Кароли Эриксон: Екатерина Великая
Глава 16

Глава 16

Екатерина, одетая в траур, с лицом, скрытым вуалью, стояла на коленях у гроба с телом императрицы в Казанском соборе. Холодные каменные плитки, которыми был выложен пол, больно врезались в колени. От долгого стояния затекли ноги. И все же она не сдвинулась с места, хотя прошло уже несколько часов. Не поднимая головы, она крестилась и время от времени, как бы от невыносимой скорби и отчаяния, падала ниц. Как ей сказали, так положено было делать жене нового императора, и Екатерина намеревалась неукоснительно следовать советам.

Со дня смерти императрицы минуло почти шесть недель. От ее набальзамированного и обряженного в блестящие серебряные кружева тела с золотой короной, надвинутой на сморщенный лоб, исходил такой отвратительный запах, что Екатерина буквально задыхалась и все же не решалась отодвинуться от мраморного катафалка — не дай бог ее обвинят в непочтении к умершей. Тянуло ладаном. Струился дым. Священники в рясах, вышитых золотом, ходили вокруг постамента с гробом, размахивая кадилами и читая заупокойные молитвы.

Шли мимо гроба чиновники, иностранные послы, священники и монахи, жители Петербурга. Все обращали внимание на одетую в черное, коленопреклоненную женщину, с уважением отзываясь о ее набожности. Екатерина строго выстаивала положенные часы у тела императрицы, несмотря на морозную погоду и свою беременность. Этого нельзя было сказать о ее муже, Петре III, который лишь изредка и ненадолго появлялся в соборе. Он не становился на колени, не молился и вообще никак не поминал свою покойную тетку, которая сделала его императором. Он вел себя как мальчишка, насмехаясь над священниками и смущая всех своим громким смехом и шутками, заигрыванием с дамами своей свиты.

У Петра впрямь от радости закружилась голова. Смерть Елизаветы возвысила его над всеми, и он не пытался скрывать своего торжества. Наконец-то, после двадцати лет принуждения, унижения и почти заключения, он стал хозяином самому себе. Он не должен ни перед кем держать ответ, повиноваться каким-либо законам, кроме установленных им самим. Впервые за свою взрослую жизнь он освободился от нависавшей над ним тени императрицы и мог отныне не бояться внезапных перемен в ее настроении, не зависел от ее прихотей и капризов. Он теперь не тревожился о том, что Елизавета отдаст трон другому наследнику. Долгий кошмар рабства закончился. Теперь он был волен делать все, что ему заблагорассудится.

Шестинедельный траур с постоянными богослужениями изрядно надоел Петру. Ему было наплевать на мертвое тело на мраморном катафалке. Он с радостью приказал бы убрать его и бросить в канаву. Он отказался носить черное и с презрением глядел на людей в трауре, в особенности на свою жену, чье присутствие у гроба его покойной тетки вызывало у него раздражение. Вместо положенного ритуала скорби Петр приказал своему гофмейстеру устроить во дворце пышные празднества, чтобы отметить кончину своей предшественницы.

Были приглашены сотни гостей. Им приказали надеть платья и камзолы светлых тонов, а также все свои драгоценности. Сам Петр сидел в застольях в мундире прусского генерал-лейтенанта, бросая этим вызов русским офицерам и всем, кто на войне потерял своих сыновей в братьев, мужей и отцов.

Он напомнил гостям, что война окончилась. Император Фридрих уже не был противником, а потому можно было поднимать в его честь бокалы. Первым официальным актом нового императора стало объявление о прекращении войны с Пруссией. Не успев воцариться на троне, вечером того же дня Петр послал в действующую армию курьеров, которые везли с собой приказ русскому командованию прекратить боевые действия и продвижение вглубь прусской территории. Должны были начаться переговоры на основе мирных предложений Пруссии. Пленных немцев стали приглашать на пиры, осыпать подарками и отпускать домой.

Но это было не все. Новый император объявил о реформе русской армии, назначил нового главнокомандующего. Им стал дядя Екатерины и Петра, Георг (бывший поклонник Екатерины), которому не хватало военного опыта, но он мог зато приучить войска к немецкой дисциплине. Русская лейб-гвардия подлежала замене голштинцами.

