался в швейцарской голос Кузьмича:

– Куда?! Что?! Ума решился никак? Куда летишь?!

– Тут за два шага, Кузьмич! Дельце есть! Оттого и пешком, что рукой подать… Да и спешное!..

– Дельце?.. Спешное?.. Одному?.. В этакую темь?.. Да что ты, с ума, что ли, сошёл?

Кузьмич подошёл вплотную к Сашку, схватил его за шинель и подозрительно приглядывался к лицу питомца.

– Говори, какое дельце?

– Нельзя сказать, Кузьмич! Просили не говорить! – улыбнулся Сашок. – Но за два шага! Сейчас назад!

– Хоть бы на вершочек от дома, не то что за два шага, не пущу! Этакая темь на дворе, ни зги не видно, а ты пойдёшь, как простой какой мужик, пехтурой один-одинёшенек. Совсем с ума сошёл!

– Полно, Кузьмич, глупить! Пусти! – уже начал обижаться Сашок, так как кругом стояли дворовые люди и были свидетелями обращения дядьки с питомцем, как с дитём. – Пусти, Кузьмич, я тебе говорю! Ну. Я пойду! Хоть что хочешь, пойду! Перестань! Вон гляди, они все смеются!..

И действительно, кое-кто из лакеев улыбался происшествию. Сашок почти вытащил из рук старика полу своего плаща и двинулся на подъезд.

Кузьмич заметался, потом выскочил вслед за ним во двор и решил, хоть был без шапки, идти следом за питомцем, чтобы узнать, какое может быть у него спешное и тайное дельце среди ночи.

Сашок, перейдя двор, был уже в воротах, и в темноте Кузьмич смутно различал его. Но в самых воротах старик налетел на какую-то фигуру.

– Что такое? – произнёс встреченный.

И по голосу Кузьмич узнал ражего молодца, кучера, любимца князя.

Мысль мелькнула в голове дядьки.

– Семён, голубчик, гляди вон… Видишь вон. Зашагал. Это мой князинька… В эту темь один пошёл куда-то. А у нас, слышал, недавно душегубы напали на прохожего дьяка… Сделай милость, пойди за ним. Куда пойдёт – и ты! Сказывает – недалеко! Опасаюсь я. Ведь ночь!

– Извольте, Иван Кузьмич, с удовольствием! – ответил кучер и, тотчас повернув, зашагал и быстро стал настигать Сашка; однако же, чтобы не быть признанным и чтобы молодой князь не обиделся, Семён держался шагах в десяти от него. Но вдруг, когда молодой князь был уже на углу переулка, Семён услышал крик, и ему почудилось, что это голос князя… Не отдавая себе отчёта, в чём дело, он со всех ног бросился вперёд, но на углу не нашёл ни души… Но далее слышалась топотня ног, и казалось, что убегают два человека. Семён, ничего не сообразив, снова бросился и пустился во всю прыть.

Через несколько мгновений он уже догонял фигуру, которая шибко бежала. Но перед ней, шагах не более как в пяти, бежал ещё другой кто-то. Один гнался за другим… И вдруг раздался голос переднего:

– Помогите!.. Помогите…

Семён ясно различил голос молодого князя, да и мелькавшая впереди фигура походила на него, а бежавший пред ним был выше и крупнее. Кучер, малый умный, сразу всё понял. Утроив силы, настиг он ближайшего бегущего и со всего маху на бегу хватил его кулаком по голове.

Удар ли ражего кучера был силён или неожиданность велика, но бегущий полетел наземь и закувыркался… Семён накинулся и ловко с маху сел на него верхом… В ту же минуту он почувствовал сильный удар в грудь около плеча и сообразил, что его хватили ножом. Он пригнулся, схватил одной рукой душегуба за руку с ножом, а другой – за горло и стал душить…

– Бросай!.. Брось!.. Или конец тебе!.. – крикнул он вне себя.

Незнакомец забился, но тотчас же выпустил нож из руки и уже хрипел. Семён, продолжая сидеть верхом и держать его за горло так, чтобы только не придушить совсем, начал кричать со всей мочи:

– Караул! Помогите! Режут!

всё-таки не вернулся домой, а оставался в воротах ждать его возвращения. И, конечно, крик Сашка был им услышан и узнан, и он надеялся только, что ему почудилось. Но зычный крик Семёна объяснил всё. Кузьмич бросился в швейцарскую и мигом всполошил всех людей. Минуты через две уже целая ватага на рысях, со стариком Кузьмичом чуть не впереди, была уже кругом Семёна, сидящего верхом на хрипящем человеке.

Но одновременно около прибежавших людей как из-под земли вырос и сам Сашок.

– Что такое? Что такое? – повторяло несколько голосов.

– А вот что, – вскрикнул Сашок всё ещё неровным, прерывающимся голосом. – Он меня ударить хотел, да промахнулся, а потом бросился догонять, а потом не знаю что… Кажись, это Семён. Я дядюшке сейчас пожалуюсь.

– Полно путать! – взвизгнул вне себя Кузьмич. – То да не то! Вот тебе и дельце, ночью за два шага! То-то вот! Дитё и есть!

… И душегуба с шумом повели в дом. Навстречу уже бежало ещё несколько человек дворовых. На большом дворе и на подъезде толпились и громко говорили многие из гостей, вышедших из-за происшествия, о котором доложили князю. Через несколько мгновений пойманный был введён в швейцарскую, Началось дознание всего, кто что знал… Семён оказался ранен около плеча, и рубаха на нём была вся окровавлена. Ночной душегуб оказался совершенно никому, конечно, не знакомым, и только по типу его лица можно было безошибочно утверждать, что он цыган.

Князь тоже спустился в швейцарскую поглядеть на разбойника, который ради грабежа чуть не убил его племянника. Он узнал, что Земфира послала Сашка среди ночи пешком за шарфом, когда именитым дворянам и днём не полагается ходить по городу пешком без ливрейных лакеев позади. И князь рассердился и на сожительницу, и на племянника.

– Дура и дурак! Вот что! – сказал он при всех, а затем приказал связать и запереть душегуба и утром отправить на съезжую или в кордегардию.

Князь выиграл в карты семнадцать тысяч деньгами, дом на Дмитровке и красавицу даму, родственницу офицера, проигравшегося в пух и прах. И теперь в гостиной сидела красивая блондинка и горько плакала. А рядом, в зале, сидела другая красавица, «чернавка», и отчаянно плакала… Почему? Кто говорил, что от перепуга ввиду приключившегося по её милости. А кто догадывался, что из ревности… А правду мог знать только один цыган-душегуб!