| Приглашаем посетить сайт |
|
Пушкин (pushkin-lit.ru)
|
Глава VIII
По утрам Екатерина Алексеевна оставалась одна. Это были часы раздумья, планов, писем, чтения. Переписка у неё была большая - с Гриммом, Вольтером, Дидро.
Из Франции ей писали о свободе... Она должна освободить крестьян. Она читала эти письма и задумывалась. Картины недавнего прошлого вставали в её памяти. Десять полков малороссийских казаков на поле у Есмани. Голос точно сонный, чуть в нос, поющий что-то, чего она не понимает и чему весело и заразительно смеётся Государыня. Золотое облако высокой пыли над бесконечными колоннами конных казаков. Кочевья, шатры, степь и бездна услуг какого-то "простого" народа, без которых не проживёшь и дня в этих прекрасных и жутких степях. Вольтеры и Дидро этого не знают. Если тех освободить, на кого обопрётся она?.. Жалость... Ни жалости, ни чувства. Жалость и чувства не нужны Государю. Нужно быть - как герои древности.
Она перелистывала "Всеобщую историю" Вольтера, она изучала, делая выписки, "Дух законов" Монтескье, хваталась за "Летопись" Тацита во французском переводе... Она проникалась духом истории.
Им дать свободу? Государыня Елизавета Петровна могла это сделать - ей никого не было нужно, кроме солдат. Она сама была цесаревна, дочь Петра Великого, русская до мозга костей, обожаемая всеми простыми людьми... Великой Княгине нельзя этого. Народ её не знает.
Для народа она - немка. Она чужая ему. Она опирается совсем на других людей, и для этих других людей она должна пожертвовать свободой простого народа. Надо уметь различать главное от неглавного, надо найти таких людей, кто поймёт её и, поняв, вознесёт.
Надеяться на Государыню было нельзя. Не та Государыня стала. Она по-прежнему не любит своего племянника, "чёртушка", "урод" - не сходит у ней с языка, но наследник Павел Петрович - Пуничка - всё для неё. Он затмил, вытеснил из сердца Государыни Великую Княгиню-мать. Екатерина Алексеевна вспоминала то, что было, когда она только что приехала в Россию, как со смехом и шутками русские девушки, по повелению Государыни, в Риге закутали её в драгоценную соболью шубу, как, когда она уезжала из Москвы, сама Государыня накинула ей на плечи дорогой горностаевый палантин, {Палантин (палатин) - женская меховая или бархатная полоса-накидка, закрывающая плечи.} сняв его со своего плеча. Екатерине Алексеевне никогда не забыть той доброй и милой усмешки, какая была тогда на лице разрумянившейся от мороза Императрицы. А какие подарки она получила в день своей свадьбы! Ей совестно было получить все эти драгоценности - она их тогда не заслужила... Теперь, когда она исполнила всё то, чего желала от неё Государыня, она получила такое колье, какое ей стыдно было бы подарить своей горничной. Государыня разлучила её с сыном, точно недостойной считает мать растить наследника Российского престола. Когда встречается Государыня с Великой Княгиней, голубой огонь любви и ласки не горит больше в её прекрасных глазах. Смотрит Государыня хмуро, подозрительно, точно говорит со свойственной откровенной грубоватостью: "Теперь ты нам больше не нужна... Зачем ты ещё здесь?.." А в серо-синих глазах Великой Княгини, после родов ставших особенно прекрасными, так и горит задорный пламень. "Нет... Здесь я буду царствовать одна... Одна!.. Одна!.." И точно читает Государыня самые сокровенные мысли своей племянницы, хмурит соболиные брови, сердито молчит, и сквозь молчание это Великая Княгиня слышит упрямый и гневный голос Государыни: "Не будешь!.. Не будешь!.. Не будешь!.. Кто ты?.. Ты - немка, а он - правнук Петра Великого - Павел Петрович! Не будешь... Народ тебя не допустит..."
Бестужева и Алексея Разумовского нет больше при Государыне, при ней другие люди - Шуваловы и Панины, они не друзья Великой Княгини, и им нельзя довериться.