Вместо своих зеленых мундиров русская пехота получила куцые синие куртки прусского образца. Ей предстояло также освоить прусский строевой шаг, построения, команды. Даже офицерам пришлось спрятать в карман свою гордость и учиться заново — учиться у своего недавнего врага.

Солдаты, прежде всего петербургские гвардейцы, которые охраняли дворец в последние дни царствования Елизаветы и обеспечили переход власти в руки Петра III, начали сожалеть об этом. Им стало известно, что в частных разговорах Петр отзывался о них не иначе, как о «янычарах», и подвергал сомнению их мужество. Они чувствовали, что новый император решил сломить их боевой дух и превратить в марионеток, вымуштрованных по-прусски. Годы страданий, одержанные победы, захваченная территория Пруссии, обильно политая кровью, — все должно быть принесено в жертву прихоти Петра III. Он стоял перед ними, ничтожный уродливый человечек в тугом синем сюртуке с золотыми пуговицами, при парадной шпаге, придававшей ему нелепый вид, стоял и вызывал у них презрение. Он не был одним из них и никогда не будет. Они выполняли его приказы, но в душе тяготились этим и мечтали о том дне, когда снова будут служить русскому повелителю.

Некоторым казалось, что, приняв бразды правления, Петр изменился. Британский посол Кейт писал в Лондон о том, что работа правительства стала плодотворнее. Он с одобрением отзывался о том, что император сам вникал во все дела, не передоверял их другим, как это было при его предшественнице. В особенности это касалось внешней политики. Не мстил Петр своим бывшим политическим противникам, никого не сослал и не посадил в Петропавловскую крепость. Михаил Воронцов, несмотря на свои французские симпатии, сохранил пост канцлера. Петр, похоже, понимал, что нужна преемственность во внешней политике.

Он предпринял шаги, которые одобряла и Екатерина. Петр уничтожил тайную канцелярию, эту страшную машину террора, которая унесла или искалечила великое множество жизней. Он выпустил из тюрем и освободил врагов бывшей императрицы. Он вернул из ссылки вельмож, отправленных туда Елизаветой, — всех, кроме Бестужева, главного советника Екатерины. Он привлек на свою сторону дворян манифестом о вольности, по которому они освобождались от обязательной государственной службы, сняв бремя, тяготившее это сословие со времен Петра Великого. За первые месяцы своего правления Петр удивил всех деловой хваткой и чувством ответственности. Он не обращался за советами к жене, а сам стал своим советником и в чем-то показал духовную зрелость.

И все же в уголках его души продолжали таиться старые демоны — тяга к пьянству, своенравие, склонность к вспышкам яростного гнева. Он не сумел отказаться от разгульного образа жизни. «Жизнь, которую ведет император, — писал французский посланник Бретейль, заменивший Лопителя, — самая позорная, какую только можно вообразить. Он тратит вечера на курение и питье пива и не успокаивается до пяти-шести часов утра, когда напивается до такой степени, что чуть ли не валится оземь». Долгие ночи пьянства приводили к тому, что днем он приступал к делам с головой, трещавшей от похмелья, и довольно часто в очень дурном настроении. Екатерина старалась держаться от него подальше, но Елизавета Воронцова, которая во многом заменила ему Екатерину, больше всех страдала от приступов дикой злобы, обуревавшей императора.

Между Петром и его любовницей вспыхивали шумные ссоры, иногда в присутствии свидетелей. Бретейль, не испытывавший теплых чувств к новому правлению, охотно и подробно описывал бурные сцены. Один из таких скандалов произошел в доме канцлера, где на обеде присутствовали Петр, Елизавета Воронцова и Екатерина.

В тот вечер Воронцова нервничала и злилась, потому что Петр нашел новую фаворитку, семнадцатилетнюю мадмуазель Шагликову. Горбатая Шагликова вряд ли могла быть желанной находкой. Правда, французскому послу она показалась «довольно хорошенькой», но явно не красоткой. У нее были перед Воронцовой преимущества — свежее личико, молодость, не такой раздражительный нрав. Елизавета не смогла сдержать себя. Она начала отпускать язвительные реплики. Петр, который крепко захмелел, ответил ей грубостью. Вдоль длинного обеденного стола полетели туда-сюда ругательства, обидные прозвища, обвинения. Все, за исключением Екатерины, которая уже привыкла к подобным выходкам своего мужа, сжались в страхе, боясь попасть под горячую руку императора.

