Приглашаем посетить сайт
Радищев (radischev.lit-info.ru)

Любавский М. К.: История царствования Екатерины
Приложения. Великий Князь Константин Николаевич

Великий Князь Константин Николаевич

В ряду государственных деятелей, неразрывно связавших свое имя с великим делом обновления России при императоре Александре II, выдающееся место, бесспорно, принадлежит великому князю Константину Николаевичу. Сам император Александр II признал его своим "первым помощником в крестьянском деле". Это значение признается за ним и всеми современниками его — как сотрудниками и сочувствовавшими ему людьми, так и противниками и врагами его политики. Великий князь помогал проводить и другие важные реформы — судебную, земскую, финансовую и военную, высшего образования, выступая здесь не только с сочувствием и поддержкой, но подчас и со своей ведомственной инициативой. Вместе с другими прогрессивными деятелями 60-70-х годов он мечтал увенчать обновляемое государственное здание России введением начатков представительного строя… Короче сказать, не было таких либеральных начинаний, которым бы не сочувствовал и не содействовал великий князь Константин, идя всегда впереди своего мнительного и нерешительного брата и часто увлекая его за собой. Генерал-адмирал был смелым пловцом не только по Балтийскому, но и по житейскому морю, и во все царствование своего брата строил не только новые корабли, верфи и заводы, но и новые учреждения, новые внутренние порядки и законы.

Великий князь совсем не готовился к такой широкой и разносторонней государственной деятельности. С раннего детства он посвящен был специальному делу — морскому. Он родился 9 сентября 1827 года, в самый разгар хлопот о возрождении русского флота, забот и дум о том, "как извлечь наши морские силы из того забвения и ничтожества, в котором они прозябали в последнее время предшествовавшего царствования". Этим вопросом занят был учрежденный еще 31 декабря 1825 года особый комитет; над ним трудился и сам император Николай Павлович, вырабатывавший основания реформы морского министерства [125]"в высших частях наук, к морской службе потребных", приглашали для преподавания этих наук знаменитых математиков и физикой — Буняковского, Остроградского, Ленца и др. Эта "морская полоса" определила и участь явившегося тогда на свет великого князя Константина. Император-отец решился посвятить его флоту, создать из него вождя и организатора морских сил России, преемника себе и продолжателя по этой части. Когда ему еще не было четырех лет, император назначил его генерал-адмиралом и шефом гвардейского экипажа (22 августа 1831 года) [126].

Сообразно с этим назначением велось и все воспитание и образование великого князя. Воспитание было поручено суровому ученому моряку Федору Петровичу Литке, настоящему "морскому волку", который совершил уже три кругосветных плавания, побывал не раз в северных морях, составил карту берегов Новой Земли, Берингова моря и лежащих на нем островов и т. д. С ранних лет великого князя стали упражнять не только в науках, "к морской службе потребных", но и в практике мореплавания [127]. Уже восьмилетним мальчиком в чине мичмана он совершил первое морское плавание на военном судне "Геркулес". Когда ему исполнилось 17 лет, он был назначен уже командиром брига "Улисс", на котором и крейсировал около Красной Горки. В том же году он совершил первое большое плавание из Архангельска в Кронштадт. Следующий, 1845 год весь был посвящен морским экспедициям: отправившись из Николаева, великий князь проехал морями вдоль всей Европы. В 1847 году великий князь уже в чине капитана 1-го ранга командовал фрегатом "Паллада", на котором совершил две морских экспедиции в этом и следующем году. Общее образование великого князя ограничивалось самым необходимым — языками, русской и всеобщей историей, статистикой и законоведением. Последние науки преподавал великому князю статс-секретарь барон М. А. Корф. Но император Николай рекомендовал Корфу "долго не останавливаться на отвлеченных предметах", находя, что "лучшая теории права — добрая нравственность, а она должна быть в сердце независимой от этих отвлеченностей и иметь своим основанием религию" .

Но и специальная, хорошо поставленная школа, очевидно, может сделать не меньше, чем общеобразовательная. Великий князь Константин Николаевич из школы ученого моряка вышел не только знающим свое дело, но и развитым юношей, с привычкой к серьезному и упорному труду, с умением работать, за наименьшее время достигать наибольших результатов. И отец, и воспитатель остались очень довольны его успехами, обнаруженными им на окончательном экзамене. Литке писал по этому поводу: "Успехи, оказанные великим князем по всем предметам, которые, конечно, в значительной степени должны быть отнесены на счет необыкновенных его способностей, доказывают, что когда внимание учителя посвящено нераздельно одному ученику, то четырех полных часов занятий учителя с учениками совершенно достаточно". Одной из самых положительных сторон в образовании великого князя было то, что приобретаемые теоретические познания ему приходилось постоянно прилагать к делу. Это должно было воспитать в нем уважение к науке и знанию, веру в их силу, в просвещение вообще. В общем все-таки приходится признать, что великий князь из школы Литке вышел не столько широко образованным, сколько умственно сильным человеком. Но эта сила ума заменила ему в дальнейшем общее образование. Благодаря ей великий князь оказался способным учиться на самом деле, которое на него возлагалось, брать уроки от самой жизни и следовать ее указаниям. Взирая на окружающую действительность без всяких предвзятых идей, великий князь при всем том оказался в состоянии замечать в ней то, что неясно было для других, доходить до корней и первопричин существующих зол и нестроений.

