Мордвинова З. Е.: Смольный институт в эпоху императрицы Екатерины II (1764—1796)

СМОЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ В ЭПОХУ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ II (1764—1796)

Мужчины делают законы, женщины — нравы.

Гибер

I

ВОСПИТАТЕЛЬНОЕ общество благородных девиц, основанное императрицей Екатериной II при Смольном монастыре, может по справедливости назваться рассадником женского образования в России. Название это оно заслуживает не только по праву своего первородства, но и по той роли, которую сыграло в воспитании ряда женских поколений, вносивших просвещение и культуру в самые отдаленные углы нашей родины. Нынешний стопятидесятилетний его юбилей говорит сам за себя.

В основу нового дела императрица ставила широкую, государственную задачу: сознавая, что для блага России нужно, чтобы лица, призванные ей служить, были людьми просвещенными, она увеличивает число мужских учебных заведений и принимает все меры к улучшению образования в них. Но гениальный ум Екатерины подсказал ей, что это еще не решает вопроса и что роль женщины в воспитании хороших граждан имеет огромное значение, что невоспитанные и необразованные жены и матери предрассудками и невежеством могут влиять лишь пагубно и тормозить все ее усилия на пользу ее подданных. Придя к этим выводам, «она не ограничилась целью давать государству лишь образованных женщин, но захотела ввести женское образование в общую систему воспитания русского юношества и путем гуманного и рационального воспитания и образования молодого поколения обоего пола улучшить породу русских „отцов и матерей“, доставить счастье отдельной личности и этим поднять благосостояние всего государства»^[1].

«Генеральном учреждении о воспитании обоего пола юношества», конфирмованном императрицею 12 марта 1764 года:

«Искусство доказало, что просвещенный науками разум не делает еще доброго и прямого гражданина, но во многих случаях паче во вред бывает, естьли кто от самых нежных юности своей лет воспитан не в добродетелях и твердо оные в сердце его не вкоренены. Посему ясно, что корень всему злу и добру — воспитание. Достигнуть же последнего с успехом и твердым исполнением не инако можно, как избрать средства к тому прямые и основательные, т. е. произвести сперва способом воспитания, так сказать, новую породу, или новых отцов и матерей, которые детям своим те же прямые и основательные воспитания правила в сердце вселить могли, какие получили они сами, и от них дети передали бы паки своим детям и так, следуя из родов в роды в будущие века».

Эти взгляды господствовали тогда в Европе, и Екатерина, поклонница Монтеня, Локка, Фенелона, естественно была ими проникнута. Смелость ее плана заключалась в том, что, учреждая учебное заведение, равного которому не было еще и в Европе^[2], она, не колеблясь, применяла теории великих умов в стране еще вполне невежественной, рассчитывая, очевидно, на природный разум и талантливость нации, с которой она успела сродниться и оценить ее за двадцать лет своей жизни в России.

Вслед за тем, 5 мая 1764 года был ею подписан указ о воспитании двухсот благородных девиц в новостроящемся петербургском Новодевичьем монастыре, освящение которого было назначено на 28 июня 1784 года. Сенату было повелено напечатать и разослать устав этого заведения по всем губерниям, провинциям и городам, «чтобы каждый из дворян мог, если пожелает, поручить дочерей своих в младенческих годах сему учрежденному воспитанию». Первою начальницей его была назначена княжна Анна Долгорукая, вскоре замененная вдовою действительного статского советника Софиею де Лафон, и ставшей главною сподвижницею императрицы в создании Смольного монастыря.

в чем от них отбиралась подписка.

Императрица, знавшая низкую степень развития тогдашнего общества, надеялась удалением детей на долгий срок от невежественной среды сгладить всякий след воспоминаний о грубости домашней обстановки и, вернув туда уже развитую и облагороженную девушку, тем самым способствовать смягчению нравов, которые должны были создать новую породу людей.

Устав для воспитательного общества составлен Бецким — самым образованным человеком своего времени. Бывши неоднократно за границей, знакомый с уставами учебных заведений различных стран Европы, он применил и к рассаднику русс;кого женского просвещения все, что выработал тогдашний образованный мир.

