Кароли Эриксон: Екатерина Великая
Глава 9

Глава 9

Екатерина пишет о своей жизни, когда ей едва перевалило за двадцать: «У меня всегда в руках была книга, меня никогда не покидала грусть, счастье все время ускользало от меня. Мое положение было явно не самое завидное; я была изолирована от придворного мира. Однако я привыкла к этому». Чтение было ее постоянным времяпрепровождением. Книги спасали, просвещая ум, укрепляя волю.

День шел за днем, а она не могла никак вырваться из удушающего своим однообразием круга скучных встреч со скучными людьми. Утром Екатерина читала и занималась, затем, когда ей делал прическу Тимофей Евренев или другой парикмахер, в ее руках опять была книга. После этого она шла к Петру или же он приходил к ней. И все это время она, стиснув зубы, ждала, когда кончится свидание. В половине двенадцатого великая княгиня начинала одеваться перед официальной частью дня. В передней в это время ожидали ее фрейлины и пышно разодетые, но пустые кавалеры, назначенные императрицей в ее свиту. Екатерина искала взглядом княгиню Гагарину, остроумную и веселую женщину, но не забывала и об остальных, стараясь быть любезной со всеми, хотя общение с ними не давало пищи уму. За обеденным столом распоряжались Мария и Николай Чоглоковы, «прикладывая большое старание к тому, чтобы беседа не выходила за нужные рамки», пресекая все попытки внести свежую струю юмора. Петр часто надоедал всем своими спорами с Чоглоковыми. Иногда он допекал их дерзкими выходками.

Послеполуденное время посвящалось опять-таки чтению, прогулкам в саду или же болтовне с княгиней Гагариной и Марией Чоглоковой. За последнее время Мария подобрела к Екатерине, и между ними возникло подобие дружбы. Княгиня Гагарина обладала живым умом и могла уследить за ходом быстрых мыслей Екатерины. Однако она постоянно напоминала Екатерине о шаткости ее положения. У Гагариной был еще один недостаток: она любила роскошь и обожала тепличное общество Москвы и Петербурга, а Екатерина предпочитала деревенскую жизнь с ее простотой и покоем, необходимым для восстановления сил.

Когда наступал вечер, Екатерина ужинала с теми же придворными, которые докучали ей своей тупостью за обедом. После ужина она отправлялась в свои покои и читала до отхода ко сну. Петр приходил разделить с ней ложе, зачастую пьяный. Обычно он был настроен враждебно и оскорблял ее. Он ни разу не попытался овладеть ею, и она все больше утверждалась во мнении, что Петр был не способен исполнять свои супружеские обязанности. Зато он проявлял недюжинный талант, унижая жену своими причудами. После этого его амурные шалости казались преувеличенными, выдуманными.

В его пылкой страсти к маленькой горбатой герцогине Курляндской было что-то от фарса. При своем тщедушном, безобразном теле, темном цвете лица герцогиня едва ли могла считаться красавицей и не могла сравниться с высокой, прекрасно сложенной Екатериной, чья ослепительно белая кожа и грациозная осанка вызывала у многих восхищение. И все же, как уже успела заметить Екатерина, Петра не смущали телесные недостатки. В этом он напоминал ее дядю Адольфа, короля Швеции, который «если уж и заводил любовницу, то обязательно горбунью, одноглазую или хромую». Петр был так очарован герцогиней, что не отходил от нее ни на шаг, постоянно пялился на нее и восхвалял ее до небес, особенно в присутствии Екатерины.