По-видимому, гораздо ранее своего брата великий князь осознал одну из этих первопричин — крепостное право. Уже в апреле 1855 года в разговоре об инвентарях, вводившихся в Юго-Западном крае, великий князь говорил: "Ведь это подготовляет волю; дай Бог кончить войну, а потом начнем другое дело". Великий князь уже в 1856 году был известен как убежденный сторонник отмены крепостного права. В нем уже видели твердую нравственную опору, способную "придать с самого начала твердость идеям и убеждениям, еще столь колеблющимся" (из письма Н. А. Милютина к великой княгине Елене Павловне). В литературе ставился вопрос о духовных влияниях на великого князя, подготовивших из него прогрессивного деятеля Александровского царствования. Указывали на влияние Жуковского, который в своих письмах внушал великому князю, что "ничего не может быть выше на земле, как царь или сын царя, достойный имени человека", что "движение — святое дело: все в Божьем мире развивается, идет вперед и не может и не должно стоять", и т. д. Указывали затем на влияние великой княгини Елены Павловны, на дружбу с просвещенным и либеральным А. В. Головниным [129]. Не отрицая возможных влияний на великого князя со стороны отдельных лиц, приходится все-таки признать в Константине Николаевиче либерала-самородка, по преимуществу, доходившего до известных истин собственным умом и опытом. Либерализм великого князя был чужд всякой сентиментальности и навеянного извне идеализма, производил всегда впечатление органически и самостоятельно развивавшегося убеждения.

это время он управлял уже морским ведомством на правах министра. На долю его выпала тяжелая и ответственная задача воссоздания русского флота после крымского погрома и притом в такое время, когда технические изобретения и усовершенствования в области кораблестроения быстро следовали одно за другим, когда суда с винтовыми двигателями заменяли колесные пароходы, железные и обшитые броней суда — деревянные. Кое-что наспех великому князю удалось сделать по этой части еще во время войны и отчасти непосредственно по окончании ее. Но побывав в 1857 году за границей и ознакомившись с гигантскими флотами Англии и Франции, великий князь пивал Барятинскому: "Я теперь не что иное, как генерал-адмирал без флота… Мне предоставлено доверием государя создать России флот, ибо у нас нет флота". Но, констатировав это, великий князь вместе с тем пишет: "Состояние наших финансов, которое в высшей степени затруднительно, побуждает неотлагательно сократить по всем ведомствам все расходы, без которых можно обойтись, и пожертвовать многими прекрасными надеждами на будущее, для того чтобы выйти из настоящего положения. Положение это становится тем важнее, что теперь явились с новой силой и требуют скорейшего решения другие важные жизненные вопросы внутренней администрации нашей, а именно: о крепостном праве, о раскольниках, о крайней необходимости устроить судопроизводство и полицию нашу так, чтобы народ находил где-нибудь суд и расправу, чтобы приказания правительства исполнялись и чтобы высшие правительственные лица не были вынуждены для достижения благих целей прибегать к внезаконным средствам. В то же время необходимо изыскать новые и притом колоссальные источники народного богатства, дабы Россия сравнялась в этом отношении с другими государствами: ибо мы не можем долее себя обманывать и должны сказать, что мы и слабее, я беднее первостепенных держав и что притом беднее не только материальными средствами, но и силами умственными, особенно в деле администрации". По всем этим соображениям великий князь ставит себе и своему корреспонденту такую жизненную задачу: "Первая обязанность наша должна состоять в том, чтобы отбросить всякое личное славолюбие и сказать, что наша жизнь должна пройти в скромном, неблестящем труде, не в подвигах, которые могли бы в настоящем возвысить наше имя, но в работе для будущего, чтобы дети наши получили плоды с той земли, которую мы, при благословении Божием, можем вспахать, удобрить и засеять. Посему не о морских победах и не о завоеваниях на Кавказе и сопредельных странах следует думать, не о создании вдруг большого числа судов при больших пожертвованиях и не о содержании на Кавказе многочисленной армии, на которую мы решительно не имеем достаточных средств, но о том, чтобы беспрерывными плаваниями небольшого числа хороших судов приготовить целое поколение будущих опытных и страстных моряков, и о том, чтобы усовершенствованием внутреннего управления вводить на Кавказе порядок и довольство, не издерживая на то больших сумм" [130]. В этом письме начертана чуть ли не вся программа будущей государственной деятельности великого князя. Но на чем она построена? Не на каких-либо теоретических, книжных предпосылках, а на простых жизненных наблюдениях над печальным внутренним состоянием России, ее экономической и культурной отсталостью. Органичностью взглядов великого князя в связи с его пылким темпераментом, который не преодолело даже суровое воспитание Литке, объясняются и те настойчивость и напористость, с которыми он добивался осуществления того, что считал полезным и правильным.