Питомицы Смольного делились на четыре возраста. Предметами обучения в первом возрасте (от шести до девяти лет) были: Закон Божий, русский и иностранные языки (чтение и письмо), арифметика, рисование, рукоделье и танцы. Ко второму возрасту (девять — двенадцать лет) прибавлялись история и география, а также ознакомление девочек с домашним хозяйством. В третьем возрасте (двенадцать — пятнадцать лет) шло преподавание тех же предметов, но вводились словесные науки, состоявшие в чтении исторических и нравоучительных книг. Затем следовала еще: опытная физика, архитектура, скульптура, токарное искусство и геральдика. Домашнему хозяйству обучали уже на практике. Музыка и пение входили также в предметы обучения. Курс последнего возраста (пятнадцать — восемнадцать лет) состоял в повторении всего пройденного, причем особое внимание обращалось на Закон Божий. Домашняя экономия проходилась уже во всех подробностях. Каждая из воспитанниц, по очереди, должна была вести счеты, выбирать съестные припасы, производить каждую субботу уплату за них и заботиться о порядке и чистоте приготовления блюд.

Другое важное постановление о занятиях воспитанниц последнего возраста заключалось в том, что они ежедневно, по очереди, назначались для преподавания в младших классах, чем имелось в виду приучить их к педагогической практике, необходимой для будущих матерей-воспитательниц.

— сказать трудно, но несомненно, что Бецкий во всем брал пример с европейских школ. Если особенно основательно изучались иностранные языки, то делалось это в тех видах, что при отсутствии тогда русской литературы и при богатстве европейской — смолянкам открывалась возможность чтением иностранных книг развивать ум и пополнять знания, на чем особенно настаивала Екатерина.

Преподавание было поручено двадцати четырем учительницам-иностранкам, преимущественно француженкам, ибо русских учителей недоставало даже для мужских училищ. Естественно, что и учение шло на иностранных языках. Только Закон Божий преподавал священник, а русской грамоте учили монахини. Рисованию, музыке и танцам обучали учителя.

Устав настоятельно требовал, чтобы дети всегда имели вид бодрый, веселый, довольный и «вольные действия души». Поэтому предписывалось отнюдь не делать из наук предметов скуки, горя и отвращения и облегчать всякими способами усвоение знаний, обращая при этом внимание на степень развития и способности каждой девочки в отдельности.

Что касается системы воспитания, то в уставе дается наставление самим воспитательницам, начиная с начальницы. В обращении с детьми требуются: «кротость, благопристойность, учтивость, благоразумие, справедливость и также непритворная веселость и отсутствие лишней важности в обращении». Именно личным примером самих педагогов устав полагает привить те же качества их питомцам. Наказания не допускались, и единственным средством исправления провинившихся служило пристыжение перед всем классом, «дабы стыд одной служил всегда к воздержанию других от подобных поступков». Но применялась эта мера лишь в очень важных случаях, к каковым отнесено малейшее нарушение благочиния во время молитвы, а тем более при церковном богослужении. Из этого видно, как строго относился устав к религиозному воспитанию, где оно и поставлено, «яко первое всему основание». Затем идет перечисление добродетелей, которые следовало прививать детям: «повиновение начальствующим, равенственное в благонравии поведение, великодушие, удаление всего того, что гордостью отзываться может» и т. д. В обыденной жизни указывалось обращать особое внимание на качества, отсутствием которых страдало тогдашнее общество, — опрятность и учтивость. Первое входило в программу физического воспитания; что же касается учтивости, то эта добродетель особенно отмечена Бецким — типичным представителем благовоспитанного вельможи XVIII столетия — и, можно сказать, ставится им краеугольным камнем в нравственном воспитании юношества. Учтивость «благородная и непринужденная» была обязательна не только в отношении высших и равных, но и с низшими, «с самыми последними, какого бы звания кто ни был». Из этого качества уже само собой развивались благожелательность, уважение к личности другого, приветливость в обращении, все то, что выражалось словами Екатерины: «сближает людей, придает вид спокойной и благородной скромности в поведении, в осанках приятных, в разговорах вежливых и разумных, в ласковых поступках». Очевидно, тут идет вопрос не только о светских манерах, но о выработке того культурного типа, который осуществлял бы ее государственную задачу: создать новую породу людей. Окружая детей с самого нежного возраста атмосферой непринужденной веселости, развивая в них всеми способами привычки цивилизованных людей, Екатерина, конечно, смягчала характеры привезенных ей маленьких зверьков, облагораживала натуры и развивала в них изящество не только внешнее, но и внутреннее. Если к этому прибавить, что в институте девицы приучались к домашнему хозяйству, занимались шитьем себе белья и платьев, давали уроки в младших классах, подготовляясь к педагогической деятельности, чем впоследствии могли быть полезны себе и другим, то станет ясно, что государыня не подготовляла из них лишь светских кукол, как у нас до сих пор принято думать. В общую систему воспитания вошел и вопрос о физическом развитии детей, на что было положено много забот. «Всякая излишняя нега вовсе изгнана быть долженствует»,&;;nbsp;— сказано в уставе. Правила, касающиеся всех сторон жизни питомиц, разработаны в мельчайших подробностях и своей разумностью могут вполне соперничать с современными нам приемами в этом деле, несмотря на то, что написаны полтораста лет назад, когда о гигиене как науке не имелось еще и понятия.

