Кароли Эриксон: Екатерина Великая
Глава 14

Глава 14

Петр встретил настоящую любовь. Устав соблазнять светских девиц, развратных придворных дам и невинных юных служанок, он обнаружил родственную душу в Елизавете Воронцовой, самой некрасивой и злонравной из всех фрейлин Екатерины, и отдал ей свое сердце и нежные чувства.

Даже в детстве Елизавета была очень непривлекательна. Когда ее в возрасте одиннадцати лет назначили фрейлиной в свиту великой княгини, другие женщины старались не смотреть на нее, ибо один ее вид внушал отвращение. Косоглазая и неуклюжая, она превратилась в неряшливую толстуху, которой скорее пристало быть в крестьянской избе, а не во дворце, где ее окружали изящные предметы. Тогда особенно ценилась белоснежная кожа, но у Елизаветы она была смуглой и грубой. Вдобавок после нескольких лет службы в свите Екатерины она подхватила оспу, и все ее лицо оказалось обезображено следами этой болезни. Она стала фурией и давным-давно лишилась бы своего места при дворе, если бы не высокое происхождение — она была племянницей Михаила Воронцова, союзника Шуваловых и соперника Бестужева в кабинете министров. Недостатком Елизаветы Воронцовой была не только уродливая внешность. Это была крайне неучтивая и дурно воспитанная особа, которую все старались избегать из-за ее наглости и крикливости, часто портивших атмосферу обедов и празднеств. Она приобрела привычку ходить враскачку и браниться, как простой солдат, и обрушивала поток отборных ругательств на всякого, кто пытался сделать ей замечание. Окружающие видели перед собой заносчивую, вульгарную, часто неумытую бабенку, которая перемежала ругательства сочными и меткими плевками в спорщика.

она была постоянным источником неприятностей и огорчений, и в этом ничем не отличалась от Петра. Он изысканному блестящему обществу придворных неизменно предпочитал компанию грубых, неотесанных увальней. Ему доставляло немалое удовольствие наблюдать за тем, как грубость и хамство Елизаветы сталкиваются в непримиримом противоборстве с утонченной культурой Екатерины и дам, ее свиты. Да, действительно, в наглой, вызывающей восемнадцатилетней Елизавете Петр обнаружил совершенную противоположность всему тому, что ему не нравилось при дворе императрицы, нашел любовницу, которая годилась для того, чтобы оскорблять жену.

Петру необходимо было отвлечься от разочаровывающей его жизни. Сбылись его худшие опасения: Россия начала военные действия против его кумира, Фридриха Великого, и даже одержала над пруссаками крупную победу при Гросс-Егердорфе. Он плакал, и не только из-за унижения, выпавшего на долю Пруссии, но и потому, что был твердо убежден — не окажись он в России, он стал бы генералом в армии Фридриха, героем войны и водил бы в бой полки. Тщетно пытался он не думать о возможной победе России и вымещал свое отчаяние и злобу на гвардейцах — солдатах и офицерах, которых он то и дело оскорблял, вслух превознося полководческий гений Фридриха, нарочно носил большой перстень с портретом прусского короля.

Он раздувал в себе воинственный дух, восполняя этим хоть отчасти то, что не мог участвовать в войне на стороне Пруссии. Его покои, когда-то загроможденные армиями игрушечных солдатиков, оборонявших миниатюрные крепости, теперь превратились в арсенал, набитый мушкетами, саблями и пистолетами. Каждое лето Ораниенбаум наводняли орды его голштинцев, к которым присоединялись толпы петербургских приверженцев, торговцев, маркитанток и женщин известного поведения. Местность вокруг дворца превращалась в военный лагерь, где работали походные трактиры и бордели. Устройство праздников для этих шумных бесцеремонных гостей было любимым занятием Петра. Он, Елизавета Воронцова и многочисленные гости сидели за длинными, наспех сколоченными столами, где вино текло рекой, где развлекали певцы и танцоры из собственной оперной труппы Петра.