Первым либеральным шагом великого князя был, как известно, знаменитый приказ его, изданный немедленно по вступлении в управление морским министерством, против лжи, укоренившейся во всех официальных отчетах и рапортах. На эту официальную ложь как на одну из причин постигшего Россию краха было указано в появившейся тогда записке Валуева "Дума русского". "Взгляните на годовые отчеты, — писал Валуев, — везде сделано всевозможное, везде приобретены успехи, везде водворяется если не вдруг, то по крайней мере постепенно должный порядок; взгляните на дело, всмотритесь в него, отделите сущность от бумажной оболочки, то, что есть, от того, что кажется, правду от неправды или полуправды, и редко где окажется прочная, плодотворная польза. Сверху блеск, внизу гниль". Великий князь со всей этой официальной ложью успел уже достаточно ознакомиться, состоя в последние годы Николаевского царствования членом адмиралтейств-совета и помощником начальника морского штаба, управлявшего тогда, по положению, морским министерством. Выписав в своем приказе "правдивые слова" Валуева, великий князь категорически потребовал от подчиненных ему учреждений и лиц, чтобы они в своих отчетах представляли "не похвалу, а истину, и в особенности глубоко обдуманное изложение недостатков каждой части управления и сделанных в ней ошибок" [131] . Независимо от этого приказа великий князь в особой циркулярной записке изъявил желание видеть в "Морском Сборнике" "ряд нравственно-философических рассуждений, написанных весьма смело и сильно, доступным для каждого языком, с целью, с одной стороны, опорочить те недостатки, которые мы принуждены сознавать между морскими офицерами и чиновниками и которые должны быть заклеймены общественным осмеянием, а с другой стороны — указать и растолковать, как следует понимать некоторые предметы и отношения". За подобные статьи, "которые были бы написаны с талантом и произвели нравственное впечатление", великий князь обещал вознаграждать "самым щедрым образом" [133]. Но так как деятельность великого князя скоро вышла из тесных рамок морского ведомства, то и "Морской Сборник" получил гораздо большее значение, явился органом исправления нравов и понятий не одного только морского, но и всех ведомств вообще. Так, в нем печатались знаменитые "Вопросы жизни" Пирогова, за несколько лет до судебной реформы обсуждалось подробно французское судебное устройство и т. д. "Морской Сборник" по импульсу и под санкцией великого князя Константина превратился в живой орган, разрабатывавший самые существенные и жгучие общественные вопросы, и получил огромную популярность и широкое распространение в русском обществе. Авторитетный почин великого князя оживил и независимые органы печати. "Газеты наши, — писал в своем дневнике П. А. Валуев, — живут только перепечатками из "Морского Сборника"" . "Современник" и другие журналы в Петербурге, "Русский Вестник" и "Русская Беседа" в Москве поспешили воспользоваться данным свыше поощрением и разрешением и принялись обсуждать ставшие на очередь вопросы русской жизни. В настоящее время достаточно уже разъяснено, что эти вопросы обсуждались в печати слишком отвлеченно и что русская публицистика этого времени оказала сравнительно малое влияние на предпринятые тогда реформы по существу. Но во всяком случае, вливая в общественное сознание гуманные воззрения, восстанавливая "забытые принципы", русская публицистика создавала общественную атмосферу, благоприятную для проведения реформ, для осуществления их в жизни. Великому князю Константину принадлежит большая заслуга в этом деле: он первый вспрыснул живой водой русскую публицистику, дремавшую так долго в заколдованном николаевским режимом Русском царстве.

Но это было только начало, прелюдия к главной роли, которую пришлось сыграть великому князю Константину Николаевичу в великих реформах своего брата, и прежде всего в ликвидации крепостного права. 30 марта 1856 года после сомнений и колебаний произнесено было наконец императором Александром II великое слово "уничтожения крепостного права". Принимая в Москве местных предводителей дворянства и успокаивая их относительно распространения слухов об отмене крепостного права, государь заявил: "Но, конечно, и сами вы понимаете, что существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным. Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дождаться того времени, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу. Прошу вас обдумать, как бы удобнее привести все это в исполнение. Передайте слова мои дворянам для соображения". Итак, провозглашено было уничтожение крепостного права сверху, но вместе с тем было признано, что правительство не имеет готовых способов к осуществлению этого дела; не было определено также, когда же это должно произойти. По этой части ни у самого государя, ни у окружавших его дельцов не было никаких готовых мнений. Самое большее, до чего доходила тогда мысль сторонников реформ, было убеждение, что, начав дело освобождения, "нельзя ни останавливаться, ни слишком быстро идти вперед: надо действовать осторожно, но постоянно, не внимая возгласам как пылких любителей новизны, так и упорных поклонников старины, а прежде всего надо начертать план постепенных действий правительства, в руководство поставленным от него властям" [135]. Так представлял государю вновь назначенный им министр внутренних дел С. С. Ланской. Но среди близких к государю лиц было немало и таких, которые не прочь были приостановиться и как можно подольше оттянуть начинающуюся ликвидацию крепостных отношений. Бывший член редакционных комиссий П. П. Семенов, характеризуя этот момент в истории освобождения, говорит: "Недоверчиво и, можно сказать, не сочувственно к предстоявшему и еще совершенно не выяснившемуся великому делу относилось большинство сановников, как присутствовавших в государственном совете, так и непосредственно окружавших государя" . Все это и не замедлило отразиться на первоначальном ходе крестьянской реформы.

Только через девять месяцев после речи государя в Москве приступили к обсуждению крестьянского вопроса, да и то по импульсу извне. Великая княгиня Елена Павловна обратилась с запросом относительно оснований, на которых она могла бы устроить быт принадлежащих ей крепостных в Полтавской губернии; кроме того представлено было довольно много проектов частными лицами. Поэтому по докладу Ланского решено было составить негласный комитет по образцу тех, которые заседали ори императоре Николае. Комитет открылся 3 января 1857 года. Хотя все члены его, за исключением князя Гагарина, признали своевременным заняться крестьянским делом, но особой охоты и ревности при этом не обнаружили. Прежде всего, несмотря на свою малочисленность (десять лиц), они нашли невозможным рассматривать в общем присутствии материалы по крестьянскому делу и поспешили свалить эту работу на особую комиссию из генерал-адъютанта Ростовцева, барона Корфа и князя Гагарина. Ростовцев и барон Корф в свою очередь пытались отделаться от возложенной на них тяготы, стали даже отказываться от участия в комитете, ссылаясь — первый — на совершенное свое незнание крестьянского быта, а второй — на то, что, не имея поместий в русских губерниях, он не может судить об их нуждах. Только категорически выраженная воля государя заставила их остаться членами комитета и исполнять возложенные на них обязанности. Ростовцев, Корф и князь Гагарин занялись рассмотрением переданных им проектов освобождения, коих набралось более ста. В этом рассмотрении прошла почти вся зима 1857 года. Когда же они представили наконец все работы и заключения, между ними обнаружилось такое разногласие во взглядах, что ничего общего нельзя было составить, и потому вместо одной были внесены в общее присутствие комитета три записки. "Комитет, — пишет современник (Д. П. Хрущев, автор изданных в 1860 году. "Материалов для истории упразднения крепостного состояния"), — не знал, что делать, да и большой охоты не имел спешить, а потому положил передать записки трех членов прочим членам для прочтения и соображения, с тем чтобы когда все члены прочтут, то вновь собраться и рассудить". Они не удосужились сделать этого до самого отъезда государя за границу, весной 1857 года. "Во время отсутствия государя, — пишет этот же современник, — комитет почти ничего не делал или занимался второстепенными вопросами, относящимися более до ограничения некоторых из существующих прав помещиков" [137]. Видимо, комитет старался перегнуть вопрос в сторону "улучшения быта", а не освобождения крестьян.