Та старалась пропускать мимо ушей бесстыдные намеки и оскорбления мужа, однако в своих мемуарах признавала, что ее самолюбие было все же уязвлено. То, что эту уродливую, похожую на монстра герцогиню Курлядскую предпочитали ей, было наглым вызовом. Конечно, она гордо откидывала назад голову и пренебрегала издевками Петра и гневом ее собственных слуг, но все же не могла не чувствовать себя раненной в самое сердце. Тем временем Петр переключился на другую любовницу. Когда горбатой герцогини не было под рукой, он приставал к юной горничной гречанке («хорошенькой, как кочерыжка», — отмечала Екатерина). В комнате, смежной с будуаром жены, он, запершись, провел с ней однажды целый день и часть ночи. Он не мог не знать, что его супруга лежит в своей постели по другую сторону тонкой перегородки и мечется в жару…

«Это было мимолетное увлечение, — писала позже Екатерина, — и не вышло за обычные рамки». Она избавилась от своей горячки, а. Петр от своей страсти к горничной-гречанке и к герцогине Курляндской. Жизнь продолжалась. Екатерину развлекала финская служанка Екатерина Войтова, которая подвязала под платье подушку и ходила, переваливаясь, по комнате, копируя вечно беременную Марию Чоглокову. Екатерина в себе обнаружила дар к звукоподражанию. Она хрюкала, как поросенок, ухала, как филин, заставляя смеяться всех, даже надменно самодовольного Николая Чоглокова. Эти шумные забавы привлекли внимание. Вокруг нее собрались зрители. Подбадриваемая хлопками в ладоши, она разошлась не на шутку. Шурин Марии Чоглоковой, граф Гендриков, которого долго не было при дворе, заметил перемену, происшедшую в великой княгине, и сказал ей, что у него голова идет кругом от ее представления. Изголодавшаяся по доброму слову Екатерина приняла этот комплимент близко к сердцу и повторяла его несколько дней.

Отменное здоровье Екатерины помогало ей сохранить бодрость духа. Долгие зимние месяцы, томясь в стенах дворца, она не находила применения своей энергии, если не считать катания на санках и игр в помещении. А летом же могла отводить душу в верховой езде, выезжая на прогулки в любое время. Иногда она весь день галопировала по полям.

«Мне нравилось скакать на лошади, и я была неутомима», — писала Екатерина, вспоминая о том времени, когда ей только что пошел третий десяток. Ее уныние отступило. Она каждое утро просыпалась с нетерпеливым желанием побыстрее вскочить в седло. Она любила охотиться на зайцев в подмосковном имении Николая Чоглокова, летя на полном скаку за добычей по низинным лугам. Портной сшил ей из шелка охотничий костюм с хрустальными пуговицами, к которому она надевала черную шляпу с алмазами. Костюм оказался ненадежным; от туманов и дождей шелк обветшал, а под лучами жаркого летнего солнца выцвел. Портной жаловался, что его замучили заказами на новые костюмы для верховой езды, и на чем свет стоит клял великую княгиню, однако ничто не могло заставить Екатерину отказаться от конных прогулок.

«По правде говоря, охота меня совсем не интересовала, — писала она, — но я страстно любила садиться на свою лошадь. Чем опаснее было препятствие, тем лучше, и если лошадь убегала прочь, я устремлялась за нею и приводила ее назад». Ее гибкое и сильное тело позволяло ей без всяких видимых усилий, одним прыжком оказываться в седле, по обе стороны которого ниспадала ее юбка с разрезом. Увидев впервые этот ловкий прыжок в седло, императрица от изумления ахнула и восхитилась женой своего племянника. «Можно побиться об заклад, что под ней мужское седло», — пробурчала Елизавета, и она была права.

У Екатерины была достойная соперница — мадам Арнгейм, превосходная наездница. Она могла прыгать в седло с таким же изяществом, как это делала великая княгиня. Две всадницы состязались, пытаясь перещеголять одна другую.

Когда наступал вечер и скакать на лошадях было уже невозможно, спор продолжался в зале для бальных танцев. Мадам Арнгейм умела прекрасно танцевать, и однажды вечером они с Екатериной заключили дружеское пари, кто дольше протанцует. Вечер был долгим. Екатерина и ее соперница прыгали, кружились, приседали, пока наконец мадам Арнгейм не рухнула в кресло от усталости. А Екатерина продолжала головокружительные пируэты и вышла победительницей.