Наконец Петр встал, покачиваясь на непослушных ногах, и приказал Елизавете убираться прочь, в дом своего отца. Она завыла, зарыдала, осыпала его бранью, отказываясь выполнить распоряжение. Она знала, как привести его в замешательство. Петр уже колебался. Он был разгневанным, но уже не таким решительным. В этом поединке победила Елизавета. К пяти часам утра, когда у гостей уже все плыло перед глазами и они ничего не соображали, император и его любовница помирились.

Через четыре дня между ними разразился новый скандал. Он был продолжительней и яростней. На сей раз ругательства были такими изощренными, что даже бывалые придворные заткнули уши. К примирению Петр и Воронцова не пришли. На несколько дней во дворце установилась напряженная атмосфера: все знали, что между Петром и его любовницей пробежала черная кошка, но никто не ведал, чем все это может кончиться. Петр же усилил свое внимание к мадмуазель Шагликовой и искал утешение в вине.

Это была не обычная ссора. Елизавета Воронцова затронула чрезвычайно больную тему, которая уже годами терзала Петра. Она обвинила его 9 половом бессилии.

Его предшественница взяла с Петра клятву беречь сына Павла, но он-то знал, что Павел не его сын, а Екатерины. Екатерины и Салтыкова. Петр не хотел иметь с ними ничего общего. Он отказывался даже видеть мальчика, и это вызывало различные толки. Пошли слухи, что если у Елизаветы Воронцовой или горбатой мадмуазель Шагликовой, или любой другой женщины, которую Петр мог удостоить своим вниманием, родится ребенок, то император вправе порвать с женой и взять в супруги мать своего сына или дочери.

Петру хотелось устранить Екатерину, но ему нужен был наследник, и если он не мог сам зачать ребенка, то оставалось либо назначить своим преемником Павла (что вызывало в нем бурю протеста), либо найти другого наследника.

Его помраченная мысль блуждала в странном мире. Узник доверительно сообщил Петру, что он в действительности не Иван, который когда-то в младенчестве был российским императором, а другой человек, самозванец. Настоящий Иван уже много лет находился в раю. Довольно занимательная сцена: встревоженный Петр напротив безумного Ивана, каждый из них — правитель, но ни один не в состоянии править. После беседы Петр приказал перевезти Ивана в Петербург — то ли для того, чтобы строже охранять, то ли предполагал объявить его своим преемником. В общем, печальный «самозванец» опять мог сыграть важную роль.

Петр сделал ход, который заставил Екатерину насторожиться. Он вернул ко двору Сергея Салтыкова. Салтыков в это время находился в Париже, занимал там незначительный дипломатический пост, и срочный вызов в Петербург, видимо, напугал его. Нетрудно было предположить, чего хотел от него Петр: формального признания в том, что он был любовником Екатерины и, следовательно, отцом Павла.

В апреле 1762 года Салтыков приехал в российскую столицу. Петр приказал ему явиться во дворец и несколько часов проговорил с ним в своем личном кабинете. Салтыков вполне осознавал, в каком опасном положении он очутился. Скажи он правду — и император, воспылав местью, мог казнить его или заточить пожизненно в каземат. Страшась последствий, Салтыков не сказал того, что хотелось услышать Петру. Состоялась вторая, встреча, третья, Перепуганный, но сохранивший бойкость речи, Салтыков отрицал свою связь с Екатериной. Он твердо стоял на своем: она родила ребенка не от него. В конце концов Петр махнул рукой, видя, что от Салтыкова не добиться показаний, которые позволили бы объявить Павла незаконнорожденным и развестись с Екатериной.

В те дни Екатерина чувствовала огромное душевное напряжение. Ее беременность близилась к концу. Муж ненавидел и стремился избавиться от нее. Да, она завоевала уважение усердным соблюдением поминальных обрядов и обычаев во время похорон Елизаветы. К ней прониклись симпатией духовенство, жители Петербурга, но на политической арене Екатерина стояла в одиночестве.