королем, великой княгиней Еленой Павловной, известным бароном Гакстгаузеном, много знавшим и писавшим о России, и некоторыми другими лицами. Недовольный бездействием комитета Александр поспешил посадить в него своего энергичного брата Константина Николаевича [138].

Константин Николаевич вступал в комитет с одним только сочувствием делу освобождения крестьян и большей, чем у брата, решимостью во что бы то ни стало это сделать. Эту решимость он проявил в том, что еще прежде открытия негласного комитета по крестьянскому делу он у себя в ведомстве учредил комитет для разработки вопроса об отпуске на волю охтинских крестьян, приписанных к петербургскому адмиралтейству. В этом отношении он опередил своего брата — императора, но так же, как и Александр II, он не выработал еще себе определенного мнения о том, на каких основаниях должно быть произведено освобождение крестьян и устройство их быта. Поэтому в комитете он примкнул к той программе, которая была внесена Ланским еще 26 июля, и с жаром стал защищать ее как наилучшую. В комитете под его влиянием стал было слагаться такой план действий. Предполагалось дать на имя министра внутренних дел рескрипт с выражением решительной воли государя покончить крестьянское дело, по при содействии и участии дворянства и с точным указанием начал, на которых правительство считает возможным и справедливым устроить крестьянское дело; одновременно с тем особым циркуляром министра внутренних дел пригласить предводителей дворянства обсудить и развить эти начала в частных совещаниях с опытнейшими помещиками в течение известного срока. Главные начала приняты следующие: 1) крестьяне освобождаются через десять лет после издания нового положения; 2) в течение этого переходного времени они получают усадебную землю, огород, конопляник и выгон в полную личную собственность, с некоторым вознаграждением помещикам, которое должно быть определено положением (в это вознаграждение предполагалось ввести замаскировано и выкуп личности крестьян); 3) в течение этого же переходного времени часть пахотной земли помещика оставляется во временном владении крестьян на условиях, которые будут определены положением, т. е. за оброк или барщину, а по прошествии 10 лет вся пахотная земля отходит уже в распоряжение помещика, и крестьяне могут пользоваться ею по договоренности с помещиком. По обсуждении лучшего способа применения этих начал в отдельных местностях предводители должны были представить свои соображения министру внутренних дел. Министр должен был из всех них составить новое положение и внести его в Государственный Совет для обсуждения и утверждения государем [139]. Эта программа содержала крайне неудовлетворительное разрешение крестьянского вопроса, ибо, давая крестьянам волю, она оставляла их в экономической зависимости от помещиков. За неимением лучшей великий князь Константин горячо отстаивал и эту программу. Но крепостники, свернув вопрос на время и условия осуществления этой программы, сумели и на этот раз затормозить дело. После бурных заседаний 14, 17 и 18 августа комитет принял такой неопределенный план действий, который как будто бы и рассчитан был на то, чтобы только затемнить дело и отложить его осуществление в долгий ящик. Комитет постановил: улучшение быта помещичьих крестьян производить с должной осторожностью и постепенностью и для сего исполнение его разделить на три периода. Первый период посвятить собранию всех необходимых данных, недостающих у комитета и без которых невозможно составить предложения на прочных основаниях. Собрание этих данных поручить министру внутренних дел через сношения с местными властями и опытными, по его усмотрению, помещиками, но без огласки. Комитет признал, что назначение какого-либо срока министру внутренних дел для собирания и представления данных может стеснить министра, а потому предоставлял исполнение этого поручения его полному усмотрению. В первом же периоде должен быть издан указ о дозволении дворянам отпускать крестьян их на волю целыми селениями на разных условиях, независимо от правил для свободных хлебопашцев и обязанных крестьян, по добровольному взаимному соглашению с утверждения правительства, для чего подготовить проекты условий. Затем в том же периоде решено было представить в Государственный Совет проект смягчения некоторых помещичьих прав. Во втором периоде предположено было составить на основании собранных министром внутренних дел сведений, проект положения о помещичьих крестьянах. В третьем периоде предполагалось уже окончательное устройство помещичьих крестьян . Таким образом, говорит Хрущев, "правительство в сущности откладывало решение крестьянского вопроса на неопределенное время, то есть до получения каких-то многочисленных сведений, на собрание коих даже не назначалось срока" . Но государь был рад тому, что положено было хоть какое-нибудь начало делу, и на журнале комитета начертал: "Исполнить. Относительно же разногласия разделяю мнения большинства. Да поможет нам Бог вести это важное дело с должной осторожностью к желанному результату. Искренно благодарю господ членов за первый их труд и надеюсь и впредь на их помощь и деятельное участие во всем, что касается до сего жизненного вопроса" [142]"После утверждения журнала 18 августа, — пишет А. И. Левшин, — многие из участников в составлении его ласкали себя надеждой, что дело уснет" [143].