прелестях, если главная роль, предназначенная ей — материнство, — до сих пор ускользала от нее? Люди подмигивали друг другу, хихикали и шептались о том, что она все еще девственница. Канцлер Бестужев тряс головой и разводил руками, государыня топала ногами и заявляла, что у Екатерины есть какая-то тайная особенность, которая не дает ей забеременеть. Она велела Марии Чоглоковой подвергнуть медицинскому осмотру обоих супругов. Екатерину должна была проверить повивальная бабка, а Петра — доктор. Решили выяснить — раз и навсегда! — почему они не следуют законам природы.

И все же эти угрозы императрицы были редкими и оказывались пустым звуком. Казалось, что ее интерес к престолонаследнику угас. Она старалась избегать своего отвратительного племянника и с головой погрузилась в приятные развлечения. Думать о передаче власти означало думать о временности бытия, о том, что она стареет, что ее пухлые румяные щеки бледнеют, а в прелестный пышных волосах появилась седина.

Густые румяна не могли больше скрыть тяжелые впадины под глазами или складки обвислой кожи. Она все еще сохраняла остатки былой красоты, но они быстро исчезали, а ее тело приобретало нездоровую полноту. Чтобы скрыть жировые наслоения, окружавшие ее раздутую талию и живот, пришлось перешивать тысячи платьев. И все же правительница продолжала услаждать себя обжорством, не зная в еде никакой меры. Уже организм начал бунтовать против переедания.

Она мучилась коликами и непроходимостью кишечника, но все равно, как говорят, набивала живот даже тогда, когда от боли ей приходилось скрючиваться, а врачи уговаривали передохнуть и принять лекарство. Придворных бросало в дрожь при виде повелительницы, когда она, бледная, с явными следами болезни, начавшей разъедать ее тело изнутри, сурово сжав губы, отправлялась в карете на охоту.

Елизавета по-прежнему вгоняла в отчаяние своего канцлера, отказываясь заниматься делами и избегая ответственности. Иногда она уже брала перо, чтобы подписать важный документ, но ее рука повисала в воздухе. Дело было в том, что она проводила своеобразную проверку, клала на документ сверху любимую реликвию, иконку Св. Вероники и прислушивалась к голосу сердца, которое часто говорило ей, что лучше не ставить подпись. Бывали случаи, когда она отказывалась прочитать документ, потому что на нем сидела муха, а это воспринималось ею как дурной знак. Она не поддавалась никакому политическому давлению и пренебрегала докладами о волнениях внутри страны. Когда взбунтовались три тысячи крепостных крестьян, которые вооружились и нанесли поражение полку драгун, Елизавета лишь недовольно пожала плечами и не придала никакого значения тому, что для подавления восстания требовалось шесть полков.

помощью платных осведомителей, пробираясь в правительственные учреждения и роясь там в архивных документах. Стоило им лишь выйти из тени и произнести свой девиз «Слово и дело!», означавший, что задеты высшие государственные интересы, как сердца обывателей охватывал невыразимый ужас.

Во главе тайной канцелярии стоял Александр Шувалов, брат нового фаворита императрицы Ивана Шувалова, который занял место ее морганатического мужа Алексея Разумовского. Разумовский отошел в сторону, не теряя, впрочем, достоинства. Теперь всем заправлял Иван Шувалов, но и у него были соперники, поскольку государыня, по мере старения, окружала себя молодыми красавцами, цепляясь за них в призрачной надежде, что часть их молодости и задора поможет ее щекам вновь налиться румянцем, а ее походке обрести стремительность и упругость.

По ее совету на придворной сцене ставились русские трагедии, роли в которых исполняли молодые солдаты гвардейских полков. Елизавета приводила их в свои покои, где сама выбирала для них костюмы и гримировала их.

Эти гвардейцы отличались исключительной привлекательностью, вспоминала Екатерина, у них были ярко-голубые глаза и лица с мягкой, гладкой кожей. Один из этих юношей, по имени Требор, пользовался гораздо большим вниманием, чем остальные. Императрица румянила ему щеки, одевала его в выбранные ею наряды и держала его подле себя даже после того, как заканчивались спектакли. Требор стал чем-то вроде эротической игрушки, особым амулетом императрицы. Она ласкала его, как комнатную собачку, и осыпала милостями и подарками.

