| Приглашаем посетить сайт |
|
Иностранная литература (ino-lit.ru)
|
Глава IX
Через два дня молодой князь был уже в доме дяди. Собраться и переехать было ему немудрёно, так как все пожитки поместились на одной телеге. Сам он приехал верхом и прошёл в кабинет дяди, заявляя, что пожитки сейчас прибудут.
Разумеется, Сашок, постоянно занятый теперь мыслью о трудности своего положения при князе Трубецком, рассказал дяде про последнее приключение с клавикордами. Князь Александр Алексеевич смеялся до упаду и этим удивил племянника. Однако когда Сашок заявил ему своё мнение, что дворянином и офицером так помыкать нельзя, князь согласился с ним.
– Я нахожусь при князе для ординарных услуг. Как теперь стали сказывать – ординарец. А выходит, что я у княгини на побегушках, и этак может приключиться, как я уже сказывал Кузьмичу, что меня княгиня заставит полы мыть.
– Дурашная баба. Бьёт холопов напропалую. Руки болят. Её все в Москве знают… Добрая, но удержу не знает своему пылу. И прихотлива, что захотела – вынь да положь!
– Да-с. Сам генерал, князь, её опасается.
– Мы с тобой об этом подумаем, обсудим. Может быть, я тебе и другое какое место найду А если после короннования государыни останется какой петербургский полк здесь, то устрою, чтобы тебе в него перейти.
Дядя и племянник разговаривали стоя. Князь ходил по своему кабинету, Сашок следовал за ним. Случайно они очутились около окна, выходящего на большой двор, в то мгновение, когда в ворота въехала тележка, на которой были два сундука, ящик и маленькая кровать. На облучке рядом с мужиком сидел Кузьмич.
– Вот он! – сказал Сашок.
Князь присмотрелся к въезжавшей тележке, и лицо его из весёлого вдруг стало несколько сумрачным.
– Это твои пожитки? – сказал он.
– Да-с!
– Всё твоё имущество?
– Да-с!
– Как тут пояснить? – заговорил он тихо. – Мудрёно! Установляется образ мыслей, как бы само собой, и думаешь, что прав, что рассуждаешь здраво. А потом, неведомо от чего, года ли, возраст преклонный, иное ли что, вдруг образ мыслей меняется… Оглянешься назад, на свой пройденный жизненный путь, удивишься, начнёшь вот этак-то головой качать… Вот тебе и здраво думал! Нет, братец, дурак ты был, а в ином в чём и хуже. Прямо сказать – скот был. Понял ты меня?
Сашок стоял, изумлённо глядя, слышал всё, что дядя сказал, но не понял ни единого слова, как если бы тот бредил. Ввиду молчания молодого человека, князь снова спросил:
– Понял ты меня?
– Виноват, дядюшка, не понял.
– Ничего не понял? Как есть?
– Как есть, дядюшка, ничего!
– А ты припомни всё, мною сказанное, и сообрази.
– Как-с? – спросил Сашок.
– Ну вот. Как-с! Брось ты эту привычку, ей-Богу, начну тебя звать Какс Никитич. Ну, слушай опять! Был у меня, богача, один только родственник – мой племянник и крестник, и тёзка, и того же имени – князь Козельский. И вот я этого родственника, который чуть не родной сын, больше двадцати лет держал в чёрном теле, не только ничего не делал для него, никогда ничего не дал ему, но даже на глаза к себе не пускал. Почитал я это дело совсем понятным, естественным. А теперь, обращаясь зрительно назад, вижу, что я был прямо скот. Вот у меня часто бывает, что денег совсем девать некуда, получишь, положишь в стол, в первый попавшийся ящик да иной раз и забудешь, куда сунул. И украсть могут – не вспомнишь! А ты вот сейчас переехал ко мне на жительство, и всё твоё имущество на одной тележке приехало. Разве это не стыд для меня?
Князь вздохнул, потом потрепал Сашка по плечу и прибавил:
– Но этому теперь конец. Пойдёт всё по-новому! Впрочем, у меня есть одно извинение: не любил я никогда мальчишек, а каких знавал, все были озорники. Думал я, что и ты такой же. И вот спасибо Роману Романовичу, узнал я по приезде в Москву, каков ты уродился, но, признаться сказать, не поверил. Романыч – добрейший человек, у него все люди – угодники Божий и ангелы. У него вот в суде душегубы и грабители есть, которых он почитает чистыми агнцами. Я и подумал: коли Романыч хвалит моего крестника, то заключить из этого ничего нельзя. Может, этот самый крестник всё-таки отчаянный ветрогон, озорник и мошенник. Ан вот оказалось, что Романыч-то прав, а я-то, тебя забросивши, свинья свиньёй вышел. Ну, пойдём теперь в твои апартаменты. Покажи мне своё имущество, и сейчас мы порешим, что тебе нужно покупать.
– У меня всё есть, дядюшка!
– Уж будто всё? – рассмеялся князь.
– Ей-Богу, всё!
– Ишь какой! Деньги тебе нужны?
– Нет, дядюшка.
– Как нет?
– У меня есть…
– Сколько же у тебя есть?