Осенью голштинцы уехали на родину, но Петр продолжал окружать себя военными людьми. Вместо лакеев ему в его покоях прислуживали простые солдаты. Он никуда не выходил без своей свиты из двух дюжин голштинских офицеров во главе с пресловутым Брокдорфом. Брокдорф и Екатерина враждовали теперь сильнее, чем когда-либо. Она старалась держаться подальше от мужа и его собутыльников сомнительного происхождения и уходила к себе, когда их грубые выходки становились невыносимыми. Брокдорф, как магнит, притягивал к себе авантюристов и кабацкий сброд со всего света. Тут были немцы и петербуржцы, люди, которые «не имели веры, не повиновались никаким законам и только и делали, что пьянствовали, объедались, курили и мололи всякую неприличную чушь».

Поскольку Екатерины с ее сдерживающим влиянием рядом не было, Петр дал волю своей буйной фантазии. Он рассказывал истории о том, как в Киле, когда он был еще подростком, ему приходилось, выполняя поручения своего отца, вступать в схватки с шайками злодеев-цыган. Разумеется, он всегда обращал их в бегство. Однажды, находясь в особенно подавленном состоянии, он отправился к Ивану Шувалову и попросил того убедить Елизавету отпустить его за границу, где он пробыл бы до тех пор, пока не кончится тяжкая для него война с Пруссией. Когда в этом ему было отказано, он начал пить еще пуще и слонялся на нетвердых ногах по дворцу, по-немецки выкрикивая заплетающимся языком дикие угрозы.

списав его со счетов как безнадежного пьяницу, который долго не протянет. Но Екатерина, острее всех ощущавшая нетрезвую атмосферу, в которой постоянно пребывал ее муж, относилась к нему настороженно. Жизнь императрицы висела на волоске. Периодически в ее состоянии наступало ухудшение, из-за которого весь двор ударялся в панику. Опять возобновлялась грызня за власть. В любой день Петр мог стать императором. Через своих шпионов Екатерине стало известно, что Петр в секретном разговоре с новым британским посланником лордом Кейтом обмолвился о том, что намеревается развестись с ней и жениться на своей любовнице.

У Петра был свой план. Она в этом не сомневалась. Он перестал обращаться к ней в трудные минуты за советами и утешением, реже стал к ней приходить. Петр относился к Понятовскому с прежней благожелательностью, потому что мог беседовать с ним и поверять ему свои заботы на немецком языке (Понятовский — владел несколькими языками). Екатерина подозревала своего мужа в притворстве. Это дружелюбие вполне могло быть показным, усыпляющим ее бдительность. Она считала, что Петр выжидал удобного часа, каковым, без сомнения, станет смерть государыни. После этого он мог без труда избавиться от нее. Его советниками были теперь крикливая Елизавета Воронцова и ее честолюбивый дядюшка. Они подзуживали Петра убрать с дороги мешавшую жену и сделать Елизавету своей супругой.

Он так же, как и Екатерина, знал, что церковь не только разрешала разводы, но и предоставляла очень удобный выбор мужьям, желавшим выпутаться из брачных союзов, ставших помехой. Неудобную жену можно было отослать в монастырь, где, независимо от согласия или несогласия несчастной, она будет заживо замурована вместе с другими отвергнутыми женщинами и женами, бежавшими от своих мужей под надежную защиту церкви. Там лишат всего, что связывает с миром. У нее отберут имущество, голову обреют наголо и облачат в мрачную черную одежду. Она уже никогда не увидит своих детей или других родственников. Она до конца дней останется среди тех, кто умер для мира и не имеет никакой надежды вернуться в него.

Каждый раз, когда Екатерина встречала бесноватую, неряшливую Елизавету Воронцову или слышала отзвуки попойки, устраиваемой мужем для своих дружков-забулдыг, ее пробирала дрожь. Петр при встречах с женой почти всегда хмурился и раздражался. Екатерина знала, что его недовольство вызвано поражениями, которые терпели прусские войска. Она не могла отделаться от впечатления, что в их отношениях произошла бесповоротная перемена.

В июле 1757 года Екатерина устроила пышный бал. Развлечения такого рода всегда встречали благосклонное понимание императрицы, которая и сама присутствовала на них. Ее привозили в коляске, и она наблюдала из-за ширмы, кашляя и хватаясь за бок.

