Равич Н. А.: Две столицы
19. Рымник

19. РЫМНИК

В эти дни Екатерина, Россия и вся Европа были потрясены неожиданной и сокрушительной победой русских войск над турками, после которой они уже не могли оправиться.

Суворов, которому не поручали никакого дела, с трудом добился назначения в передовой корпус Молдавской армии, подчинённой Румянцеву. Но к этому времени Потёмкин уже выжил Румянцева, который принуждён был уйти в отставку, вторая армия была передана князю Репнину. Тот в свою очередь подчинился Потёмкину, взявшему теперь общее командование над всеми войсками в свои руки. Репнин, зная, что Суворов не в милости у светлейшего, обязал его не начинать без разрешения никаких самостоятельных действий.

В составе корпуса, которым командовал Суворов, было пять пехотных и восемь кавалерийских полков и всего тридцать пушек. Он стоял в Бырладе и поддерживал связь с австрийцами на стыке обеих армий. Вскоре Суворов получил от принца Кобурга, командовавшего соседним австрийским корпусом, просьбу о помощи ввиду того, что против австрийцев в Фокшанах сосредоточиваются большие турецкие силы. Суворов вынужден был просить у Репнина разрешения выступить против турок. Репнин очень неохотно дал согласие, оговорив его рядом условий. Он требовал, чтобы Суворов оставил не менее половины своих войск в Бырладе, не выступал, прежде чем письменно не договорится с австрийцами о плане и условиях операции, и вообще не соглашался на неё, если она займёт более шести дней. Тогда Суворов, порывшись в инструкциях светлейшего, нашёл в одной из них указание: «Впереди себя не терпеть неприятельских скопищ» – и, сославшись на него, выступил, взяв с собой половину войск. За двадцать восемь часов он прошёл пятьдесят вёрст и присоединился к австрийцам.

Все попытки принца Кобурга встретиться с Суворовым не привели ни к чему. В одиннадцать часов вечера принц получил от него записку, что русские части выступают в два часа ночи и посему он просит австрийские войска следовать по прилагаемому маршруту. Кобург был старше Суворова чином и, получив это письмо, чуть не задохнулся от негодования, но ему не оставалось делать ничего более, как подготовиться к выступлению.

Тёмной ночью войска – восемнадцать тысяч австрийцев и семь тысяч русских – подошли к реке Путны, опрокинули турецкие заставы и, под огнём противника наведя мосты, форсировали её. Но чтобы подойти к Фокшанам, где сосредоточились турки, нужно было миновать почти непроходимый лес, перед которым к тому же стояла пятнадцатитысячная турецкая конница.

Выдержав пятичасовой бой с неприятельской кавалерией, союзные войска разделились. Австрийцы стали огибать лес с одной стороны, а русские с другой. Но, пройдя с полдороги, Суворов вдруг свернул опять в лес, в самую болотистую его часть. С невероятными трудностями войска выбрались из трясины и вышли на открытые, не защищённые никем позиции, очутившись посередине между двумя группами турецких войск, ожидавших русских совсем с другой стороны. Одновременный удар по флангам и тылу турецких частей привёл к полному их поражению, они пытались закрепиться в близлежащих монастырях, но их выбили оттуда. Разрозненные толпы турок бросились в сторону Браилова и Бухареста. Но русская и австрийская кавалерия догоняла их и рубила. Тысячи трупов валялись по дорогам. Была захвачена огромная добыча и большие продовольственные склады. Суворов оставил их австрийцам, так как по точному смыслу репнинского приказа обязан был вернуться назад в Бырлад. Только после окончания сражения, за обедом, Кобургу удалось познакомиться с Суворовым, и это положило начало их дружбе.

О сражении при Фокшанах Суворов направил необычайно краткое сообщение Репнину, который переслал его Потёмкину и поспешил поздравить Кобурга с победой.

В Петербурге этой победе были рады. Храповицкий записал в свой дневник: «Получено известие, что турки разбиты при Фокшанах нами и цезарцами вместе. Довольны. Это зажмёт рот тем, кой рассевали, что мы с ними не в согласии».

Екатерина устроила благодарственный молебен в Казанском соборе и этим ограничилась. Никакой награды Суворов за эту победу не получил, но почувствовал себя более свободным в своих действиях.

Фокшанское поражение привело турок в страшную ярость, главным образом потому, что в нём впервые австрийцы действовали с такой активностью. Они задумали ответную операцию на пространстве от Ясс до Бырлада, которая, по их мнению, должна была иметь решающее значение в ходе войны. Очень искусными манёврами тридцатитысячной армии в районе Измаила великий визирь заставил Потёмкина оттянуть туда почти все свои войска. Между тем стотысячная армия под командованием самого великого визиря сосредоточилась около Рымника, с тем чтобы обрушиться на австрийцев.