Надо снова искать людей и опираться на тех, кто недоволен. Нет, при таких временах разве можно думать об освобождении рабов... Рабы нужны господам, а господа нужны ей... Ей не на кого больше опереться, как на тех людей, кого она сама себе сделает друзьями...
День проходит в придворной сутолоке. Каждый день что-нибудь да есть: куртаги, карусели, приёмы посланников, балы и обеды, хочешь не хочешь, а появляться на них надо, это её долг, долг Великой Княгини. Но вечера с тех пор, как стала прихварывать Государыня, у Великой Княгини свободны. На половине Молодого дворца собираются "свои" люди.
В маленькой голубой гостиной на ломберном столе горят две свечи по углам. В гостиной полумрак. На столе мелки, щёточки с перламутровой выкладкой и карты. Голоса тихи и точно ленивы.
- Ваше Высочество, вам сдавать.
Приятно скользки и холодны свежие карты. Синий и розовый крап веерами ложится на зелёном сукне.
- Так-то, Ваше Высочество.
- Да, так, Алексей Петрович...
Кто там вздыхает в тёмном углу?.. Чьи тёмные маслянистые глаза не сводят упорного взгляда с оранжево-освещённого свечою прелестного лица Великой Княгини?..
- Что это, Кирилл Григорьевич?.. Вы там, что ли?..
- Я, Ваше Высочество. Простите, вошёл без доклада. Увидал, вы сели за карты, не хотел вас беспокоить.
Они каждый день. Они не выдадут. Они думают то же, что и она. Вот среди кого ей надо искать тех, кто поможет ей осуществить намечающиеся планы. Этим людям нужны рабы. Без рабов они ничто. Как же освободить рабов? Вольтер, быть может, и очень умный человек, во всяком случае никто так не умеет льстить, как он. По-французски тонко. Но он, как француз, ничего не понимает и понять не может в русских делах.
- Я - пас, Алексей Григорьевич...
Ясновельможный малороссийский гетман и президент Академии наук Кирилл Григорьевич Разумовский должен сопровождать Великую Княгиню на научное заседание.
В нарядной "адриене", тёмной, изящной, прекрасно сидящей на ней, прелестная, очаровательная, сопровождаемая академиками в париках, Великая Княгиня проходит в первый ряд и садится посередине между Разумовским и великобританским послом.
Когда кончилась конференция, Великая Княгиня подошла к академику Миллеру и сказала ему по-русски:
- Премного благодарствую вам, сударь, за великое ума наслаждение, мною ныне испытанное.
Академики окружили Великую Княгиню. По обычаю, в этот день Разумовский "трактовал" в академии знатных персон и всех членов и профессоров академии.
- Ваше Высочество, - по-французски за обедом говорил Вильямс, - в такой необычной обстановке я имел случай видеть вас сегодня. Ныне я понял слова канцлера о вас: ни у кого нет столько твёрдости и решимости, как у вас, Princesse.
Великая Княгиня внимательно и строго посмотрела в глаза посланника. Намёк?.. Испытание?.. Выпытывание?.. У посланника бесцветные глаза, точно оловянные пуговицы, и нос покраснел от тёмной и густой испанской малаги.
- Экселенц, я вас не понимаю.
- О вашем уме и воле, Princesse, говорят везде. Даже ваш августейший супруг мне совсем недавно говорил: "Я не понимаю дел голштинских, моя жена отлично во всём разбирается". Сейчас я любовался вами на этом учёнейшем заседании.
- Это мой долг.
- Ваше Высочество, я давно наблюдаю вас. Мне так понятно всё то, что вы должны переживать теперь. Печаль - украшение жертв.
- Но я совсем не печальна. - Великая Княгиня подняла брови и насторожилась. - Никто меня не назовёт грустной.
- Вы умеете владеть собою. Но, Ваше Высочество, позвольте мне сказать вам, как вашему другу и как другу вашей прекрасной страны: тайные интриги и затаённое огорчение недостойны ни вашего положения, ни светлого вашего ума. Кругом вас, к сожалению, слабые люди. На их фоне характеры решительные всегда внушают уважение. Princesse, вам ли стесняться?.. Громко назовите тех, кому вы оказываете расположение и доверие, покажите всем, что вы почтёте за личное оскорбление, если что-нибудь предпримут против вас, - и вы увидите, как всё покорится вам и пойдёт за вами.