Ставя воспитание на первый план, великая государыня, однако, далеко не сочувствовала типу благовоспитанного неуча. По собственному опыту она знала, что широкое развитие ума и знаний дастся не классными только занятиями, а приобретается, главным образом, чтением хороших книг и вдумчивым отношением к прочитанному. Поэтому беспрестанно и настойчиво выражает она свое желание и требование, чтобы в смолянках всеми мерами развивали интерес и любовь к чтению. Она видит в этом не только пользу для ума, но для души и для личного счастья человека, вспоминая, очевидно, свои первые годы жизни в России, полные горя и унижения, от которых она спасалась за чтением «возвышающих душу» книг. Предписывая воспитательницам вступать с девицами в беседы о прочитанном, предоставляя им полную свободу высказывать свои мысли, сама императрица снабжает библиотеку книгами — по преимуществу историческими и философскими. Так как книги эти в большинстве были иностранные, то основательное знание европейских языков сослужило службу смолянкам.

«... нельзя не проникнуться глубоким благоговением к основательнице его и его исполнителю — Бецкому. Весь устав дышит такою гуманностью, сердечною любовью к детям, уважением к их природе, боязнью в чем-нибудь помешать правильному и свободному ее развитию, что перед этим все заблуждения и ошибки, обусловленные иными временами и иными взглядами на воспитание, исчезают бесследно. Если даже теперь, когда сравнительно со временем Екатерины и Бецкого мы так далеко ушли в педагогике, нашлись бы такие исполнители духа устава, каких Екатерина и Бецкий думали создать путем особо составленных наставлений и инструкций, идеалы Екатерины и Бецкого, их педагогические приемы и принципы не потеряли бы и для нас своей цены. Но и теперь, как и сто двадцать пять лет назад, воспитатели, даже самые лучшие из них, все-таки остаются людьми, а устав Бецкого для полного осуществления требовал ангелов»^[3].