«белых ночей». В назначенный вечер воздух был подобен волшебному бальзаму. Длинные столы для ужина были накрыты в саду, благоухавшем сладкими ароматами. Сотни гостей несказанно изумились, увидев тысячи фонарей, которые освещали главную дорожку для прогулок. Иллюминация была такой яркой, что все предметы в ночи выделялись так же отчетливо, как и днем. В конце первой перемены блюд раздвинулся широкий занавес и вдали показалась огромная повозка, которую тянули двадцать волов, разукрашенных гирляндами. В ней сидели шестьдесят музыкантов и певцов. Они исполняли произведения, написанные специально для бала придворным поэтом и регентом хора. Повозка торжественно двигалась к зрителям, а рядом с ней плясали сотни танцоров. Когда она остановилась, как раз поднялась желтая луна, словно исполняла отведенную ей роль в начавшемся представлении.

Вечером прозвучали фанфары, и гостей пригласили за подарками к маленьким киоскам, где раздавали веера, перчатки, темляки, ленты и фарфоровые изделия. Любая из этих мелочей стоила менее сотни рублей, однако, как отмечает Екатерина в своих мемуарах, доставила каждому немалое удовольствие. А еще позже, когда подали вино, луна залила дворец серебряным светом, и начались танцы.

Забыв на время обо всем, опьяненные вином, теплом и лунным светом гости кружились, притопывали, подпрыгивали до третьих петухов.

Бал имел громадный успех, который не смогли омрачить или принизить завистливые сплетни и мелкие интриги. Все, от императрицы до последнего лакея, расточали похвалы великой княгине. Редчайшие вина, вкуснейшие яства, развлечения и щедрые подарки — все это, по отзывам гостей праздника, заставило их почувствовать себя на вершине блаженства. Даже Петр, его грубые и тупые голштинцы и злейшие враги Екатерины были ошеломлены и на время покорены этим грандиозным балом и с гордостью показывали полученные подарки.

— Это было дано мне ее императорским величеством, великой княгиней, — говорили люди, хвастаясь своими подарками.

— Она сама доброта, она каждому дала замечательные подарки.

— Какая она очаровательная, она очень мило улыбнулась мне.

— Ей очень нравилось смотреть, как мы танцуем, едим и веселимся.

Восторженные отклики не стихали несколько дней, о чем Екатерина знала от осведомителей. Она не преминула об этом упомянуть в своем дневнике. Все отметили доброжелательность хозяйки праздника, ее превосходное настроение и то, что она старалась, чтобы каждому гостю нашлось место на балу. В великой княгине открыли множество новых достоинств.

«Я обезоружила своих врагов, — писала Екатерина. — Это и было моей целью. Но такое положение не могло сохраняться долго». Расходы на это празднество составили почти половину ее годового дохода. Очень пригодились деньги, полученные из Англии благодаря посредничеству Чарльза Хенбери-Уильямса.

— с точки зрения политики — ее дело было почти проиграно. Через месяц после незабываемого бала близкого друга и наставника Екатерины, сэра Чарльза, отозвали в Англию, поскольку, по мнению правительства, его миссия закончилась провалом. На его место был назначен посредственный дипломат, лорд Кейт, который, как считала Екатерина, не мог идти ни в какое сравнение с сэром Чарльзом. Екатерина написала последнему нежное письмо, где благодарила его за все то, чему он ее научил, и за его неоценимую поддержку. «Прощайте, — писала она, — мой лучший, мой дорогой друг».

Влияние англичан стало ничтожным. Российский двор перенес свою благосклонность на французов. Летом 1757 года в Петербург прибыл новый французский посол, маркиз де Лопитель. Он привез с собой не только большой штат сотрудников и прислуги, но и целый рой шпионов. Теперь, когда Россия вступила с Францией в союз против Пруссии и слава русского оружия гремела на полях сражений, интересам молодого двора был нанесен ущерб. Екатерина, Петр и канцлер Бестужев все еще ориентировались на Англию, считая ее самым стойким и выгодным для России сторонником, но Шуваловы и Михаил Воронцов взяли сторону Франции, и императрица позволила им себя убедить. Елизавета всегда ненавидела Пруссию и пруссаков, а к Бестужеву никогда не благоволила. Петра же она просто презирала. Что касается Екатерины, то в расположении, проявляемом императрицей, всегда скрывалось жало недоверия. Екатерина не могла не понимать, что предпочтение, оказываемое Франции, таило немалую угрозу для нее лично. И тут никакие балы не помогут!