Так неудачен был дебют великого князя Константина Николаевича в крестьянском вопросе. Но нет худа без добра. Неудача оказалась полезной в том отношении, что близко познакомила великого князя с настроением сановных дельцов, окружавших престол, и заставила его искать других путей в решении крестьянского вопроса помимо секретных комитетов из высших сановников государства. Благоприятный к тому случай скоро представился.

В конце октября 1857 года приехал в Петербург виленский генерал-губернатор Назимов с докладом о результатах своих переговоров с литовскими дворянами по вопросу об упразднении крепостного права (ему поручено было это дело еще в 1856 году, после коронации). Литовские дворяне соглашались освободить своих крестьян, но без земли. В комитете три субботы подряд обсуждали заявление литовских дворян, но не приходили ни к каким заключениям. Император, недовольный как самим заявлением литовских дворян по существу, так и медленностью комитета, приказал Ланскому в три дня составить проект рескрипта Назимову, причем положить в его основу начала, содержащиеся в его записке, поданной в комитет 26 июля. "О журнале 18 августа, — пишет Д. П. Хрущев [144]— как будто забыли. Какая-то неведомая, таинственная сила толкала дело в другую сторону, на новые неведомые пути". Так появился знаменитый рескрипт 20 ноября 1857 года, в котором предписывалось литовским дворянам в особых комитетах приступить к составлению проекта освобождения крестьян с предоставлением им усадебной оседлости в собственность за выкуп и определенного количества земли в пользование "для обеспечения их быта и для выполнения их обязанностей перед правительством и помещиком". "Но таинственные силы, присутствовавшие при составлении и подписании рескрипта на имя генерал-адъютанта Назимова, — пишет тот же современник, — не остановились на этом первом шаге. Вдруг родилась мысль сообщить об этом событии во все губернии для сведения и возбуждения дворянства. Кажется, мысль эта принадлежит великому князю Константину Николаевичу. Многие из членов не соглашались, советовали идти постепенно, выждать результатов виленского рескрипта. Но таинственная сила превозмогла, и решено написать циркуляр" [145]. Рескрипт Назимову и сопровождавшее его секретное отношение Ланского были напечатаны и 24 ноября разосланы губернаторам и губернским предводителям дворянства "для сведения и соображения на случай, если бы дворянство этих губерний изъявило подобное же желание". Рассылка копий рескрипта Назимову отрезала уже всякие пути к отступлению в крестьянском деле. Жребий был действительно брошен! "Подписывая циркуляр 24 ноября, вспомнили, что петербургское дворянство когда-то (еще в 1851 году) хотело определить повинности крестьян" [146]. И вот как бы в ответ на это ходатайство 6 декабря посланы были и петербургскому генерал-губернатору Игнатьеву высочайший рескрипт и отношение министра внутренних дел, аналогичное с циркуляром и отношением Назимову. Копии с рескрипта Игнатьеву и с отношения министра внутренних дел были также разосланы во все губернии 8 декабря.

"Когда получены были, — говорит П. П. Семенов, — ходатайства об учреждении комитетов из многих губерний, пылкий и преданный всей душой делу освобождения крестьян великий князь настаивал на том, чтобы в тех губерниях, где дворянство еще медлило своими ходатайствами, комитеты были учреждены и без этого ходатайства… После весьма горячих споров предложение великого князя принято не было, но, уступая настойчиво выраженному им мнению, комитет согласился на предание всему делу, и в особенности министерским циркулярам полной гласности, и это удостоилось Высочайшего утверждения. Непосредственным результатом этой гласности было переименование секретного комитета в главный комитет по крестьянскому делу в январе 1858 года и получение до 1 мая того же года заявлений дворянств всех губерний о желании их приступить к освобождению крестьян" [147]. По настоянию великого князя обсуждение крестьянского дела разрешено было и всем без исключения журналам [148]. Великое негодование и ненависть обрушились после этого на царского брата со стороны всех придворных крепостников, увидавших теперь, что освобождение крестьян не за горами. По адресу великого князя пущен был целый ряд сплетен и инсинуаций, которые отравили ему существование. Между прочим распространили слух, будто предложение великого князя об учреждении комитетов даже в тех губерниях, откуда не последовало просьб об этом, облечено было великим князем в обидную для дворянства форму. "Единогласные удостоверения С. С. Ланского и К. В. Чевкина, поддерживавших мнение великого князя, — говорит П. П. Семенов — графа Д. Н. Блудова и И. И. Ростовцева, бывшего в этом именно случае самым решительным его противником, категорически свидетельствуют, что великим князем никогда приписываемые ему слова произнесены не были" . Сплетни и инсинуации довели было великого князя до того, что в своих беседах с А. В. Головниным перед отъездом за границу великий князь выражал намерение бросить все дела и остаться только морским министром. В октябре 1858 года Головнин писал князю Барятинскому: "Перед его отъездом мы имели с ним частые и долгие споры. Он крайне обескуражен и разбит всем тем, что здесь говорили против него, и не хочет более заниматься общими государственными делами, как, например, финансовыми в качестве первого члена финансового комитета, освобождением крестьян как член комитета по этому важному делу, системой, которой следует руководствоваться в отношении раскольников, как член раскольничьего комитета, и т. д.". Головнин умолял князя Барятинского, как близкого друга Константина Николаевича, "поднять бодрость великого князя и уверить его, что императору недостаточны только одни его труды как адмирала". "Государь, — писал Головнин, — назначил его членом совета министров и различных комитетов. Необходимо, чтобы он показал себя достойным столь высокого доверия, не продлил бы очень своего отсутствия и возвращался бы как можно скорее занять место, назначенное ему августейшей волей брата, который его любит и уважает. Интриганы преувеличили слухи всеобщего неудовольствия против него. Нужно пренебречь этой молвой и продолжать идти своей дорогой" [150]"ход административных улучшений в Петербурге", и это опасение разделяли с ним и многие другие сторонники реформ. Это опасение показывает, какое огромное влияние оказывал великий князь на ход крестьянского дела.