Тем не менее, все, что было в человеческих силах, великая государыня осуществляла. Не довольствуясь приглашением к просвещенно только дворянских детей, императрица озаботилась разлить это благодеяние и на других своих подданных. Января 31-го 1765 года при открытом уже воспитательном обществе благородных девиц она учредила мещанское училище, куда могли отдавать детей своих люди непривилегированных сословий. Училище поступало в ведение той же начальницы. Срок приема, время пребывания детей в училище были одинаковы в обоих заведениях; но в программе обучения мещанских девушек была уже разница. Применяясь к среде и условиям жизни, ожидавшим их при выходе из школы, их обучали основательно всем женским работам и ремеслам и расширяли хозяйственные сведения, что могло быть необходимо им в жизни. Из наук же, кроме Закона Божьего, преподавался русский язык и один из иностранных; арифметика, рисование и танцы; не исключались музыка и пение для тех, у которых проявятся к тому способности и охота. Что касается воспитания, то оно применялось в училище во всех тех же культурно-облагораживающих приемах, как и в обществе, дабы и в мещанскую среду внести стремление императрицы «создать новое порождение, от которого бы правила прямые воспитания непрерывным порядком в потомство переходить могли». На первый взгляд кажется странным обучение иностранному языку и танцам мещанских девушек, предназначавшихся для трудовой жизни. Но Екатерина не делала ничего необдуманно: в план ее входило соображение, что в захолустных дворянских семьях, где детей обучали грамоте зачастую отставные солдаты или пономари, эти девушки из Смольного сыграют роль сравнительно очень образованных учительниц; а для многих из них, сирот или бездомных, явится хороший заработок и обеспечение жизни. Екатерина проявляла большую заботливость о судьбе мещанских девушек: так, при определении их в училище на имя каждой откладывалось по пятидесяти рублей, которые с процентами, наросшими за двенадцать лет, выдавались им при выпуске. К этому же фонду причислялись деньги, вырученные от работ воспитанниц. По окончании курса те, которые не имели родных, оставлялись в Смольном на три года и уже по достижении двадцати одного года отпускались «на волю», сохраняя право во всех житейских затруднениях искать защиты и помощи в бывшем их питомнике. Важной привилегией этого образования являлось то, что в случае выхода девушки замуж за крепостного, муж ее получал вольную.

К первому приему назначено было допустить шестьдесят мещанских девушек, а полный комплект должен был состоять из двухсот сорока. Первые шестьдесят полностью прибыли к сроку.

II

Холодно и недоверчиво отнеслось дворянство к монаршей милости. Хотя приглашение к просвещению дворянских детей было распубликовано во всех концах империи, на первый прием вместо двухсот девочек было привезено всего пятьдесят одна, причем большинство их были дети родителей, живших в Петербурге. В два следующие приема также не получилось и половины комплекта. И только значительно позже мысль о пользе образования стала прививаться. Способствовали этому, главным образом, распространившиеся слухи о первых воспитанницах, выпущенных из Смольного, и о милостях к ним государыни. Интересно проследить, как применялся идеальный устав о воспитании во внутренней жизни института именно в эти первые годы. Несмотря на то что сведений об этом времени сохранилось очень мало, сгруппировав их по некоторым документам, можно дать довольно верную картину действительности. До нас дошли записки Ржевской, рожденной Алымовой, лучшей воспитанницы первого выпуска. В полном беспристрастии ее повествования нельзя сомневаться: свои воспоминания она писала уже в преклонных годах, когда в живых не было не только Екатерины, но никого из воспитавших Ржевскую, значит, ей не было поводов ни угождать, ни льстить. О своем пребывании в Смольном, куда она была отдана ребенком шести лет, Ржевская говорит, как о счастливейшем времени своей жизни, которое «нельзя сравнить ни с богатством, ни с блестящим положением светским, ни с царскими милостями, ни с успехами в свете, которые так дорого обходятся». Очевидно, хорошо жилось в этой «общине сестер», где царило «полное равенство для всех, где все были подчинены одним общим правилам и где единственным отличием между воспитанницами служили достоинства и таланты». При неумелом воспитании и на этой почве могла развиваться кичливость с одной стороны и зависть — с другой. Но умная начальница, де Лафон, «развивая в детях природные дарования, приучала их быть рассудительными, вдумчивыми и строгими к себе». Будучи наставницей-другом, заменявшей детям мать, она умела направлять их мысли к тому, что предпочтения и отличия не должны делать их гордыми и требовательными, и предостерегала их от таких недостатков. Сама Ржевская, будучи первой ученицей в классе, следуя этим мудрым советам, «старалась совершенствоваться, чтобы сохранить общее расположение». «Между нами царило согласие; общий приговор полагал конец малейшим ссорам. Обоюдное уважение мы ценили более милостей начальниц; никогда не прибегали к заступничеству старших, не жаловались друг на друга, не клеветали, не сплетничали, потому не было и раздоров между нами. В числе нас были некоторые, отличавшиеся такими качествами, что их слова служили законом для подруг. Вообще большею частью были девушки благонравные и очень мало дурных, и то считались они таковыми вследствие лени, непослушания или упрямства. О пороках же мы не имели и понятия».

