Краснов П. Н.: Екатерина Великая
Часть вторая. Великая княгиня Екатерина Алексеевна. Глава XVII

Глава XVII

Те, кому нужно было знать в Петербурге, что Пассека арестовали, те узнали об этом и помимо Дашковой. Пассека арестовали по приказу от Императора из Ораниенбаума и по самому пустому делу.

Утром, когда гренадерская рота Преображенского полка, которою командовал капитан Пассек, строилась на ученье, на галерею полковой избы вышел солдат и начал громко говорить, что когда полк выйдет в Ямскую, в поход против Дании, то гренадерам надо будет спросить: "Зачем и куда нас ведут, оставляя возлюбленную матушку Государыню, которой мы завсегда готовы служить?"

Об этом доложили поручику Измайлову и капитану Пассеку. Пассек прогнал доносчиков и повёл роту на ученье.

Тем временем обо всём происшествии доложили полковому командиру, полковнику Ушакову, и добавили, что в этом подозрительно то, что капитан Пассек неоднократно говорил непочтительно об Императоре. Ушаков нашёл нужным донести обо всём непосредственно Императору и погнал гонца в Ораниенбаум. Гонец вернулся после полудня с приказом Государя: "Пассека арестовать при полковом дворе..."

Гренадерская рота, узнав об аресте своего командира, вышла на полковой двор в полном вооружении, но, когда офицеры не пришли к ней, гренадеры постояли на дворе и разошлись. Неспокойное и тревожное время наступило в Преображенском полку. Солдаты не доверяли офицерам, офицеры боялись своих солдат. И каждому было ясно, что зашли в какой-то тупик и что нужно искать из него выхода.

Об аресте Пассека сейчас же стало известно всем тем, кто был с ним в связи. Григорий Орлов послал гонца к Императрице, сам поехал в дом к Дашковой, а младшего брата, измайловца, уже вечером послал к Кириллу Разумовскому.

Кирилл Григорьевич этот вечер проводил один в своём большом доме на Мойке. Графиня Екатерина Ивановна с дочерьми Натальей Кирилловной Загряжской и Елизаветой Кирилловной с утра уехала к Алексею Григорьевичу в Гостилицы. В доме были тишина и летняя отрадная прохлада больших и чистых покоев. Кирилл Григорьевич сидел у раскрытого окна, выходившего в большой, молодой ещё сад на берегу Мойки, и прислушивался, как постепенно замирал и затихал город.

Камердинер постучал за дверью и осторожно нажал бронзовую ручку.

- Войди...

Неслышными шагами хорошо вышколенный слуга подошёл к Кириллу Григорьевичу и сказал:

- К вашему сиятельству офицер Измайловского полка по срочному делу

- Проси.

Разумовский выслушал доклад о том, что капитана Пассека арестовали по приказу из Ораниенбаума.

- Добре. Дальше что?.. Кто тебя послал ко мне?..

- Брат Григорий. Он поехал к графине Екатерине Романовне, Алехан собирается ехать в Петергоф, чтобы привезти Государыню прямо к нам... в Измайловский полк.

Ни один мускул не дрогнул на лице Разумовского.

Он внимательно посмотрел на молодого взволнованного офицера, молча подошёл к нему, крепко охватил его за локти и выпроводил, не говоря ни слова, из своего кабинета. Потом он плотно запер двери и подошёл к окну. Лицо его было спокойно и полно решимости.

"Ну вот, настал и мой час показать всю силу преданности той, кого одну любил, люблю и буду вечно любить... Да-а... Ну что же, любишь кататься - люби и саночки возить... Кто же другой?.. Из глухой деревни - малороссийский гетман, президент императорской Академии наук... Сколько почёта, богатства!.. Какие хоромы... И всё, если нужно, сменить на плаху..."

он писал:

"Божиею милостью мы, Екатерина Вторая, Императрица и Самодержица Всероссийская и пр., и пр., и пр. Всем прямым сынам Отечества Российскаго явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась самым делом..."

- Адъюнкта Тауберта, содержателя академической типографии, сейчас ко мне... Да живо... Конным послать... - не оборачиваясь от написанного, сказал Кирилл Григорьевич вошедшему слуге.

Он перечитал бумагу.

"Российскаго... Российскому... неладно... тавтология... Разве за Тепловым послать? Ему поручить... Потом... Сейчас не годится!"

Разумовский переменил перо и продолжал писать с титлами наверху и завитками внизу:

"А именно, закон наш православной греческой перво всего возчувствовал своё потрясение и истребление своих преданий церковных, так что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древняго в России православия и принятием иновернаго закона..."

Он остановился и задумался. "Эхи такие об сём по городу ходят". Потом продолжал писать:

"Второе: слава российская, возведённая на высокую степень своим победоносным оружием, через многое своё кровопролитие заключением новаго мира с самым ея злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение; а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем испровержены. Того ради убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностью, принуждены были, приняв Бога и Его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных ясное и нелицемерное, вступили на Престол наш всероссийской, самодержавной, в чём и все наши верноподданные присягу нам торжественную учинили.

Екатерина..."

Разумовский прочёл и перечёл написанное и присыпал пёстрым с золотом песком. О многом в этом манифесте было умолчано, многое было неясно. А что же с Императором, куда он девался?.. А что же с Великим Князем Павлом Петровичем, будет он теперь наследником или нет?.. Но разве я знаю её планы?.. Я знаю, как всё сие случится? Она сама никогда нам о сём не говорила. Важно в оную решительную минуту сказать - вот свершилось - я Императрица и Самодержица, а там уж она сама всем распорядится... Сама своим смелым и ясным государским умом всё и всех рассудит и по местам посадит, кому и где сидеть. Потом Теплов нам настоящий манифест соорудит. Сейчас - и этот сойдёт.

Неслышными шагами шагая по ковру, Кирилл Григорьевич подошёл к двери и окликнул камердинера:

- Тауберт здесь?

- Зараз сюда пожаловали.

- Проводи ко мне.

- Прочти сие... Всё ли понял и разобрал?.. Сейчас в подземелье академического дома посадишь наборщика и печатника с их снарядами для печатания ночью сего манифеста. Сам будешь при них неотлучно и будешь править корректуру... Понял?

Тауберт повалился в ноги Разумовскому.

- Ваше сиятельство... Пощадите... Жена... Дети... Умоляю ваше сиятельство от подобного поручения меня избавить.

- Ты прочёл бумагу... Знаешь всё... Понимай, что знаешь... Или голова твоя с плеч слетит, или к рассвету листы будут готовы для расклейки по городу. - Разумовский высунулся в коридор и крикнул: - С гусаром проводить господина адъюнкта до самой академии.

Тёплая, душистая, летняя ночь тихо шествовала над Петербургом. Город спал. Прогремит где-то далеко по булыжной мостовой извозчичья двуколка, съедет на деревянный настил, и затихнет её шум. Чуть шуршит потревоженная набежавшим ночным ветром листва густых лип и дубов в саду, да за Мойкой раздадутся на Адмиралтейской крепости крики часовых: "Слушай!.. Слушай!.. Слушай!.." - и замрут в отдалении, точно растают в хрустальном воздухе прозрачной, томной, северной ночи. И долго стоит полная, торжественная тишина. Небо зеленеет над адмиралтейской иглой, и ужо горит ярким блеском золотой её кораблик. Слышно, как плеснула рыба в Мойке, и опять полетело, понеслось над городом. "Слушай!.. Слушай!.. Слушай!.."