Равич Н. А.: Две столицы
13. Кинбурн

13. КИНБУРН

Мрачно настроенный Суворов, вернувшись от Румянцева, проехал в Херсон, оставил там вместо себя генерал-поручика Бибикова, а сам направился в Кинбурн.

Город этот, расположенный на полуострове, лишь числился крепостью. Земляной вал был невысок и ров неглубок, так как песчаная почва выделяла воду из самого верхнего слоя. Вокруг небольшой крепости с разрушенными стенами возведён тын из кольев. Весь гарнизон Кинбурна насчитывал 1700 человек.

На Кинбурнском рейде стояли один русский фрегат и двенадцатипушечный бот.

Суворов поставил значительное количество батарей, защищавших все входы в фарватеры.

Между Кинбурном и Очаковом через Лиман было всего две мили, и турки прекрасно знали, что делается в Кинбурне. В Очакове находился большой турецкий флот в составе 56 единиц, причём впереди в сторону Кинбурна полудугой стояли турецкие линейные корабли. В гавани Глубокой под Кинбурном укрывались несколько брандеров ^[67] и галера знаменитого лейтенанта Ломбарда. Лейтенант этот известен был тем, что в самые неожиданные моменты, в особенности ночью, налетал на турецкие суда и поджигал их. Налёты всегда были настолько стремительны и удачны, что даже линейные корабли обращались в бегство, завидя его. Несмотря на запрещение Суворова, очень любившего отважного лейтенанта, тот всё-таки продолжал свои вылазки.

Иногда турецкий флот приближался к Кинбурну и начинал из всех пушек бешеный обстрел полуострова. Один раз шальной снаряд оторвал часть палатки Суворова. Обычно батарейные орудия отвечали на этот огонь, и артиллерийская перестрелка затягивалась на несколько часов. Суворов не сомневался, что турки именно здесь высадят свой десант, чтобы прорваться к Херсону. И у него был свой план защиты Кинбурнской косы. Он решил нисколько не препятствовать высадке врагов. Суворов даже мечтал об этом и поэтому писал Потёмкину «Ах! Пусть только варвары вступят на косу. Чем больше они будут устремляться в глубь страны, тем больше их будет порублено».

Тридцатого сентября турки начали ожесточённый артиллерийский обстрел Кинбурна. Суворов, объехавший полуостров по берегу, увидел приготовления на судах и понял, что это десант. Он приказал не отвечать на выстрелы, вернулся к себе в палатку. Там Александр Васильевич собрал командиров своих частей и разъяснил каждому его задачу. После этого Суворов улёгся спать на соломе в своей палатке под непрекращающуюся артиллерийскую канонаду турок. На другой день был Покров. Турецкий обстрел достиг невиданной до этого силы – 600 пушек стреляли по Кинбурну. Александр Васильевич, очень весёлый, напевая себе что-то под нос, направился в церковь и стал на своё место, на клиросе, – подтягивать хору. В это время ему донесли, что турки высаживают десант.

– Ну и пускай вылезают! – сказал он.

Служба тянулась длинная, потом начался молебен «На одоление супостатов». Штабные офицеры, с тревогой выбегая из церкви, видели, как турецкие войска, не встречая сопротивления, сходят с кораблей на берег. Отборные войска – янычары, в количестве более шести тысяч, – высаживались с судов, рыли мелкие окопы, насыпали вал из мешков с землёй, которые несли на себе. Наконец турки приблизились на расстояние не более двухсот шагов от крепости. Никто им не препятствовал, и никто в них не стрелял.

Впереди турецкого фронта выскочили вертящиеся дервиши-бекташи, крича и ударяя себя кинжалами.

Вдруг забили все барабаны, муллы вскинули зелёные знамёна пророка, и первые шеренги турок, во главе с Юс-пашой, бросились в атаку.

Служба кончилась, Суворов вышел и приказал начинать бой по диспозиции.

Турецкий флот начал отходить в глубь залива.

Неожиданно со всех батарей крепости ударил ураганный огонь. С левой стороны от берега моря послышался вой и свист. Два казачьих полка под командой полковника Иловайского с пиками наперевес лавой летели на наступающих. За ними мчались эскадроны лёгкой конницы. Турки повернулись к ним, но с правой стороны показался Орловский пехотный полк, бросившийся без единого выстрела в штыковую атаку.