Получив об этом сведения, Кобург всполошился и обратился к Суворову за помощью. Но Суворов не поверил этим сведениям. Через сутки от Кобурга прискакал его адъютант с сообщением, что турецкая армия уже заняла позиции и готовится к атаке. Тогда Суворов переслал это сообщение Потёмкину, а Кобургу отправил ответ, состоящий всего из одного слова: «Иду!»

Потёмкин написал в Петербург, что положение австрийцев критическое: «Кобург почти караул кричит, и наши едва ли к нему вовремя поспеют». Поспеть было действительно почти невозможно. Шли проливные дожди, все дороги размыло, реки разлились, и мосты сорвало. Но Суворов прошёл за двое суток сто вёрст, навёл понтонные мосты, перешёл реку и на третий день рано утром примкнул к левому крылу австрийцев. На этот раз, когда великий визирь получил сведения о приходе русских, то он им не поверил.

Войска у Суворова всего было семь тысяч. Когда он объявил Кобургу о своём намерении атаковать турок, Кобург схватился за голову: турецких войск было более ста тысяч, а австрийских вместе с русскими около двадцати четырёх.

– В таком случае, – сказал Суворов, – я их атакую сам, со своими семью тысячами.

– Но поймите, – закричал принц, – что это безумие!

Александр Васильевич посмотрел на него с улыбкой:

– Нет, сударь мой, безумие – ждать. Коли нас пока не атакуют, стало быть, они не готовы. Теперь у нас только один шанс – внезапность и быстрота нападения! Прошу следовать за мной!

Кобург, считавший дело почти безнадёжным, решил на всё махнуть рукой и последовать за Суворовым. Они оба сели на коней и поскакали к реке Рымник. Тут, к полному изумлению принца, шестидесятилетний русский генерал с необычайной ловкостью влез на высокое дерево и долго рассматривал в подзорную трубу турецкие позиции. Они были очень хороши и прикрывались с фронта и с флангов рекой, оврагами и лесами. Спустившись с дерева, Суворов пригласил Кобурга к себе и там вкратце изложил ему свой план. Он заключался в том, чтобы австрийцы начали медленное наступление на центр турецких позиций, в то время как Суворов атакует левый фланг турок и, разгромив его, присоединится к австрийцам. Для связи между австрийцами и русскими частями Суворов наметил кавалерийский корпус Карачая, австрийского генерала, который ему очень понравился своей расторопностью.

За несколько часов Суворов с необычайной тщательностью разработал все детали операции, начиная с условий марша войск, времени движения и прихода на позиции и кончая самим сражением. Военная история не знала до этого боя гениальных полководцев, которые бы с подобной быстротой умели создать план сражения применительно ко всем условиям и обстановке.

Вечером войска двинулись вперёд. Было запрещено курить и разговаривать, копыта лошадей укутаны, оружие и амуниция пригнаны так, чтобы при движении не слышно было ни одного звука. В таком безмолвии войска перешли вброд Рымник и оказались на другом берегу. Неожиданно они наткнулись на глубокий овраг, над которым стояли турецкие батареи. Суворов приказал опуститься в него и взять штыковой атакой неприятельские пушки.

Между тем австрийское наступление выдыхалось. Турки подтянули свежие силы, а батареи их, расположенные в деревне Богча, обстреливали не только отряд Суворова, но и били по первым линиям наступавших австрийцев. Из леса на русских налетели неприятельская кавалерия и отдельные отряды янычар. Однако Суворов с молниеносной быстротой определил, что на данном этапе сражения необходимо прежде всего взять Богчу.

– Ничего, – отвечал Суворов, – пускай держится – бояться нечего, раз я здесь. Я всё вижу.

Рядом последовательных атак он захватил Богчу. Артиллерийский огонь турок ослаб. Тогда Суворов с такой же быстротой пересёк небольшую рощу и вышел во фланг главным турецким силам.

В это время австрийцы уже отступали под напором неприятеля.

Вдруг турки заколебались и остановились. Сначала начал отступать их левый фланг, потом главные силы. Наконец они стали отходить всем фронтом к подготовленным заранее позициям. Наступило короткое затишье по всей линии.

Суворов со своим отрядом присоединился к австрийцам.

Турки, готовившиеся к наступательным операциям, возвели слабые укрепления. Это была длинная полоса невысокой насыпи, прикрывавшей неглубокий ров.

На её флангах и в промежутках между каре он поместил кавалерийские части. В первых линиях впереди австрийских солдат были расположены русские, хотя они составляли меньше одной трети австрийцев.

– Нет в мире, – сказал он Кобургу, – такой армии, которая могла бы выдержать силу русской штыковой атаки.

Сам Суворов встал в центре, впереди наступающих войск. По его знаку солдаты молча, не отвечая ни одним выстрелом на бешеный огонь турок, двинулись вперёд. Когда они приблизились на триста сажен к позициям турок, из интервалов карьером вылетели кавалерийские части и понеслись вперёд. Как вихрь они перелетели через насыпь и неглубокий ров и врубились в неприятеля. В это же мгновение громовое «ура!» загремело по всей линии и гренадерские полки бросились в штыковую атаку. За ними плотной массой бежали австрийцы. Прорвавшиеся с флангов в тыл турецкой армии казаки со страшным воем и свистом лавой мчались на неприятеля.