В феврале 1749 года Елизавета несколько дней подряд не появлялась на людях, и среди придворных поползли слухи. Врачи объявили, что она удалилась в свои покои по причине запора, однако шли дни, а императрица так и не выходила.

или же его попытаются убить и захватить трон? Он был так напуган, вспоминала Екатерина, что «не знал, какому святому кланяться».

Екатерина, которая была тоже встревожена, постаралась успокоить мужа. Их комнаты находились на первом этаже и, если бы им угрожали убийцы или похитители, они могли бы спастись, выпрыгнув из окна в сад, объяснила она Петру. Кроме того, они не без друзей, напомнила она ему. В своей преданности им поклялись несколько гвардейских офицеров и Захар Чернышев, пылкий обожатель Екатерины, служивший у нее в свите. Он обязательно придет на помощь и позовет еще кого-нибудь.

Екатерина старалась вселить в Петра мужество. Несомненно, чувство общей опасности, хоть на время, сблизило их. Они были, по сути, пленниками, их держали в неведении, ничего не говоря о здоровье императрицы. Им было велено находиться в своих апартаментах. Они ничего не знали о важных решениях, которые принимались в очень узком кругу приближенных государыни.

До Екатерины доходили обрывки сплетен, по которым можно было кое о чем судить. Иногда ей и ее свитским случалось видеть канцлера Бестужева и другого советника императрицы Степана Апраксина спешащими по коридорам дворца с весьма озабоченными лицами. Великая княгиня узнала о тайных встречах сановников, хотя она могла лишь догадываться о том, что на них обсуждается и планируется. Внезапно активизировали свою деятельность агенты тайной канцелярии, зашнырявшие по всем закоулкам дворца. Они установили наблюдение за всеми придворными, фиксируя каждое подозрительное слово или поступок, которые можно было истолковать как изменнические.

Одно было ясно: императрица серьезно заболела, возможно даже смертельно, и шли приготовления к немедленной передаче власти в случае ее смерти.

укрепить свое положение в качестве престолонаследника. Она была недовольна Петром и сказала Ивану Шувалову:

— Черт бы побрал моего племянника, этого придурка!

Она чувствовался себя обманутой и злилась на Петра за то, что он не мог зачать сына. Насколько было известно Петру и Екатерине, императрица уже тайно распорядилась о том, чтобы трон был передан томившемуся в тюрьме Ивану VI, при котором учреждался совет регентов. Возможно, все это было делом рук заговорщиков, стремившихся создать впечатление, будто Елизавета изменила свои намерения насчет того, кому наследовать престол, а в действительности принудить умирающую, в полубессознательном состоянии женщину одобрить их планы.

Когда через несколько недель императрица появилась на всеобщее обозрение, выглядела она бледнее чем обычно, но в остальном была такая же, как и раньше. Петр и Екатерина почувствовали огромное облегчение. И все же они понимали, что здоровье государыни весьма ненадежно. Оттого, что смерть коснулась ее своим крылом, Елизавета не стала более благоразумной в смысле питания, скорее наоборот. Почти сразу же она сделалась пленницей своих прежних нездоровых привычек и к ней снова возвратились боли в желудке и расстройство кишечника. Никто не знал, когда случится следующий «запор», который унесет ее жизнь.

Однажды на охоте, вдали от бдительных глаз агентов тайной канцелярии, к Петру приблизились несколько его егерей и сообщили, что с ним хочет встретиться его сторонник. Петр согласился, и вскоре к нему подскакал молодой гвардеец, поручик Бутырского полка, который назвался Яковом Батуриным. Он соскочил с седла, пал на колени и поклялся, что с этого момента для него «единственным повелителем» является Петр и что он готов «выполнить все его приказания».

Не дослушав его до конца, Петр повернул коня и поскакал на поиски Екатерины, которой, заикаясь от испуга, выложил всю историю.