Тревога Головнина оказалась напрасной. Вскоре же он получил известие из Петербурга, что император "твердо шествует по пути прогресса и в отсутствие брата не меняет системы, хотя в общем действует медленнее, чем того желали бы многие" .2 И сам Константин Николаевич по возвращении в Петербург с прежним рвением принялся работать по крестьянскому делу. В то время с легкой руки Я. И. Ростовцева вырабатывались уже иные основания для будущего устройства крестьян, чем те, которые были опубликованы в рескриптах 20 ноября и 5 декабря 1857 года. Выдвинуты были вопросы о наделении крестьян пахотной землей и об устройстве их мирского управления независимо от вотчинной власти помещика. Великий князь, некогда примкнувший к программе Ланского, теперь стал на сторону программы Ростовцева, более удовлетворительно решавшей крестьянский вопрос [152]. После слабой попытки установления новых начал в заседании комитета 26 октября Ланской и Ростовцев внесли некоторые предположения по этому вопросу, а великому князю удалось достигнуть их соглашения и слияния в оживленном заседании 4 декабря 1858 года. Выработаны были 12 положений, которые и должны были служить руководящими началами при составлении положения о крестьянах [153] но он легче и скорее других усвоил эти улучшения, обнял их своим умом и двинул их к осуществлению своим тактом и волей.

С открытием в марте 1859 года редакционных комиссий деятельность главного комитета почти прекратилась. Но великий князь не терял времени. С неослабным вниманием следил он за ходом работ комиссий, за постепенным развитием законопроекта, "при деятельном содействии А. В. Головнина, который, будучи другом Н. А. Милютина и приятелем большинства выдающихся членов комиссий, всегда знал, что в них происходит, и служил, вместе с статс-секретарем С, М. Жуковским, живой связью между великим князем и комиссиями". Обо всех опасностях, тревогах и затруднениях сообщалось великому князю, и от него приходили одобрения, обещания защиты, советы и предостережения [154]. Даже находясь за границей, великий князь обменивался письмами с Ростовцевым, который частным образом докладывал эти письма своим сотрудникам, считая их как бы достоянием комиссий [155]"многие, по словам П. П. Семенова, полагали, что на великого князя будет возложено это председательство". Эти ожидания не оправдались лишь потому, что государь знал на этот счет мнение умиравшего Ростовцева, который "возлагал все свои надежды на великого князя Константина Николаевича, как на желанного председателя главного комитета, но находил невозможным назначение его председателем редакционных комиссий, так как такое назначение обрушило бы на голову члена императорской фамилии все те чувства вражды, злобы и все те клеветы и нарекания", которые падали на самого Ростовцева. Но и в своей негласной роли великий князь удержал авторитетное и руководящее положение. Новый председатель редакционных комиссий граф Виктор Николаевич Панин, назначение которого, по свидетельству Никитенка, "поразило как громом всех друзей свободы и улучшений" и непомерно обрадовало крепостников, счел своим первым долгом явиться к великому князю Константину "как к государственному мужу, особенно занимавшемуся крестьянским вопросом", и засвидетельствовать ему, что хотя у него, Панина, и есть свои убеждения на этот счет, "свое политическое credo, но по долгу верноподданнической присяги он считает долгом приводить в исполнение взгляды государям" [156]. Все, значит, зависело от него, чтобы эти взгляды, — а это были взгляды Я. И. Ростовцева, — не изменились. Великий князь взял на себя заботу об этом, и потому, когда многие члены редакционных комиссий после назначения председателем Панина хотели уходить, великий князь через Петра Семенова просил их не делать этого, "так как государь очень тверд в своем намерении довести труд до конца и очень хорошо знает, в чем сущность дела" [157]. Это было не простое удостоверение факта, но и заверение относительно будущего, известное нравственное обязательство великого князя перед членами комиссий.

на место разбитого параличом князя А. Ф. Орлова, поставил себе задачей провести проекты редакционных комиссий по возможности без всяких изменений. Дело это было чрезвычайно трудное. По самому главному вопросу — поземельному устройству крестьян мнения в комитете разделились. За проект редакционных комиссий, кроме великого князя, стояло только три члена: С. С. Ланской, К. В. Чевкин и граф Д. Н. Блудов. Меньшинство из трех членов с министром государственных имуществ M. H. Муравьевым во главе не соглашалось на предоставление крестьянам наделов в проектированных комиссиями нормах и предлагало определение указных наделов в уменьшенных размерах, а также повинностей за них, да и вообще установление всех поземельных отношений между помещиками и крестьянами предоставить губернским учреждениям. Еще дальше шло мнение двух членов, князя П. П. Гагарина и В. Ф. Адлерберга, которые, устраняя уже весь проект редакционных комиссий, для улучшения быта крестьян допускали только предоставление им дарственного надела в размере не более одной десятины на душу. Наконец, граф Панин, принимая проект редакционных комиссий, расходился с ним в некоторых пунктах высокой важности, между прочим на цифрах высших наделов и в вопросе о вотчинной полиции помещиков, которую он предлагал сохранить [158]. Великий князь, основательно изучивший законопроект комиссий и все мотивы, которыми руководились его составители, энергично выступил на его защиту. Горячо и ясно он доказывал, что при осуществлении предложений M. H. Муравьева у крестьян будет отобрана большая половина обеспечивавших их быт при крепостном праве наделов; при осуществлении предложения князя П. П. Гагарина и В. Ф. Адлерберга крестьяне лишатся трех четвертей этих наделов и таким образом быт их не будет улучшен; при осуществлении предложений графа Панина у крестьян отойдет треть их наделов. Но все три меньшинства остались при своих мнениях. Была опасность, что все эти три мнения соединятся в одно большинство. В этом направлении работал M. H. Муравьев, пользуясь сильной неприязнью графа Панина и князя Гагарина к редакционным комиссиям [159] больше других мог убедить графа Петр Семенов, великий князь пригласил их обоих на совещание, продолжавшееся целый вечер 11 декабря. Граф Панин согласился присоединиться к большинству, если ему будут сделаны некоторые уступки в размерах высших наделов. Уступки были сделаны на особом совещании, происходившем на другой день у самого Панина, и таким путем обеспечено было большинство в пять лиц . Эти хлопоты о составлении большинства очень характерны: они показывают, что государь Александр II все еще продолжал питать решпект к сановным поборникам крепостной стороны, все еще побаивался чересчур огорчить их и стремился провести реформу как будто бы через их посредство и с их добровольного согласия. Тут действовала своего рода неписаная конституция, и император так же боялся нарушать ее, как и писаные законы. После присоединения Панина к большинству отпал от князя Гагарина и также присоединился к большинству В. Ф. Адлерберг. Законопроект редакционных комиссий был принят в главном комитете и 14 января 1861 года внесен в Государственный Совет.