Великий визирь, умолявший вначале с Кораном в руках свои войска остановиться, бросил всё и с небольшим конвоем из янычар убежал с поля сражения.

Сражение прекратилось, началось побоище. Турки устремились к реке Рымник. Единственный мост, загруженный повозками, под обстрелом артиллерии рухнул. Тысячами турецкие аскеры тонули во вздувшейся воде.

десятки пашей. Стотысячная армия великого визиря перестала существовать.

Потёмкин, совершенно не ожидавший такого оборота, забыв личные счёты, сам ходатайствовал «о знатной награде для Суворова». Императрица возвела Суворова в графское достоинство, пожаловала ему Георгия первой степени и бриллиантовую шпагу. Император австрийский возвёл его в «графы Римской империи».

Сам Суворов, пользуясь этим случаем, трижды представлял всех участников к награждению, доказывая, что «где меньше войска, там больше храбрых». Пользуясь растерянностью турок, русские захватили Бендеры, а австрийцы Белград.

Впечатление от этой победы в России, Турции и Европе было огромное, а последствия самые разнообразные.

Турция освободила русского посла Булгакова из заключения и готова была начать переговоры о мире. Шведский король Густав Третий потерял свою расторопность, оппозиция против него в стране усилилась. Все понимали, что, если Россия покончит с Турцией и перебросит большую часть своих войск к Балтике, Швеции несдобровать. Шведы начали переговоры, и мир был заключён без взаимных уступок и изменения границ.

«Одну лапу мы из грязи вытащили, как вытащим другую, тогда пропоём аллилуйю».

Но «вытащить вторую лапу» было гораздо труднее. Турки не соглашались отдать Бессарабию и Очаков. Пойти на мир без всяких приобретений для Екатерины значило свести на нет все блестящие победы русских войск и потерять популярность в стране. А между тем единственный союзник России – Австрия – уже колебалась. Иосиф Второй находился при смерти. Страна была разорена войной и потрясена волнениями в Галиции и Венгрии. Кроме того, Пруссия подвинула к её границе двухсоттысячную армию. Англия подговаривала Турцию продолжать войну с Россией, обещая ей всяческую помощь. Екатерину глубоко тревожила развивающаяся революция во Франции. Её поразило, что сын виднейшего вельможи Александра Сергеевича Строганова – Павел Александрович – принимает деятельное участие в революционных событиях в Париже. Она приказала всем русским покинуть Францию и вернуться на родину, а всех французов выслать из Петербурга, за исключением тех, которые дадут особую подписку о верности королевской власти. К тому же русский посол в Берлине прислал известие о том, что французские революционеры имеют «злой умысел на здравие ея величества», для чего и направили в Санкт-Петербург некоего Басевиля.

На границе, в Санкт-Петербурге и в Царском Селе были приняты чрезвычайные меры. Задерживались на заставах все приезжающие. Если же это были иностранцы, то производилась тщательная проверка их личностей. Придворные старались не упоминать в присутствии императрицы о французах, французских энциклопедистах и в особенности о французской революции. Московскому главнокомандующему императрица, называвшая себя когда-то в письмах к Вольтеру «его маленькой ученицей», послала рескрипт: «Не печатать новых изданий господина Вольтера без цензуры и апробации московского митрополита». В Петербурге переводчик и издатель сочинений Вольтера Иван Герасимович Рахманинов вынужден был прекратить выпуск сатирического журнала «Утренние часы», а основанную им типографию перевести в своё имение Казинку Козловского уезда Тамбовский губернии. Но вскоре и там типография и выпущенные им книги были опечатаны, а сам он арестован по доносу цензора Сердюкова.

От «либерализма» Екатерины не осталось и следа.

Императрица дошла в своей мнительности до того, что и самого русского императорского посла в Париже Ивана Матвеевича Симолина стала подозревать в сочувствии идеям французской революции. В письме Гримму Екатерина сообщала: «Я получила очень неприятное известие, что Симолин стал ярым демагогом и теперь восхищается всеми нелепостями, которые совершает негодное Национальное собрание. Я думаю, что его свёл с пути истинного г-н д'Отен».

копию этого письма, прошёл к графу Безбородко. Когда толстый, жизнерадостный и блещущий здоровьем Александр Андреевич в свою очередь прочитал письмо, оба они взглянули друг на друга. Остерман разгладил морщины на лбу и изобразил на лице подобие улыбки. Безбородко хохотал так, что дежурившие в соседней комнате чиновники вскочили из-за своих столов.

– ярый монархист, является тайным доверенным лицом французского короля и королевы, а г-н д'Оген, то есть епископ Отенский – Талейран, депутат и член комитета по иностранным делам Национального собрания, был его платным агентом и информатором.