У нее появилась еще одна серьезная забота. Она забеременела от Понятовского. Днем, за несколько часов до начала того самого знаменитого бала, с ней произошел неприятный случай. В коляске объезжая места, где шли приготовления к празднику, она вдруг упала и сильно ударилась. Весь тот вечер, принимая гостей и покоряя их своим радушием, она не могла избавиться от мысли о возможном выкидыше. К счастью, ее тревога оказалась ошибочной. Нетрудно представить, что она чувствовала, когда расхаживала среди гостей, выбирая, кого приласкать, а кого унизить пренебрежением, внешне являя собой образец царственной безмятежности.

Вторая беременность великой княгини не вызывала прежнего интереса, поскольку не имела значения для престолонаследия: ведь уже был Павел. Зато отцовство ребенка вызывало нежелательные толки. Петр, очевидно из гордости, не отрицал свою причастность к беременности жены, но все при дворе знали, что отец ребенка — Понятовский.

Екатерина беспокоилась, что если императрица скончается во время ее родов или в первые несколько недель после них, то она будет еще слишком слаба, чтобы осуществить замысел, который вынашивала несколько лет. Ее враги могут воспользоваться этим с выгодой для себя. Да и Петр заявит о ее прелюбодеянии и заточит в монастырь.

Она не могла уже присутствовать на приемах и прочих официальных заседаниях. Эти обязанности перешли к Петру, который не выносил, когда его отрывали от любимого дела, будь это забавы с оружием в его арсенале или хмельные свидания со своей любовницей. В эти напряженные месяцы Екатерина увидела и его, и свое собственное положение новыми глазами.

«Передо мной открывались три пути, и все они были одинаково опасными, — писала она. — Во-первых, я могла разделить судьбу его императорского величества, какой бы превратной она ни оказалась. Во-вторых, я могла стать жертвой любой прихоти, которая могла взбрести ему в голову. В-третьих, я могла наметить свой собственный курс и следовать им, что бы ни случилось. Проще говоря, я могла погибнуть вместе с ним или по его приказу, или же спасти себя, своих детей и, возможно, государство от угрожавшей всем нам катастрофы».

Разумным казался лишь третий путь, но чтобы встать на него и не сворачивать, Екатерине потребовалось все ее мужество. В последние месяцы беременности она опять стала советницей Петра и не отказывала ему в помощи, когда он изредка обращался к ней.

В ночь на восьмое декабря у Екатерины начались родовые схватки. С известием об этом к императрице и Петру послали мадам Владиславу. Собрались повивальные бабки и приготовили «ложе страданий». Через несколько часов после этого в комнату к ней заглянул Петр.

На нем был голштинский мундир, сапоги со шпорами, орденская лента через впалую грудь, на которой поблескивали награды. На поясе висела огромная сабля.

— Только в нужде познаем мы наших истинных друзей, — прозвучал его унылый, монотонный голос. — В этом мундире я готов выполнить свой долг, а долг голштинского офицера — быть верным клятве и защищать княжеский дом от всех его врагов. Поскольку вы больны, я пришел предложить вам свою помощь.

Словно не веря, что перед ней Петр, Екатерина зажмурила глаза и снова открыла их. Он был просто комичен в вычищенных до блеска сапогах, с рукой, держащей рукоятку сабли.

Вокруг нее лежали груды полотенец. Шел пар из лоханей с горячей водой. Екатерина увидела затуманенные глаза Петра. Он был настолько пьян, что едва держался на ногах. Она стала умолять его уйти и лечь спать — не дай бог, императрица увидит его. Ничего хорошего это не сулило. Елизавета не выносила голштинских мундиров и пристрастия Петра к вину. Он упрямился, не хотел уходить, но с помощью мадам Владиславы и повивальной бабки, которые убедили Петра, что его жена родит через несколько часов, Екатерине удалось его выпроводить.