Первые ряды турок во главе с Юс-пашой были переколоты или порублены. Русские войска захватили половину турецких ложементов. ^[68] Артиллерия с обеих сторон прекратила огонь – свои перемешались с чужими. Турки дрались отчаянно. Муллы и дервиши, зная, что сзади море и пути к отступлению нет, призывали правоверных погибнуть в бою, чтобы войти в райские сады аллаха. К этому моменту Орловский полк потерял почти всех людей. Тогда Суворов сам на серой лошадке повёл на подкрепление ему два батальона Козловского полка. За ним шёл командир этого полка генерал-майор Рек. Турки, увидевшие, что идут свежие русские подкрепления, возобновили артиллерийский обстрел. Суворов бросился вперёд, чтобы скорее пройти линию огня, войдя в сближение с неприятелем. Генерал Рек свалился, раненный в ногу. У лошади Суворова ядром оторвало голову. Он упал, вскочил и оглянулся. Поредевшие батальоны козловцев в замешательстве остановились, начали отступать. Рядом с собой Суворов увидел всадника на коне и приказал ему слезть. Всадник с недоумением уставился на него – это был янычар, овладевший лошадью убитого русского казака, – потом выхватил саблю. В ту же минуту гренадер Степан Новиков – человек столь необычайного роста и ширины, что был правофланговым во всей дивизии, – поднял янычара на штык и отбросил в сторону, схватил ружьё за дуло, взмахнул прикладом – и вокруг Суворова образовалось пустое место.

Наконец Суворову подвели какого-то коня. Солдаты, видя Александра Васильевича невредимым, бросились вперёд – битва возобновилась. Но патронов у русских уже не было, ряды их смешались, а Суворова ранило пулей в левую руку. Казачий офицер Кутейников подхватил его. Александр Васильевич приказал вести себя к берегу моря и потерял сознание. Кутейников обмыл его рану морской водой, перевязал её шейным платком, надел вывороченную рубашку сухим рукавом на больную руку.

Суворов, придя в себя, закричал:

– Помогло, ей-богу, помогло! – влез на лошадь и помчался вместе с Кутейниковым к первым рядам сражавшихся.

Было темно, трудно вести бой. Канонада смолкла, в темноте слышались стоны раненых, крики и отдельные выстрелы.

освещая галеру Ломбарда, стоявшего на носу её, и невдалеке два русских брандера, фрегат и двенадцатипушечный бот. Турецкие суда начали медленно отходить в глубь моря, потом остановились.

Вокруг Суворова были уже все ранены или убиты – погиб казачий офицер Кутейников, ранен был Степан Новиков и убиты два ординарца. Сам он ослабел и часто терял сознание. Наконец Суворов приказал войскам отступать к крепости.

Несмотря на ранение, Александр Васильевич был очень весел. «Какие молодцы, – говорил он, – я таких турок ранее не видал: более летят на холодное оружие».

На рассвете к Кинбурну подошли десять эскадронов лёгкой конницы, батальон Муромского полка и две резервные роты, охранявшие обоз.

Тогда Суворов, перестроив свои части, в четвёртый раз пошёл в наступление. Турки возобновили было стрельбу с кораблей, но всадники как буря пронеслись от крепости к морю. Впереди них молниями летели золотые штандарты, за ними трепетали полотнища знамён. Турки бросались на лошадей, пытались колоть кинжалами кавалеристов – тщетно. Тысячи сабель мелькали в воздухе, рубили и кололи, лошади метались в густой толпе янычар, расстраивая их ряды. Казачьи полки под командой полковника Иловайского пробрались к самому краю отмели и бросились на турок с тыла. Турки, зажатые в тиски, сражались отчаянно, медленно отступая к морю. Вдруг русская кавалерия раздалась в стороны, и стоявшие за ней пехотные части бросились в штыковую атаку. Впереди солдат бежал Суворов в белой рубашке, со шпагой в правой руке, левая была на перевязи. Всю массу турок загнали в море, и тогда по ним стала стрелять русская картечь. Некоторые янычары пытались из моря вновь выскочить на берег, но их убивали, другие хотели переплыть к Очакову, но их подстреливали. Только немногих подобрали турецкие суда.