Политические ее приверженцы были готовы к перевороту, но оставались в тени, ожидая сигнала. А она могла его подать лишь после того, как разрешится от бремени и оправится от родов. Пока же ей приходилось ежедневно сносить от Петра выходки, в которых он выражал свое презрение к ней. Не отставала от своего любовника и Елизавета Воронцова, изощрявшаяся в оскорблениях, но Екатерина уже спокойно воспринимала елизаветины слова, унижающие ее достоинство.

Посол Бретейль, который в начале правления Петра III стал доверенным лицом Екатерины, писал в своих депешах, что она подвергается неслыханным унижениям и ходит, потупив взгляд. Однако под маской наружного смирения он сумел заметить растущий гнев.

«Императрица находится в ужаснейших условиях, с чей обращаются с ярко выраженным презрением, — писал он. — С большим усилием над собой терпит она поведение императора и надменное высокомерие мадмуазель Воронцовой. Я не сомневаюсь, что воля этой принцессы, чьи мужество и силу я хорошо знаю, рано или поздно принудит ее принять крайние меры». Он добавил, что Екатерина прекрасно отдает себе отчет в том, что ее муж может избавиться от нее, заточив в монастырь, как это сделал со своей первой женой Петр Великий. Эта история была хорошо известна при дворе. Царь Петр, устав от своей супруги с которой он вынужден был вступить в брак по государственным соображениям, обзавелся любовницей. Он настаивал на том, чтобы нелюбимая жена Евдокия добровольно удалилась в монастырь, и тогда бы брак распался сам собой. Когда она отказалась, царь велел своим людям похитить ее. Те тайком пробрались в покои царицы, завязали ей рот, чтобы не кричала, вынесли и посадили в кибитку. Никто не пришел к ней на помощь. Через несколько месяцев Евдокия стала монахиней, а царь женился на любовнице.

То, что Петр мог вот так сослать и ее, не выходило у Екатерины из головы, когда 18 апреля у нее начались родовые схватки. Незадолго до этого она перебралась в другие покои в недавно отстроенном крыле Зимнего дворца. Помещая жену подальше от себя, Петр наносил ей еще одно оскорбление, и она понимала это. А Елизавета Воронцова поселилась по-соседству с императором.

Подготовка к родам была более чем умеренной, ведь беременности Екатерина официально как бы не признавала. Слуги ее распространили слух, что у их хозяйки «небольшой жар» и поэтому она чувствует себя не в духе и не склонна показываться на людях. Те немногие, кому довелось ее видеть в последние дни перед родами, отмечали, что она выглядела больной, подавленной и была почти неузнаваема. Это внушило им опасения за ее жизнь.

Трудно сказать, сколько человек знало о том, что Екатерина вынашивает ребенка от Орлова. Понятно, что сама она о том не распространялась. Петр, конечно, знал об этом так же, как и его ближайшие советники. Для него ребенок был всего лишь одним из доказательств неверности и распущенности Екатерины.

Малютке-мальчугану, который увидел мир 18 апреля, дали имя Алексей Григорьевич. По этому случаю не звонили колокола, не палили пушки. Не было никаких торжеств, ни официальных, ни других. Впервые с матерью остался сын, здоровый мальчик, на которого она могла любоваться, сколько захочет. Он принадлежал ей — ей и Григорию Орлову. Никакая ревнивая императрица не могла теперь ворваться к ней и унести его.

В свой день рождения, когда, согласно обычаю, к государыне засвидетельствовать свое уважение приходили придворные, недавняя роженица показалась в обществе и приняла поздравления своих друзей. Однако, как это часто бывало, она рано удалилась, чувствуя себя не в силах высидеть долгие часы обеда, который, как обычно, должен был перейти в ночной кутеж до самого утра. Она знала, что ее отсутствие не очень огорчит.

нарушить правила, ибо ее отказ вызвал бы подозрения. Она понимала, почему его вызвали ко двору, и, возможно, знала или предполагала, что он пока хранил молчание на допросах у Петра III о том, что было между ними много лет назад.