Поручик Батурин тут же был арестован. Заодно схватили и егерей, которые устроили ему аудиенцию с великим князем. Сотрудники тайной канцелярии узнали о заговоре Батурина: решено было убить императрицу, поджечь дворец Головина, а потом при всеобщем смятении собрать войско из солдат и мастеровых и при его поддержке посадить Петра на трон. Даже под пытками и угрозой смерти заговорщики не выдали великого князя. Они не сказали ничего о встрече Батурина с Петром на охоте, и поэтому последний не вызвал подозрений и мести императрицы. Батурин был брошен в темницу, а Петр, все еще дрожавший от страха, сумел удержать язык за зубами и отделался одним испугом.

Примерно в это же время и Екатерина стала целью зловещего плана. Вероятно, ее ум и проницательность воспринимались как угроза теми, кто надеялся управлять преемником Елизаветы. Была сделана попытка заразить Екатерину оспой, что часто приводило к смертельному исходу. Великая княгиня не болела оспой и поэтому подвергалась большой опасности. Ее пригласили в дом генерала Апраксина, у которого незадолго до этого от оспы скончалась дочь. В течение вечера Екатерину не раз приводили в комнату, где ранее содержалась больная, и старались подольше задержать ее там в надежде, что она заразится этой опасной болезнью. К великому огорчению заговорщиков, этого не случилось. Екатерина осталась здоровой. Позднее, узнав о смерти генеральской дочери и о том, что могла подцепить оспу, великая княгиня поняла, что нигде не может чувствовать себя в полной безопасности.

Поздней весной 1752 года, когда Екатерине было уже двадцать три года и двор перебрался в летний дворец, она заметила, что один из гофмейстеров — смуглый, очень привлекательный, с приятными манерами Сергей Салтыков, усердно посещал все приемы, балы, концерты. Она не могла не выделить его среди остальных. Он был «красив, как рассвет» и совсем не похож на своего безобразного старшего брата Петра, который со своими глазами навыкате, вечно приоткрытым ртом производил впечатление идиота. Братья принадлежали к старинному дворянскому роду и получили хорошее воспитание. Петр слыл болтуном и сплетником, а Сергей пользовался репутацией легкомысленного нарциссиста. Екатерина хорошо знала жену Сергея, Матрену Балк, которая — в числе других портных — посвящала свое время шитью одежды для маленького песика Екатерины, Ивана. Вскоре песик так привязался к Матрене, что Екатерина подарила его портнихе.

Но оба брата, Сергей и Петр, выглядели бледно рядом с постоянным их сотоварищем Львом Нарышкиным, камер-пажем с внешностью природного клоуна. Это был большой и толстый, неуклюжий парень, которому блестящий наряд придворного шел как корове седло и который обладал обезоруживающе-искренней улыбкой и способностью тараторить без умолку. «Он принадлежал к числу самых запоминающихся людей, которых я когда-либо встречала, — писала Екатерина в своих мемуарах, — и никто не мог заставить меня смеяться так сильно, как он. Он был прирожденным Арлекино, и, не родись он аристократом, ему не составило бы труда добывать себе пропитание своим талантом комика».

«пользуясь техническими терминами и тараторя с четверть часа, а то и дольше, и в самом конце ни он, ни кто-либо другой не имели ни малейшего представления, о чем идет речь». Все, включая Екатерину, начинали корчиться в припадке неудержимого смеха.

— В то время как Лев Нарышкин развлекал общество своей вдохновенной чушью, Сергей Салтыков втирался в доверие к Чоглоковым. Призвав на помощь все свое обаяние, он подобрал к ним ключики и вошел в их круг. Тщеславному Николаю Чоглокову он польстил тем, что сказал, будто у того имеется дар к сочинению музыки. К беременной Марии он постоянно проявлял заботу и внимание, неизменно и с участием справляясь о ее здоровье, поскольку она часто прихварывала. От Екатерины не укрылось происходившее, но она ничего не имела против. Ей нравилось смотреть на человека, которого петербургское общество с оттенком иронии называло «красавчик Серж». Его черные волосы, черные глаза и смуглая кожа казались признаками настоящего мужчины и очень выигрывали в сравнении с бледностью ее мужа, подходящей скорее желторотому юнцу. Самоуничтожительно Сергей заметил, что одетый в серебристо-белый «мундир», который полагалось носить во дворце императрицы, он выглядел как «муха в молоке». Однако Екатерина находила его внешность неотразимой — на что он и рассчитывал — и не могла отвести от него глаз.