– Теперь?
– Ну да, теперь!
– Тридцать два рубля и ещё семь гривен.
Князь, глядевший в лицо племянника, молчал, а потом вздохнул:
– Тридцать два рубля и семь гривен… Много!
Князь двинулся к письменному столу, открыл ящик, где были деньги, и стал отсчитывать на стол.
– Вот тебе ещё тридцать два рубля и семь гривен, а к ним вот ещё сто, да к ним же самым вот ещё тысяча. Это на твои разные нужды в эти особо великие дни восшествия и коронования государыни.
Сашок стоял, не двигаясь, глядел на стол, где князь выложил деньги, потом поднял глаза на него и выговорил:
– Дядюшка, ведь мне они не нужны, ей-Богу.
– Бери!
– Ей-Богу же, дядюшка, не нужны! Ну, сами вы посудите, что же я с ними буду делать?
– Сказывал ты сам, что Кузьмич всё плакался, что панталоны по пяти рублей аршин пропали. Стало быть, бывает же у тебя нужда. Дядька богатого человека, офицера, не станет двое суток ахать, что панталоны надо новые барчуку шить. Бери и с нынешнего дня старайся по Москве побольше болтаться и побольше денежками швырять. Это будет моё единственное утешение, что я тебя больше двадцати годов не знал, забросил. А теперь пойдём в комнаты, тебе отведённые, и посмотрим, как Кузьмич будет располагаться.
– Здравствуй, старик! – сказал князь. – Поцелуемся, старый хрыч… со старым хрычом.
– Батюшка-князь, за что такая честь? – прошамкал он голосом, в котором сказывалось волнение.
– А за то, старик, что у тебя такой барчук, как вот этот! Хоть его и тётушка воспитывала, а не ты, но я так полагаю, что старая девица его только малость портила баловством – калачиками, да коврижками, да всяким потаканием. Поди, наверное, что он, бывало, ни сделает, всё хорошо. А ты, поди, журил его, от зари до зари бранился, уму-разуму учил. Стало быть, воспитывал-то ты, а не тётушка. Ну вот и спасибо тебе, что он этакий вышел. И вот тебе, помимо будущего жалованья, в придачу!
Князь полез в карман, вынул горсть червонцев и выговорил:
– Подставляй ладошки!
– Помилуйте, ваше сиятельство, – отстранился старик. – Зачем же!
– Вижу, вижу! И ты тоже из тех же! Подставляй ладошки!
И князь пересыпал золото в руки старика.
– Приходи завтра ко мне побеседовать, – сказал князь, – о том, что нужно твоему барчуку. Прежде всего надо обшиться. Небось, и бельё-то не ахти какое?
– Никак нет-с, я стараюсь! Раза два в неделю чиним.
– Чините? Славно! А знаешь ли ты, Кузьмич, почему это?
Старик не понял и молча глядел на князя.
– Рвётся, – выговорил он наконец.
– А почему рвётся-то?
– А потому это, Кузьмич, что есть на свете князь Александр Алексеевич Козельский, который, будучи человеком не злым, был свиньёй.
Кузьмич вытаращил глаза.
– Да, вот потому, что князь был свиньёй, потому ты и чинишь два раза в неделю бельё своего барчука, который тоже князь Козельский.
– Что же, ваше сиятельство, не допущали вы к себе Сашунчика – и не виноваты. Кабы допустили разом, то увидели бы, каков таков молодец, и не стали бы его от себя удалять. А этак-то вы знать не могли.
– Стало быть, по-твоему, я прав? Говори! Говори, старик, прав я был так поступать?
И князь нетерпеливо ждал ответа старика.
– Простите. Александр Алексеевич…
– Ну, ну?!
– Простите, кривить душой не могу!
– Так и говори, как следует прямодушному человеку. Прав я был?
– Нет, не правы! Зачем было этак-то поступать с единственным-то родственником на свете? Нет, воля ваша, нехорошо это было! Не сердечно и пред Богом – грех.
– Ну вот, спасибо тебе! Я так и думал, что ты человек хороший… – ответил князь.
Едва только успел Кузьмич разложить платье и бельё своего питомца и пересчитать полученную горсть червонцев, как уже собрался со двора.
Ласковость князя его тронула почти до слёз.
«Спасибо» князя за воспитание Сашка хватило его по сердцу. На огромные деньги, каких у старика никогда отроду не бывало, он обратил меньше внимания. Кузьмичу деньги были совершенно не нужны, разве только на просфоры и поминанья, которые он подавал в алтарь каждое воскресенье. Поминая и «вынимая» просфоры за здравие раба Божия Александра и за упокой рабу Божию Марию, своих родственников старик не поминал ни живых, ни умерших. Сашок один давно занял их место в его душе и во всех помышлениях.
нянюшкой господам, произвело на Анну Ивановну Квощинскую радостное впечатление, а Пётр Максимыч, наоборот, насупился.
– Что же это вы? – спросила жена.
– Хорошего мало! – угрюмо отозвался Квощинский.
– Как? Что вы?
– Был молодец офицер и князь без особого состояния, и ему Танюша была парой. А теперь будет богач жених, да не для неё..