За годы, прошедшие с тех пор, как они виделись в последний раз, Екатерина выросла в проницательного, хитрого и осмотрительного политика. Да и выглядела она еще привлекательнее, обретя черты зрелой женщины. Салтыков же внешне значительно проигрывал ей, изменившись к худшему. У него появились мешки под глазами, обвисла кожа на лице, его черные волосы поредели, и обнажился некрасивый морщинистый лоб. Он превратился в потрепанного, но молодящегося жуира, который расплачивается за разгульную молодость. То, что Салтыков продолжал от случая к случаю соблазнять дам, было Екатерине известно из сообщений, поступавших к ней от тех иностранных дворов, при которых он был аккредитован. Ей давно уже не было никакого дела до его амурных похождений, но при ее романтической чувствительности можно предположить, что в ее сердце эхом отозвалась старая боль, когда он предстал перед ней. Он вскружил ей голову, а потом оставил ее без всяких надежд. Теперь он мог нанести ей существенный вред, но с немалым ущербом для себя. «Людьми всегда движет эгоистический интерес», — любила она повторять слова Макиавелли.

Нет никаких документальных свидетельств, относящихся к встрече Екатерины и Салтыкова. В своих мемуарах она написала, что при первом их знакомстве Салтыков показался ей «очень гордым и подозрительным человеком». Трудно сказать, служила ли ему гордость и дальше опорой, ибо к 1762 году он оказался в забвении и испытывал разочарование. Его связь с Екатериной, когда он не заботился о соблюдении приличий, сказалась на его дальнейшей судьбе. Ему не суждено было сделать служебную карьеру. Он на всю жизнь остался второразрядным дипломатом, которому не доверяли ответственных поручений и постов и, по сути, держали в ссылке. Он был бродячим посольским чиновником, который перебирался от двора к двору, из одной спальни в другую. Хотя ему и удалось избежать гнева Петра, но он не мог ручаться, что избавлен от дальнейших неприятностей. Зная все это и видя, что время сделало с человеком, которому она однажды отдалась в радостном забытьи, Екатерина должна была проявить немалую выдержку, чтобы не дрогнуть при этой встрече с Салтыковым. Целый час они обменивались незначительными вежливыми фразами и дежурными комплиментами и вряд ли даже упомянули о светловолосом кареглазом мальчике, который навсегда связал их.

Новая власть не поспевала за событиями. Недовольство в солдатских казармах, которое прежде выражалось шепотом, теперь зазвучало в полный голос. Солдаты быстро созревали для мятежа. Тут надо отдать должное братьям Орловым. Они подстрекали их к бунту при каждой удобной возможности, восхваляли Екатерину и ругали Петра. А еще они раздавали деньги от имени Екатерины и угощали в трактирах. Военные реформы Петра III воспринимались словно наказание, а его мирный договор с Пруссией — договор, который, как говорили, был составлен послом Фридриха, — как оскорбление, которое невозможно снести. Солдаты возненавидели своего нового главнокомандующего-немца, а еще больше возненавидели то, что ввели синие прусские мундиры. Жалованье задерживали, и вдобавок стали поговаривать о войне с Данией — ради сохранения голштинских владений императора.

Приготовления к новой кампании пошли полным ходом, когда потеплело и лед на реке подтаял, раскололся на огромные льдины, которые поплыли к морю. К казармам петербургских полков все больше подвозили оружия, боеприпасов, провизии и сгружали в цейхгаузах. Говорили, что Петр сам возглавит русскую армию. Этот поход должен был стать его звездным часом. Это был тот шанс, в котором так долго отказывала ему покойная императрица, — шанс проявить себя на поле битвы. Он будет драться на стороне Пруссии, что было его давнишним желанием. Говорили, что некоторые русские полки уже переданы под командование пруссаков.

ее… Часть солдат хранила верность человеку, которого они считали своим законным государем, каким бы жалким он им ни казался. Однако большинство надеялось на перемены и тайно поклялось сделать все, чтобы они наступили.

К брожению в гвардейских полках добавилось недовольство духовенства. Оно было вызвано тем, что император решил пополнить казну, отобрав церковные земли.