Очевидно, де Лафон поняла дух устава, и при таком режиме в Смольном не могло быть места унынию и грусти, которых не допускала там Екатерина. Другим ближайшим к воспитанницам лицом был Бецкий — удивительно добрый, всеми уважаемый человек, справедливый, без малейшего лицеприятия. Классных наставниц Ржевская тоже хвалит, признавая в них личностей, стоящих в деле воспитания на должной высоте^[4].

«Скрывая всегда расстояние, — пишет Ржевская, — отделяющее подданных от государыни, мать и покровительница заведения не могла лишь скрыть от воспитанниц великих качеств, ее отличавших; но и допуская короткое обращение детей с собою, она никогда не роняла своего величия». В первый раз Екатерина приехала в Смольный 21 ноября 1764 года, через пять месяцев после его открытая. Приезд ее на этот раз носил официальный характер; ее сопровождал двор и четыре попечителя Смольного. Отстояв обедню, государыня осмотрела работы, которым дети успели научиться; присутствовала на обеде, пробовала кушанье, выслушала речь одной воспитанницы и, пробыв с десяти часов утра до часу, уехала, обещая скоро опять навестить их. Обещание свое она сдержала и после этого первого знакомства бывала уже частой гостьей Смольного, приезжая не в торжественные только дни, а запросто, «обыденкою», как записано в камер-фурьерском журнале. Эти-то посещения государыни и создали ту атмосферу радости и счастья, которыми жили будущие пионерки просвещения. Надо думать, что Екатерину влекло туда не только желание следить за тем, как начальствующие выполняют ее мысль воспитывать «новую породу людей», но и ее собственное сердце. Судьба отказала ей в счастье иметь родных дочерей, и нет ничего мудреного, что неудовлетворенное материнское ее чувство находило некоторую отраду в неподдельной любви, которой отвечали на ее ласки рой девочек, бежавший к ней навстречу. Всегда веселая, приветливая, ласковая, императрица покоряла сердца детей, инстинктивно чувствовавших ее доброту и материнскую заботу еще в таком их возрасте, когда им недоступно было понятие о расстоянии, разделявшем подданных от монархини. С годами эти чувства их росли и крепли, и свое благоговейное обожание к царице они разнесли во все концы ее царства. В свои частые посещения императрица так близко к ним стояла, что знала всех по именам, замечала особенности каждой, давала им ласково-шутливые названия и довела свое благорасположение до того, что вела переписку с некоторыми из них. К сожалению, из этой корреспонденции сохранилось для потомства лишь четыре письма к девочке-сиротке Левшиной^[5]. Надо удивляться, когда находила гениальная императрица, занятая государственными делами, время отвечать на детскую болтовню. Именно жаждой детской привязанности можно объяснить задушевные ответы Екатерины, характеризующие взаимные отношения главы государства и создаваемых ею новых людей...

Первое письмо Екатерины помечено 1770 г. Левшиной было тогда двенадцать лет.

«Черномазая Левушка. Получив ваше милое письмо, мне захотелось сесть в коляску и ехать прямо в монастырь, чтобы вас увидать; но не прогневайтесь, меня удержал сильный холод. Я резвлюсь немногим меньше, чем вы, поэтому нахожу вас очень любезною; но воздух ваших больших коридоров слишком свеж для меня в этом месяце. Как только сильные морозы пройдут, я приеду как-нибудь на все послеобеденное время присутствовать при разных ваших занятиях, если мои, ибо и у меня они есть, мне это позволят. Мой поклон всему обществу, поцелуйте, пожалуйста, от меня старейших моих знакомых — серых сестер; скажите им, что мне приятно видеть их всякого рода успехи, это доставляет мне истинное удовольствие; я им это докажу, когда приеду как-нибудь вечером, чтобы вволю поиграть с обществом. Мой поклон г-же Делафон, которой вы стольким обязаны, и которую вы так нежно любите.

».