С медоточивого языка Сергея не сходили комплименты в адрес Екатерины. Для нее было очевидно, что Сергей добивался чего-то — никто не будет добровольно искать общества этих зануд Чоглоковых, — но вот чего именно, было неясно. Вечер за вечером Мария приглашала Сергея, а также Екатерину, Льва Нарышкина, Петра Салтыкова, подругу Екатерины княгиню Гагарину и других к себе в апартаменты. Там Сергей развлекался обычно тем, что отводил Николая Чоглокова в угол и упрашивал его сочинить песню. Над этим Николай корпел весь остаток вечера. (Его песни, вспоминала Екатерина, были очень приземленными, плоскими, что не удивляло никого, ведь в конце концов он был «самым скучным человеком, лишенным даже капли воображения».)

Устранив одного бдительного стража со своей дороги и предоставив Льву Нарышкину занимать внимание компании своими веселыми несуразицами, Сергей стал продвигаться к главной цели. Каждый вечер он блистал тонким остроумием, с изящным юмором подтрунивал над самим собой. Он вполне сознавал, что не имел себе равных по красоте и теперь показывал свою просвещенность и непринужденные манеры, все то, что до сих пор приносило ему успех.

В один из вечеров, выбрав подходящий момент, он сказал Екатерине, что только из-за нее он каждый вечер приходит в покои Чоглоковых. Сначала она не ответила ему. Вероятно, была застигнута врасплох его словами и опасалась выдать свое расположение к нему. Однако он проявлял настойчивость и не оставлял ее в покое.

Этого-то как раз и ждал искушенный соблазнитель. Он стал фантазировать, вовлекая ее в паутину своих замыслов. Сергей красочно описал Екатерине всю глубину своей страсти, те грядущие радости, которые он познает, когда она будет наконец принадлежать ему. «Он изобразил картину счастья, которое он обещал себе, — писала Екатерина многие годы спустя. — В действительности это было довольно смешно, настолько же смешно, насколько и страстно». Какими бы смешными ни казались эти притязания, Екатерина была явно не защищена с этой стороны, о чем знал Салтыков. Она сказала ему: «А ваша жена, которую вы любите до безумия, так же как она любит вас, и на которой вы женились всего лишь два года назад? Что скажет она обо всем этом?»

Здесь Сергей в полной мере проявил свой талант ловеласа. Склонив красивую голову и потупив глаза, он открыл Екатерине тайну: то, что всему свету казалось браком по любви, на самом деле было притворством. Он испытывал мучения. Каждый день ему приходилось платить тяжелую цену за один бездумный миг слепой страсти, когда он убедил себя, что любит Матрену.

«Я сделала все, что было в моих силах, чтобы заставить его отказаться от этой цели, — вспоминала Екатерина. — Я действительно думала, что мне это удастся». Но Сергей пробудил в ней жалость; она слушала его еще и еще и уступила.

Сергей знал, как сыграть на чувствах женщины и как скрыть холодный расчет умело подобранными словами. Его сладкое красноречие помогло ему преодолеть все препятствия. Его темные глаза, когда он их поднял и посмотрел ей в лицо, довершили дело. Последний запас ее стойкости растаял без следа.

«Красавчик Серж» вызывал неприязнь у княгини Гагариной, а Екатерина обычно прислушивалась к ней. Но на сей раз привычный здравый смысл изменил Екатерине. Там, в салоне Чоглоковой, разгоряченный вином и жаром молодости философ, который поклялся никогда не идти на поводу у своих страстей, попался в шелковые силки придворной любви.