Еще при Елизавете составлялись планы секуляризации огромных земельных владений церквей и монастырей, но их не осуществили. Теперь Петр с новым рвением принялся за дело. Он никогда не скрывал своего презрения к русской церкви, к ее длинному и сложному богослужению с музыкой, к множеству святых на иконостасах, украшенных драгоценными камнями. По правде говоря, любая религия внушала Петру отвращение. Однако Екатерина сказала о нем, что она «никогда не знала более законченного атеиста, чем он, хотя он часто боялся дьявола и Бога тоже, но еще чаще презирал их обоих». Прожив в России много лет, Петр по-прежнему предпочитал относительную простоту и эстетическую суровость лютеранства пышному блеску и изощренности ритуалов русского православия. Он часто оскорблял священников и набожных прихожан тем, что нарочно мешал богослужениям своим громким смехом и неприличными репликами.

Для того чтобы забрать в казну церковные и монастырские вотчины, были посланы военные отряды. В случае сопротивления они захватывали эту собственность силой. Для многих солдат это занятие было позорным, богохульным, но, повинуясь приказам, они вламывались в дома священнослужителей и подвергали их разграблению. Не оставили в покое ни одну часовню, ни один монастырь. Даже монашеские кельи, где не было ничего, кроме голых стен, подвергались нападению.

Официальные протесты духовенства не возымели действия. Создавалось впечатление, что Петр руководствуется мотивами личной мести. Он приказал священникам укоротить длинные волосы и бороды, достигавшие пояса, сменить длинные черные рясы на сюртуки и штаны, полотняные рубахи и треуголки, подобные тем, что носили лютеранские служители культа. Вслед за моральными унижениями последовало и кое-что похуже — император объявил, что сыновья священнослужителей не будут больше освобождаться от воинской повинности, как это было раньше.

самой веры.

митрополиту убрать из церквей все иконы, кроме тех, на которых были Христос и дева Мария.

Более сокрушительного удара по русскому православию было невозможно вообразить. Иконы святых — это сердцевина его. Каждый день верующие, стоя перед ними на коленях, молились. Святые вели воинов в бой. В каждом доме был красный угол, где перед иконами денно и нощно горела лампада, освещая продолговатые тонкогубые лики и мерцающие глаза святых. На рынках высились стопки икон, и торговля ими шла бойко. У каждого русского была по меньшей мере одна икона. Самые почитаемые из них передавались из поколения в поколение и считались семейными реликвиями. Люди верили, что некоторые образа обладают чудотворной силой и излечивают от разных хворей. В церквах, больших и малых, иконы внушали верующим страх и благоговение, святые взирали на прихожан со всех стен и колонн. Иконы располагались блестящими рядами на высоком иконостасе, представлявшем врата в святая святых.

Верующие негодовали. К их драгоценным иконам не должно прикасаться. Никому не позволено осквернять святые образа. В этом император зашел слишком далеко. Нельзя терпеть его на троне. И единственной заменой ему была Екатерина. На улицах Петербурга и Москвы уже в открытую говорили о предстоящих важных переменах на самом верху.

«Все ненавидят императора, — отмечал Бретейль. — Императрица обладает мужеством души и разума; любовь и уважение к ней пропорциональны ненависти и презрению к императору». Ненависть распространялась, захватывая все более — широкие круги общества, но пока еще была бессильна. «Говоря по правде, здесь каждый — трусливый раб», — добавлял посол. Он не знал, что люди, в которых он видел лишь трусов и рабов, уже готовились к перевороту.

об обидах, вынашиваемых самими стражами порядка. Он знал, что если не принять немедленные и жесткие меры, может вспыхнуть мятеж. Знал, но ничего не предпринимал.

В течение нескольких месяцев барон входил в ближайшее окружение императора, пользуясь его особым расположением. Он был частым гостем на продолжительных застольях в Зимнем дворце, свидетелем и участником пьяных оргий, которыми заканчивались все пиры. Но в конце мая в его отношениях с императором произошел резкий поворот. В слепой прихоти Петр придрался к какому-то пустяку и поссорился с Корфом. Конечно, он поступил весьма опрометчиво. Барон перестал быть желанным гостем в покоях императора, но теперь его привечала Екатерина. В беседе с ней он сказал, что, когда император уедет на войну, Петербург перейдет на сторону Екатерины, и тогда полицмейстер приложит все усилия, чтобы чаша весов покачнулась в ее пользу.