«для любопытства письмо резвыя Левшины», прибавляя при этом: «Я чаю, что на четырнадцатом году не можно более опыта дать живого, веселого и приятного сложения». В переписке с Вольтером Екатерина с чувством справедливой гордости отзывается о своем питомнике. «Мне не раз хотелось, — пишет она в марте 1772 г., — послать вам несколько полученных мною записок, которые наверно сочинены не учителями, ибо в них очень много детского; но уже и теперь в каждой строке видны, рядом с невинностью, приятность и веселость их ума». И всегда в письмах своих к философу она возвращается к похвалам смолянок, которые превзошли ее ожидания; находит, что успехи их удивительны; что все замечают, как они становятся «столь же любезными, сколь и обогащенными знаниями, полезными для общества, вместе с тем обладают безукоризненною нравственностью, однако же без мелочной строгости монахинь». Любя детей, государыня старается доставлять им удовольствия и развлечения, соединяя приятное с полезным. По духу того времени упражнения в театральных представлениях считались хорошими воспитательными средствами «для развития добрых нравов и хороших манер». Так было в Европе, откуда Екатерина заимствовала свои просветительные приемы. Успехами воспитанниц своих на этом поприще она делится с Вольтером, говоря ему, что играют они лучше заправских актеров, но в то же время горюет, что нет хороших пьес, и, боясь «дурными и пошлыми пьесами испортить вкус», просит Вольтера помочь ей в этом деле. Вольтер обещает ей выслать трагедии и комедии лучших авторов, велит их сброшюровать вперемежку с белыми страницами, на которых сам сделает изменения, «нужные для сохранения добродетели ваших прелестных девиц». В ожидании этой присылки, смолянки играли отечественные произведения Сумарокова и других. Очевидно, Вольтер прислал обещанное, так как во втором письме к Левшиной и другим воспитанницам Екатерина вспоминает об игре каждой из них в пьесах Вольтера и Брюэ.

Начало письма очень характерно:

«Скажите, Левушка, могу ли я отвечать каждой из вас отдельно на вашу болтовню? Вы говорите все, что вам придет в голову; вы поздравляете меня с моим праздником; вы меня журите за то, что я не поехала на дачу; вы приглашаете меня смотреть на грязь вашего скверного сада и еще столько всякой галиматьи, что понадобилась бы целая десть бумаги, чтобы ответить вам подробно; поэтому я отказываюсь. Но продолжайте, сударыня: ваше перо, ваш язык и ваше сердце превосходны, и в самом деле я вас очень люблю».

Письмо (довольно длинное) написано, очевидно, для всех вместе. Екатерина говорит в шутливом тоне об игре каждой, а девицу Алымову называет «Алымушкой». Здесь же мы встречаем фамилию известной впоследствии Нелидовой. Должно быть, Левшина что-нибудь о ней писала, так как Екатерина говорит:

«Появление на горизонте девицы Нелидовой феномен, который я приеду наблюдать вблизи; в момент, когда этого всего менее будут ожидать, и это может случиться скоро, скоро. В ожидании этого, целую разом всех затейниц шума и благодарю их за оказываемую мне приязнь. Мой поклон г-же Делафон. 1770 г.

».

Феномены ее росли, развивались и продолжали радовать их высокую покровительницу. За три года до выпуска, когда девушки эти достигли пятнадцатилетнего возраста, Екатерина захотела побаловать их совершенно новым для них развлечением и, думается, не без тайного желания в то же время показать их столичному обществу. Была устроена для смолянок прогулка в Летний сад, и 20 мая 1773 года от Смольного, по Неве к пристани Зимнего дворца поплыла целая флотилия разукрашенных шлюпок, в которых разместились пятьдесят веселых молодых девушек, в сопровождении начальницы, Бецкого и нескольких надзирательниц. Весть о предстоящем зрелище облетела весь город, и на берег Невы собралась такая масса народа, что пришлось остановить движение экипажей по набережной и по Миллионной. Причалив, смолянки прошли в Эрмитаж, где осматривали картинные галереи, и затем пошли в Летний сад. Здесь в скрытой куртине были поставлены музыканты, и музыка грянула, лишь только появились девушки. (Этот сюрприз приготовил граф Орлов.) Они шли парами, в стройном порядке, все одинаково одетые, и без всякой робости смотрели на громадную толпу, окружавшую их со всех сторон. Многие из публики вступали с ними в разговоры, и смолянки отвечали без стеснения, но и без ужимок, вполне вежливо и весело, что очень всем нравилось. Зрелище полсотни благовоспитанных девушек было до того ново и необычайно, что обратилось в событие и породило целую литературу в стихах и в прозе. Если Екатерина имела в виду блеснуть результатами девятилетнего воспитания смолянок, то цель ее, несомненно, была достигнута, ибо эффект получился полный и она показала себя прекрасным психологом: когда-то бы еще поняли и оценили пользу просвещения в провинциях, из которых упорствовали посылать детей в Смольный; теперь же молва о нем разнесется и блеск и шум вокруг дела расшевелит неподвижное общество. Взгляды ее скоро оправдались: с этой поры просьбы о приеме детей в институт стали так многочисленны, что пришлось отказать многим за неимением вакансий. И Екатерина была довольна.