Вскоре после этого курьезного происшествия пришла императрица и спросила, почему ее племянник не сидит у постели рожающей жены. Ей сумели втереть очки, и, услышав, что роды задерживаются, она ушла.

нее были ложные схватки. Она с аппетитом пообедала. Сидевшая рядом с ней повивальная бабка подбадривала ее, говоря, что вся еда пойдет на пользу. Не успев встать из-за стола, Екатерина ощутила дикую боль, пронизавшую все ее тело. Тут же повивальная бабка и мадам Владислава подхватили ее под руки и потащили в родильную комнату, послав сказать об этом императрице и Петру. На сей раз схватки продолжались недолго. Екатерина родила девочку, о чем тут же уведомили императрицу, которая появилась лишь за несколько секунд до этого важного события.

Екатерина попросила высочайшего соизволения дать дочке имя императрицы, но Елизавета отказала. У нее было готово уже имя на этот случай: Анна Петровна — так звали ее покойную сестру, мать Петра. Екатерина не успела толком рассмотреть новорожденную, как ее выхватили у нее из-под носа и унесли в покои императрицы, туда, где уже жил маленький Павел.

История повторилась. Как и в прошлый раз, о Екатерине все позабыли. Государыня распорядилась, чтобы к ней никого не подпускали. Лишь мадам Владислава дежурила в покоях великой княгини, но никто больше не пришел узнать о ее состоянии или поздравить. «Я была совершенно покинута и заброшена всеми, словно несчастная нищенка». На этот раз она заранее приняла меры предосторожности против сквозняков и устроила все в своей спальне так, как ей хотелось.

Прошло несколько недель, и Екатерина изобрела способ обойти запрет императрицы принимать гостей. Она прятала наиболее близких к ней людей — Понятовского и нескольких своих фрейлин — за ширмой. Когда к ней с инспекционным осмотром явился Петр Шувалов, которого она называла «придворным оракулом», его глазам предстали пустынные покои, где сиротливо и неприкаянно лежала великая княгиня.

В это время ее друзья, затаив дыхание и стараясь не выдать себя неосторожным движением, прятались за ширмой, а потом громко смеялись над тем, как им удалось одурачить самого умного человека при дворе. Склонная к интригам и авантюрам Екатерина обожала эти тайные сборища, но чувствовала себя обделенной, зная, что каждый вечер во дворце в честь появления на свет маленькой Анны Петровны устраивались всевозможные торжества, на которые ее не приглашали. Зато среди веселящихся выделялись Петр и его любовница. У великого князя была еще одна причина для хорошего настроения: императрица подарила ему шестьдесят тысяч рублей, столько же, сколько и роженице.

правителем России, а у ее дочери будет судьба, которой многие позавидуют. Под опекой императрицы ее дети как за каменной стеной. Если сама Екатерина впадет в немилость, сын и дочь останутся незапятнанными. Сознание этого давало ей некоторое утешение. Медленно тянулись тоскливые зимние дни, и она начала ощущать, что вокруг нее все туже затягивается петля заговора.

В феврале 1758 года двор содрогнулся от жуткой новости. Канцлер Бестужев был взят под арест вместе с тремя своими сподвижниками, тесно связанными с ним и Екатериной — ювелиром Бернарди, который передавал великой княгине секретные послания и был причастен к ее политическим сделкам; Иваном Елагиным, другом Понятовского и стойким сторонником Екатерины, который считал, что Елизавете должны наследовать она и ее муж, и Василием Ададуровым, бывшем учителе Екатерины, преподававшем ей русский язык, и доверенным лицом канцлера. Арест Бестужева держался в тайне, но Понятовский узнал о нем и сумел предупредить Екатерину.