«Александр Васильевич всех нас поставил на колени, жалко только, что его, старика, ранили». Она прислала ему собственноручное письмо, составленное в самых тёплых выражениях, и орден Андрея Первозванного. Потёмкин скрепя сердце поздравил его, а сам от зависти вышел из меланхолии.

Но Суворов думал не о себе, а о своих подчинённых. Зная их нужды, он старался каждому воздать по заслугам.

«На милосердие ваше, светлейший князь, – писал он Потёмкину, – муромского полковника Нейтгардта: его полка лёгкий батальон сделал первый отвес победе. Жена его умерла, две дочери – невесты, хлеба нет».

«Майоры Пояркин и Самуилович поставили на ноги полки: природное великодушие вашей светлости не забудет и их.

Обременяю вашу светлость, простите! Обещаюсь кровью моей ваши милости заслужить».

флоту удалось уничтожить пятнадцать крупных турецких судов, но Потёмкин не хотел идти на это. Зная характер Суворова, он написал ему:

«Я на всякую пользу руки тебе развязываю, но касательно Очакова попытка неудачная может быть вредна. Я всё употреблю, надеясь на Бога, чтобы он достался нам дёшево».

Но Суворов, просидев около месяца в бездействии, не выдержал и, воспользовавшись вылазкой турок, завязал настоящее сражение. Он надеялся, что тогда светлейший вынужден будет начать общий штурм крепости. Любимый полк Александра Васильевича – Фанагорийский – опрокинул турок, но из крепости почти всё время враги высылали подкрепления. Принц де Линь, австрийский фельдмаршал, состоящий при квартире Потёмкина, умолял светлейшего начать штурм с другой стороны, пользуясь тем, что крепость почти пуста. Но Потёмкин не согласился, считая, что это вызовет только ненужную гибель русских. В разгар сражения один турок, служивший у русского офицера и перебежавший в Очаков, узнал Суворова, который находился впереди фанагорийцев, и указал на него янычарам. Весь огонь устремился на него. Пуля попала Суворову в шею и застряла у затылка. Он зажал рану рукой, передал командование Бибикову и уехал на перевязочный пункт. Солдаты, думая, что Суворов ранен смертельно, смешались и начали отступать к своим позициям.

Лекари у Суворова пулю извлекли, рану перевязали, но забыли в ней куски материи. Началось заражение крови. Вскоре Суворов потерял сознание. Один из врачей, бывший при нём, записал: «Дыхание стало в нём весьма трудно, и ожидали его кончины».

В это время взбешённый Потёмкин посылал к Суворову генерала за генералом, требуя объяснений по поводу начатого без его разрешения сражения под Очаковом.

«Слышали, старик, бросясь без спросу, потерял до четырёхсот человек и сам ранен: он, конечно, был пьян».

Между тем Суворов в одиночестве лежал в Кинбурне. Однажды, когда он уже стал подниматься с постели, раздался взрыв. Стало темно как ночью. Взрывы раздавались один за другим. В комнату, где он находился, упала бомба, разбила кровать и часть стены. Шатаясь, вышел Суворов в переднюю, но едва он туда вступил, как раздался новый взрыв, и его засыпало щебнем, кусками штукатурки, стеклом. Он был ранен в лицо, в грудь и колено и стоял, обливаясь кровью, около разрушенной лестницы. В это время вбежал комендант крепости полковник Дункельман. Оказалось, что егеря под руководством офицеров начиняли бомбы и гранаты. Как произошёл взрыв, Дункельман объяснить не мог, потому что они все взлетели на воздух. Было ранено множество солдат и офицеров и около восьмидесяти человек убито.

Потёмкин прислал генерала Попова выразить Суворову соболезнование. В ответе светлейшему сообщалось, что Суворов получил только лёгкие ранения в лицо и грудь. Прочитав его, Александр Васильевич приписал: «Ох, братец, а колено, а локоть? Простите, сам не пишу – хвор».

Однако вежливость Потёмкина была чисто внешней. По приезде в Кременчуг Александр Васильевич посетил светлейшего, и тот осыпал его гневными упрёками. Императрица не считала нужным даже справиться о его здоровье. Всю зиму и часть весны 1789 года Суворов прожил в Кременчуге – в опале и не у дел.

Примечания

– судно, гружённое горючими веществами, предназначенными для поджигания вражеских кораблей.

– небольшой окоп.