В Государственном Совете благоприятное решение подготовила необыкновенно твердая и определенная речь Александра II, заявившего на заседании 28 января 1861 года, что он не отступит ни в каком случае ни от одного из тех положений, которые были изложены в посмертной записке Я. И. Ростовцева и которые составляют все существо труда редакционных комиссий [161]. Сам по себе мнительный и нерешительный Александр II по временам, когда его раздражала оппозиция, обнаруживал твердость и упорство в своих взглядах. Его речь вызвали и подготовили ходившие в то время слухи о том, что в Государственном Совете уже составилась большая, из 55 членов, оппозиция законопроекту . Однако и тут великому князю пришлось употребить некоторые усилия, чтобы привести дело к благополучному концу, пришлось пойти на некоторые компромиссы. Самой существенной уступкой было принятие предложения князя П. П. Гагарина о даровом четвертном наделе. На основании этого постановления помещикам предоставлено было право оканчивать по добровольному соглашению с крестьянами всякие обязательные с ними отношения предоставлением крестьянам в собственность безвозмездно четвертой части высшего или в степных местностях указного надела, определенного в положениях. Так проект редакционных комиссий сделался положением 19 февраля 1861 года.

Император Александр II оценил по достоинству ту роль, которую сыграл при этом его брат Константин Николаевич. В достопамятный день 19 февраля 1861 года он обратился к великому князю с теплым рескриптом, в котором по влечению сердца и по долгу изъявлял ему "живейшую и глубокую признательность" за точное, скорое и вполне его воле и ожиданиям соответствующее окончание дела освобождения крестьян. "Глубоко, тщательно, — гласил рескрипт, — изучив все, относящееся к важным, разнообразным вопросам, долженствовавшим возникнуть при обсуждении как сих предначертанных уже, так и могущих служить к их усовершенствованию мер, вы с пламенным ко благу общему усердием посвящали ежедневно трудам в главном комитете все ваши усилия и все ваше время". В этом заявлении нет обычного в таких случаях преувеличения. То же самое в один голос говорят все сотрудники великого князя и свидетели его деятельности. "Да, это был труженик государственный, — говорит один из них, М. И. Семевский, — труженик замечательных способностей, деятель, всей душой желавший пользы и блага горячо любимой им России".

Таким же тружеником оставался великий князь и в дальнейшей своей государственной деятельности. "Есть множество свидетелей, — говорит М. И. Семевский, — того непрерывного, большого и упорного труда, каковой нес на себе в государственном совете великий князь Константин Николаевич: каждое сколько-нибудь важное дело изучаемо было им лично, нередко без посредства докладчика, занимая председательское место, — было ли то в главном комитете по устройству сельского состояния, в главном присутствии по воинской повинности или, наконец, в общем собрании государственного совета, — великий князь всегда приступал к заседанию лишь после тщательного ознакомления со всем с тем, что подлежало обсуждению и решению. В начале своего служения на посту председателя государственного совета пылкость и страстность характера великого князя несколько порывисто проявлялись, но с течением времени он овладел собой и был вполне на высоте своего положения, быстро усваивая суть обсуждавшихся докладов, личным разъяснением рассеивая возникавшие вопросы и недоумения, сглаживая оттенки разномыслия и превосходно приводя собрание к единогласным решениям. Память великого князя была поразительна: весьма часто бывало, например, в главном комитете об устройстве сельского состояния, что великий князь, остановив докладчика, продолжал доклад сам и с поразительной ясностью излагал самые запутанные подробности какого-либо спорного дела. Видя иногда утомление в лице августейшего председателя, мы спрашивали близких к нему о причинах и узнавали, что накануне, до глубокой ночи, его высочество читал дела, предназначенные к докладу, изучал их, причем зачастую справлялся в некоторых книгах его обширной библиотеки" [163].

другим реформам Александра II, и прежде всего судебной.