В третьем, очень длинном письме к Левшиной она весело шутит на тему о произведенном смолянками впечатлении, вдохновившем поэтов и писателей. Четвертое и последнее письмо к Левшиной написано за год до выпуска ее.

«Я думаю, сударыня, — пишет Екатерина, — что мне следует вывести два заключения из вашего письма: первое — что вы печальны, когда меня не видите, и наоборот — веселы, когда меня видите. Итак, погода показывает теперь к дождю, к печали: вас огорчает путешествие в Москву, я уже в последний раз заметила следы этого. Я исчезла, чтобы не оправдать злую поговорку, что как только одна женщина заплачет, так сейчас и другие за нею... Посмотрите, как свет несправедлив и как легко обращаются с нашей чувствительностью. Но, сударыня, не плачьте о том, что не увидите меня целый год, ибо, когда я вернусь и когда наступит срок, я вас увезу в один прекрасный день и вы наглядитесь на меня вдоволь, и вы будете трещать, как придворная сорока. Передайте мой поклон г-же Делафон; желаю, чтобы ее здоровье поправилось как можно скорей. Кланяюсь всему обществу телом и духом.

Екатерина. 1775 г.». 

спектакль. После представления, видя удовольствие, доставленное им высокой гостье, смолянки не могли сдержать порывов любви и радости, их охвативших, и бросились к ней с такой горячностью, что (по словам присутствовавшего тут Державина) «чувства их к ней, яко к матери, превозмогли почтение к своей государыне».

Императрица любила, чтобы Смольный посещали разные лица. Великий князь бывал там нередко, а первая его супруга Наталия Алексеевна ездила туда не менее трех раз в неделю. Екатерина привозила туда Дидро и шведского короля Густава; было много и других иностранцев, знакомившихся с этим диковинным, даже для европейцев, учебным заведением.

30 апреля 1776 года был первый выпуск пятидесяти одной смолянки. Они держали экзамены перед советом воспитательного общества не только по всем предметам, положенным в уставе, но еще по геометрии и мифологии, не входившим в программу. По-видимому, все знания оказались у воспитанниц, ибо совет нашел, что «множественное число достойно награждения», но в виду недостаточного числа наград он присудил «как с общим согласием иные же и посредством жребия»^[6]. Достойными наград оказались: шифров и больших золотых медалей — девицы Алымова, Молчанова, Рубановская, Левшина, Борщева, Еропкина, фон Вельстейн и Нелидова. Они же удостоились назначения их фрейлинами к государыне. Следующие четыре получили тоже золотые медали; двенадцать — медали серебряные; двенадцать — похвалу и только пятнадцать не получили ничего. Кроме того, из процентов с капитала в сто тысяч, подаренного императрицею на вечные времена Смольному для выдачи пособий отличнейшим и беднейшим, шесть тысяч были распределены между ними. Выходившие из училища мещанские девицы были награждены подарками и деньгами.

Огорчение было тем большее, что задержал государыню траур по недавно скончавшейся великой княгине Наталии Алексеевне, которую смолянки очень любили. 