Она сразу же поняла, что ей угрожает большая опасность. Ведь она не только вела с Бестужевым тайную переписку, но они во всех подробностях обсуждали передачу власти, что было вполне логично в тех обстоятельствах, но все равно считалось изменой. Бестужев разработал план, по которому после смерти власть перейдет к Екатерине, а сам канцлер станет ее правой рукой, заняв ключевые правительственные посты. Екатерина отвергла этот план, проявив больше осмотрительности и осторожности, чем стареющий канцлер. И все же сама переписка между великой княгиней и Бестужевым давала повод для ее ареста.

К счастью для Екатерины, канцлер сжег свои бумаги до того, как к их поискам приступили агенты и соглядатаи Александра Шувалова. Она тоже спалила свои бумаги, но знала, что одного уничтожения улик для спасения недостаточно. Бернарди, Елагина и Ададурова приговорили к ссылке, Бестужева лишили всех должностей и наград и учредили особую комиссию по разбору его деяний.

В апреле Екатерину вызвали в покои императрицы. Этого она ожидала уже несколько недель и, конечно, боялась. Она даже ощущала, как к ней тянутся холодные руки государыни. Однажды утром в ее апартаментах появился Александр Шувалов и забрал с собой мадам Владиславу, которая давно служила верой и правдой Екатерине. Великая княгиня залилась такими горькими слезами из-за потери близкой подруги, что даже у жестокого и черствого Шувалова не выдержало сердце, и он, заплакав вместе с Екатериной, уверял ее, что государыня сама побеседует с ней об этом деле. Екатерина поняла: надо предупредить фрейлин и слуг, что они могут оказаться в опасном положении. Она так разволновалась, что принялась ходить По комнате, забыв про еду и сон.

входившего в покои императрицы через другую дверь. Она давно уже не виделась с ним. Как и все придворные, он избегал встреч и разговоров с ней. Это явный признак, что она под подозрением и ей угрожает арест. Можно было лишь строить догадки, какую роль сыграет Петр в ее будущей судьбе. Разумеется, он хотел ее устранить: ведь это позволяло ему жениться на Елизавете Воронцовой. Тут не было никаких сомнений. Петр давно затаил на нее злобу. Он скажет все что угодно, лишь бы избавиться от нее.

Стремясь во что бы то ни стало опередить его, Екатерина, едва лишь ее подвели к императрице, бросилась ей в ноги и в слезах умоляла отпустить ее домой в Германию.

Елизавета, обезоруженная поведением Екатерины, велела ей встать, но та осталась на коленях, покорная, как раскаявшийся ребенок.

— Как я могу отправить вас назад? — спросила ее Елизавета, у которой тоже на глаза навернулись слезы. — Вспомните, ведь у вас есть дети!

— Мои дети у вас в руках, и никто о них лучше не позаботится, — ответила Екатерина. — Надеюсь, вы не оставите их.

— Но как мне объяснить то, что я отсылаю вас?

— Ваше императорское величество просто объяснит, если вы сочтете это подходящим, что я в ваших глазах обесчестила себя и навлекла гнев великого князя.

Петр пока хранил молчание. Ни он, ни Александр Шувалов не вмешивались в разговор двух женщин. В просторном помещении больше никого не было, но Екатерина подумала, что за ширмами кто-то мог прятаться.

Императрица приказала Екатерине встать и посмотреть ей в лицо.

— Одному богу известно, — сказала Елизавета, — как я плакала, когда вы впервые прибыли сюда и тяжело заболели. Если бы я не любила вас, то никогда не стала бы удерживать вас здесь.

Но теперь Елизавету было не так-то просто улестить. Ее глаза стали сухими, когда она обвинила Екатерину в чрезмерной гордости, в том, что та воображала себя умнее всех.

— Если бы я считала себя умной, — возразила Екатерина, — то ничего не могло бы лучше всего убедить меня в обратном, чем то состояние, в котором я сейчас нахожусь.

Петр зашептался о чем-то с Шуваловым. Вскоре к ним присоединилась императрица. Эта троица находилась довольно далеко от Екатерины, и она не слышала почти ничего из того, что они говорили. Однако ей удалось отчетливо разобрать слова Петра: «Она страшно недоброжелательна и ужасно упряма».