- Эксцеленц, я вас не понимаю. Говорите яснее.
- Извольте, Princesse. Государыня больна... Она очень больна и только из женского тщеславия не хочет этого видеть... При таких обстоятельствах зачем вы отталкиваете графа Станислава Понятовского?.. Он без меры предан вам. Он может быть вам полезен.
- Оставьте, пожалуйста... - Екатерина Алексеевна вспыхнула, и голос её дрожал. - Не забывайте, что я жена моего мужа. Граф Понятовский иногда позволяет себе забывать об этом.
Великая Княгиня отвернулась от английского посла и заговорила по-немецки с академиком Миллером. За бойкою беседою на философскую тему она не могла прогнать досадной мысли: "Ужели эти люди не только ищут альковных сплетен, но умеют заглядывать и в тайники её души, читают её сокровенные мысли?"
Граф Кирилл Григорьевич ловким манёвром отправил гофмейстерину Великой Княгини на вельботе английского посла, саму же Великую Княгиню усадил на голубые подушки своего атаманского катера.
- Уф, Ваше Высочество!.. Ну и испытание!.. Томительное заседание... И как было душно!.. Всё латынь!.. Ни слова по-русски - русская академия!
- Везде так, Кирилл Григорьевич, - с кротостью сказала Великая Княгиня, - латынь - язык учёных. А вот нехорошо, что вы спать изволили во время заседания.
- Да разве, Ваше Высочество, то было приметно? Я со стыда сгораю. Это я речь свою обдумывал, и как-то было трудно.
- Но почему?
- Позвольте изъяснить вам это последним стишком нашего досточтимого Михаила Васильевича Ломоносова.
- Стишком - "Разговор с Анакреоном".
- Eh bien. {Ну (фр.).}
- Вы разрешите?
Мне петь было о Трое,
Да гусли мне в покое
Я гусли со струнами
Вчера переменил
Алкида возносил;
Да гусли поневоле
Любовь мне петь велят,
О вас, герои, боле,
В голосе Кирилла Григорьевича звучали неподдельная любовь и тоска.
- Вы меня поняли, Ваше Высочество? Не легко мне было говорить льстивые и лестные слова немцам академикам, когда Ваше Высочество персонально здесь быть изволили.
Да гусли мне в покое
Любовь велят звенеть.
- Да, Ваше Высочество, буду молчать, ибо как смею я сказать то, что так хороню в самой глубине своего сердца?
Катер мягко взлетел на невские волны. Шипит под носом волна, гнутся длинные распашные вёсла в руках у сильных гребцов. За кормою шелестит по ветру великокняжеский штандарт и полощет концом по крутящей, будто кипящей воде.
Великая Княгиня молчит. Да, он любит... давно и крепко любит и потому молчит, что очень сильно любит... А любовь разве не сила, не то орудие, которое поможет в любую минуту?..
- Послушайте, Кирилл Григорьевич, скажите мне... Что за охота была вам... помните, в то сумасшедшее лето, когда мы все жили в Раеве, у Чоглоковых, под Москвою, приезжать к нам из своего Петровского каждый день? Это было вам, должно быть, очень утомительно... И у нас была такая скука. Всё те же люди и те же разговоры и шутки, мы так надоели друг другу. У вас же, в Петровском, я слышала, каждый день бывали новые люди, множество гостей, и все самого лучшего московского общества.
- Да гусли поневоле любовь мне петь велят, - чуть слышно сказал Разумовский. - Я был тогда влюблён.
- Что вы?.. Да в кого же могли вы быть влюблены у нас?..
С деревянным стуком гребцы выбрали вёсла из уключин. Матрос стал с крюком на носу Сейчас и пристань.
- В кого?.. В вас!
- Вот... Не подозревала. Ведь вы тогда уже несколько лет как были женаты и, сколько я слышала, хорошо жили с женою. Вы хорошо умеете скрывать свои чувства.
- Мои чувства, Ваше Высочество, были особого порядка... И они остались неизменными.
тверда рука и не дрожит.
Да - этот пойдёт для неё на всё...