обо всех были прежние и при выпусках государыня щедро раздавала денежные пособия как в обществе, так и в мещанском училище и оставляла при Смольном многих не имевших родных, а также устраивала их судьбу. За два выпуска пять воспитанниц были определены к ее двору фрейлинами.

Влияние Бецкого на дела общества стало ослабевать с 1782 г. Он старился, а Екатерина, замечая некоторые упущения в делах заведения, перестала уже доверять Бецкому и, назначив Т. С. Завадовского членом совета, передавала через него свои распоряжения. В том же году она учредила «комиссию для заведения в России народных училищ» и уже в марте 1783 года поручила этой комиссии, во главе которой поставила Завадовского, рассмотреть устав воспитательного общества и сообразно с потребностями изменить его программу. Комиссия нашла упущения в ходе научного дела: воспитанницы плохо владели русским языком и имели мало знаний и по другим предметам, так как обучавшие их всем наукам иностранки в большинстве были сами недостаточно образованы. Сообразно с этими замечаниями было постановлено: заменить иностранок русскими учителями и все науки преподавать по-русски. При двух младших возрастах держать учительниц, основательно знающих русский язык, обязать разговаривать на нем с детьми, постоянно поправляя их ошибки. Как только дети научатся читать, давать им для чтения «хорошие, образующие ум и сердце книги». Новых учителей было назначено четырнадцать; из них один немец и один француз. Число учительниц убавилось, и они уже науки не преподавали, а должны были учить рукоделиям, а также читать вместе с воспитанницами книги, но не иначе как по выбору учителей. Программа классного обучения была расширена, и точно определены часы ежедневных занятий. «Для учителей был составлен и метод преподавания: он должен был быть наглядным, иметь характер беседы учителя с воспитанницами, развивать их память, внимание, рассудок и даже волю»^[7].

Суббота во всех классах, исключая старшего, назначалась для повторения пройденного в продолжение недели. Это повторение должно было производиться по способу, для нас совершенно незнакомому. Преподаватели являлись в класс все вместе и испытывали учениц, предлагая вопросы по очереди. Так, например, священник предлагал вопрос о coтворении мира; за ним выступал учитель географии и спрашивал об изображении миpa на глобусе; учителя географии сменял учитель истории, предлагавший вопрос о том, кто описал мир, когда жил историк и проч. Одним словом, каждый преподаватель должен был вовремя найти случай предложить вопрос по своему предмету. Было несколько и других указаний преподавания, теперь устаревших, но тогда новых и необходимых. Один из членов комиссии назначался наблюдателем за ходом классных занятий и за учителями.

общества, составителей же работы широко наградила. Этим она показала, что хотя и не любила «умничающих женщин», но не хотела видеть и благовоспитанных неучей, а желала, чтобы образование шло прогрессируя, и не останавливалась перед применением всех мер для улучшения просветительного дела, ею начатого.

Совет, получив новую программу, определил: «Все присланные высочайшие повеления, яко превосходный и непременный закон премудрыя законодательницы, хранить в архиве совета, поступая по оному с надлежащей точностью, и для исполнения объявить всем, кому ведать должно».

назначать преподавателями людей с большим знанием дела, а таковых было трудно найти в то время.

Выпуском девиц в 1785 году, на котором присутствовала государыня, закончился блестящий период общества. После него Екатерина редко ездила в Смольный и как будто охладела к нему. Но вернее, что государственные дела последних лет ее царствования поглощали все ее время, да сказывалась и надвигавшаяся старость...

^[1] Лихачева. «Материалы для истории женского образования в России». 1899 г.

^[2] Сен-Сир, служивший некоторым прообразом Смольному, ограничивался сначала лишь светским образованием девушек высшего круга, а затем превращен в монастырь. Когда Екатерина послала Вольтеру программу Смольного, философ написал: «C'est plus que St. -Cyr». Там же.

^[3] 

^[4] 

^[5] Дочь майора, осиротевшая на четвертом году, была отдана в Смольный в 1764 году, шести лет. Письма, Екатерины на французском языке и в переводе много теряют в их тонком, добродушном юморе и милой ласковости тона.

^[6] «Материалы для истории женского образования в России». 1899 г.

^[7] Лихачева. «Материалы для истории женского образования в России». 1899 г.