— Если вы относите это ко мне, — подала голос Екатерина, обращаясь к Петру, — то я в присутствии ее императорского величества могу совершенно спокойно заявить, что я, действительно, недоброжелательна к тем, кто содействует вам поступать несправедливо, и что я стала упрямой после того, как заметила, что стараясь во всем угодить вам, вызвала с вашей стороны враждебное отношение к себе.

— Ну вот, — воскликнул Петр, — вы сами видите, насколько она недоброжелательна. Она сама признает это.

Словесная перепалка продолжалась, но постепенно Екатерина почувствовала, что отношение Елизаветы смягчилось. Однако враждебность Петра возросла, особенно из-за того, что в разговоре с императрицей Екатерина очернила его любимца Брокдорфа.

— Вы вмешивались во многие дела, которые не имеют к вам никакого отношения, — сказала императрица, подойдя к Екатерине поближе. — Во времена императрицы Анны я бы поостереглась делать такие вещи.

Она показала на несколько писем в большой золотой чаше и обвинила Екатерину в переписке с фельдмаршалом Апраксиным, который, возглавляя в прошлом году армию, перешел в лагерь сторонников Екатерины. Великая княгиня отрицала, что совершила предосудительный поступок. Она писала Апраксину только потому, что испытывала к нему уважение и была озабочена его здоровьем. Кроме того, добавила она, в одном из писем содержались поздравления по случаю Нового года, а в другом — в связи с рождением у него сына.

— Бестужев говорит, что было еще и много других писем, — грозно произнесла Елизавета.

— Если Бестужев говорит это, значит, он лжет.

— Ну что ж, раз он возводит на вас напраслину, я прикажу пытать его.

Екатерина поняла, что государыня берет ее на испуг, и постаралась придать своему лицу бесстрастное выражение. Полтора часа на нее обрушивался град обвинений, и Екатерина парировала их. У Елизаветы не было никаких видимых признаков усталости, несмотря на позднее время. Она упорно твердила одно и то же. Несколько раз она выходила из комнаты, возвращалась, обращаясь то к Екатерине, то к Петру, но еще чаще совещалась с Александром Шуваловым. Петр и Шувалов постоянно вели разговоры между собой, но до Екатерины долетали лишь обрывки.

Петр, которым овладела злоба, терял над собой власть. Своими гневными тирадами он пытался настроить императрицу против Екатерины. И все же она видела, что на государыню куда большее впечатление произвели ее ответы, доводы, нежели всплески ненависти Петра. «Она слушала, — позднее писала Екатерина в своих мемуарах, подробно вспоминая эту сцену, — с особым вниманием и невольным одобрением по отношению к моим четким, ровным ответам». Елизавета прекрасно понимала, что Петр желал избавиться от своей жены и заменить ее на троне любовницей, но она не собиралась потакать этой его прихоти. Однако многое оставалось невыясненным.

Наконец приблизительно в три часа утра императрица тихо сказала Екатерине:

— Мне нужно многое сказать вам, но теперь не могу, потому что не хочу, чтобы вы еще больше расходились.

Екатерина приняла это близко к сердцу и прошептала в ответ, что больше всего хотела бы «открыть свое сердце и душу» Елизавете.

Этот поединок Екатерина выиграла. Она увидела, что в глазах императрицы заблестели слезы сочувствия. Не удостоив Екатерину даже взглядом, Петр вышел и отправился в свои покои. Екатерина вернулась к себе. Ее ум был взбудоражен случившимся, и мысли кипели. Она уже была в спальне, и фрейлины готовили ее ко сну, когда в дверь вдруг постучали. Это был Александр Шувалов, который после беседы еще совещался с Елизаветой.

— Императрица выражает вам свое почтение, — сказал он хмуро, — и просит вас не огорчаться. Она побеседует с вами наедине.

Почувствовав огромное облегчение, Екатерина низко поклонилась графу Шувалову и попросила его засвидетельствовать ее почтение государыне. Через несколько дней от своих шпионов Екатерина узнала, что Елизавета часто всем при дворе говорила: «Она очень умна, моя племянница. Она любит правду и справедливость. Но мой племянник идиот».