В начале июня Петр устроил грандиозный пир в честь заключения мира с Пруссией. В огромный зал, где стояли длинные столы, накрытые тонкими белоснежными скатертями, уставленные золотыми блюдами и большими серебряными кубками, постепенно собирались приглашенные. Зал освещался высокими белыми свечами в золотых канделябрах, хотя вечернее солнце еще стояло в небе. Оно не заходило почти до полуночи, и в голубых водах Невы отражалось теплое оранжевое сияние и небо, окрашенное в золотые тона.

Зал заполнялся гостями, подали первое блюдо. Император сидел на возвышении вместе с Елизаветой Воронцовой, чью страховидность не украшали рубины и сапфиры покойной императрицы. Поблизости от них был почетный гость того вечера, прусский посланник. Екатерина, собранная и общительная, сидела в дальнем конце стола, отделенная от своего, мужа сотнями гостей. Она резко выделялась своим черным одеянием. Ее траур по покойной Елизавете еще не закончился.

Петр горделиво смотрел на гостей. Он был здесь хозяином. Офицеры и придворные выполняли теперь его приказы точно так же, как когда-то выполняли повеления ненавистной ему предшественницы. Да, конечно, в городе было неспокойно. К тому же ему недавно доложили о крестьянских волнениях в Астраханской губернии. Туда уже был отправлен полк с заданием арестовать зачинщиков и подавить бунт. Гораздо больше беспокоили его доклады генералов. Они сообщали, что многие солдаты сказались больными и были якобы не в состоянии плыть на судах, чтобы воевать в Дании. Он знал, как с этим бороться. Он выпустил указ, который обязывал всех больных выздороветь. Они не посмеют ослушаться императора.

и те, кто убеждал его не оставлять страну ради будущих побед в датской кампании. Даже его наставник Фридрих, которого он уважал больше, чем кого-либо, в письмах советовал не уезжать из России до коронования, считая, что этому народу нельзя доверять. Он может восстать против государя, над которым не был совершен обряд миропомазания, означавший, что его власть — от бога. Петр был намерен ехать, что бы ни случилось. Так страстно жаждал он ратной славы. Он не хотел тратить время на поездку в Москву — этот ненавистный, кишащий попами город с сотнями церквей и тысячами надоедливо звонящих колоколов в угоду какому-то замшелому ритуалу.

Петр велел наполнить свой кубок и встал, чтобы предложить тост.

— Давайте выпьем, — сказал он сильно заплетающимся языком, — за здоровье короля, нашего повелителя.

Послышался шелест шелка и скрип отодвигаемых стульев — вставали гости, чтобы поддержать тост.

— За короля Фридриха, — громко произнес Петр. — Он оказал мне честь, дав полк. Надеюсь, что он не отнимет его у меня.

— Можете заверить его, что если он попросит, я отправлюсь воевать вместе со всей своей империей хоть к черту на рога.

И с этим император осушил свой кубок. Гости последовали его примеру. Были и другие тосты, в том числе за императорскую фамилию. Все встали и подняли свои бокалы, даже послы франции и Австрии, хмурые русские офицеры, придворные и чиновники. Все они почувствовали зловещую тональность, в какой прозвучал этот тост, силу гнева, который вот-вот мог обуять императора.

Встали все, но не Екатерина. Она продолжала сидеть на своем месте, как бы бравируя своим самообладанием. Она бросала немой вызов тому, что говорил муж. Тот не мог не обратить внимание на ее поведение и пытался пренебречь этим, но в конце концов потерял терпение. Почему, потребовал он ответа, Екатерина не встала, подобно другим?

Все затаили дыхание. Лакеи остановились как вкопанные. Не слышно было звона бокалов, стука вилок и ножей. Екатерина повернулась к Петру:

— Мы пили за здоровье императорской фамилии. Эта фамилия состоит из меня, императора и нашего сына. Как я могла вставать, чтобы пить тост за саму себя?

Выведенный из равновесия непоколебимым спокойствием Екатерины, логической неуязвимостью ее суждения, Петр закричал:

— Дура! Дура!

Его голос отдавался эхом в огромной палате. Гости, напуганные грубостью и животной злобой императора, сидели, боясь даже глазом моргнуть.

Она не будет сложа руки ждать, когда он отомстит ей. Она позволит тем, кто жаждал действий, приступить к выполнению задуманного. С их помощью и доверившись невидимой руке, которая направляет все события, она взойдет на трон.