Бели в деле крестьянской реформы Константин Николаевич только предупредил брата, ранее него составил комитет по вопросу об отпуске на волю крестьян морского ведомства, ранее него освободил этих крестьян (охтинские крестьяне были освобождены 10 апреля 1858 года), то в деле судебных преобразований великий князь явился уже до известной степени инициатором. Но и тут его инициатива чужда была влияния готовых идей; он сознал зло прежде, чем знал, как его устранить, за идеями пошел в Европу уже тогда, когда приступил к улучшениям. Вступив в управление морским министерством, великий князь столкнулся с волокитой и жестокостью, отличавшими дореформенное правосудие. Поэтому уже в 1855 году при аудиториатском департаменте была образована особая комиссия для переработки правил о наблюдении за скорейшим решением дел и об отчетности в их производстве. По представлению морского министерства состоялся ряд высочайших повелений (9 марта 1855 г., 4 июня и 5 октября 1856 г., 5 мая 1858 г.), коими определялось, что "лица, состоящие под следствием и судом, доколе не будут обвинены, не суть еще преступники и посему могут быть лишены свободы единственно для необходимой предосторожности; во всяком случае обращение с ними должно быть согласно с справедливостью и человеколюбием". Но отдельными мероприятиями нельзя было, конечно, улучшить вскорости морское судопроизводство. Поэтому в июле 1857 году великий князь образовал при аудиториатском департаменте морского министерства особый комитет для составления проекта морского судного устава на новых, современных началах. Для ознакомления с этими началами и собрания материалов за границей генерал-аудитор флота П. Н. Глебов был командирован во Францию. Результатом этой командировки был составленный Глебовым проект устава морского судоустройства и судопроизводства, в основу которых были положены действительно новые начала: самостоятельность судей, состязательный устный процесс, гласность уголовного процесса и обеспечение защиты обвиняемого. Проект был напечатан в 1860 году и тотчас же разослан высшим правительственным учреждениям, судебным чинам, юристам, профессорам университетов. В следующем году морское министерство напечатало уже два тома "отзывов и замечаний разных лиц на проект устава о военно-морском суде". Значение этого шага великого князя было огромное. Своим проектом он смело поставил на очередь общую судебную реформу. Уже в некоторых из присланных отзывов предрекалось, что введение его в действие повлечет за собой коренное преобразование всего судоустройства и судопроизводства как военного, так и гражданского. Действительность превзошла ожидания в том смысле, что проект оказал свое действие даже раньше своего осуществления. К государственной канцелярии были прикомандированы выдающиеся юристы, которые выработали "основные начала или положения для нового судоустройства и судопроизводства, удостоившиеся 29 сентября 1862 года высочайшего утверждения. Это те самые начала, которые легли в основание судебных уставов 1864 года, одинаковые с началами, которыми был проникнут и проект морского министерства 1860 года. Сам великий князь Константин Николаевич во всеподданнейшем отчете 1880 года констатировала что проект военно-морского судебного устава 1860 года много содействовал принятию решения подвергнуть все наше судопроизводство и судоустройство коренному преобразованию [164].

Еще прежде, чем введем был новый суд, 17 апреля 1863 года состоялась отмена телесных наказаний. Константин Николаевич и в этом деле сыграл не последнюю роль. Он уже давно заявил себя противником телесных наказаний. Его орган "Морской Сборник" с половины 50-х годов выступил против розог, шпицрутенов и кошек; сам великий князь в 1860 году издал строгий приказ, запрещавший морским офицерам собственноручные расправы с матросами. Поэтому, когда князь Н. А. Орлов в марте 1861 года представил государю записку об отмене телесных наказаний, великий князь в своем письменном отзыве горячо поддержал князя Орлова и своей авторитетной аргументацией сильно содействовал проведению гуманного закона, находившего себе, однако, таких сильных противников, как митрополит Филарет. Не без содействия великого князя Константина Николаевича изменилось и положение печати. По его распоряжению, явившемуся для своего времени смелым нововведением, в "Морском Сборнике" уже с 1853 года стали публиковаться правительственные распоряжения по морскому ведомству, донесения о плаваниях, извлечения из годовых отчетов и ревизий. В конце 50-х годов великий князь допустил в "Морском Сборнике" гласное обсуждение проектов преобразований, задуманных морским министерством, а затем и проектов, имеющих общегосударственное значение. Выше было уже указано, что по настоянию великого князя разрешено было обсуждать крестьянскую реформу всем журналам. "Гласное обсуждение", "страх общественного порицания" Константин Николаевич считал полезными для государственного дела и всех состоящих на государственной службе лиц. Все это, несомненно, подготовило почву для нового законодательства о печати, которое осуществилось 6 апреля 1865 года, когда великий князь был уже председателем Государственного Совета. Состоя в этом звании, а также председателем особого присутствии по предварительному рассмотрению устава о воинской повинности, великий князь явился поборником положенного в основу его принципа всеобщей воинской повинности "без различия званий и состояний". Его участие в этом деле признано было государем, который благодарил его за теплое участие в этом деле. [165]. К нему льнули поэтому все либералы Государственного Совета и министерств, у него искали сочувствия и поддержки; и он стал как бы их вождем, около которого они группировались, под стягом которого шли на бой.

Деятельность великого князя протекала при сочувствии не только либеральной бюрократии, но и значительной части тех общественных элементов, которые привлекались к разработке реформ крестьянской, судебной, земской и городовой. Не удивительно поэтому, что великий князь являлся поборником постоянного организованного союза между бюрократией и обществом в лице его представителей в деле разработки законов и важнейших мероприятий. В самый разгар реакции, после отклонения известного адреса московского дворянства, просившего государя "довершить основанное им государственное здание созывом общего собрания выборных людей от земли русской для обсуждения нужд, общих всему государству" (адрес был представлен 11 января 1865 года); по-видимому, уже после каракозовского выстрела великий князь Константин Николаевич входил к государю с представлениями в таком же роде, как и в адресе московского дворянства, и подавал ему об этом докладную записку. В то время представление великого князя не имело успеха [166] террором. По желанию государя, представление великого князя, измененное согласно с новым состоянием русского законодательства, было обсуждаемо в особом совещании 22, 23, 25 и 30 января и вновь было отклонено [167]. Из записки, написанной великим князем вскоре после этих заседаний в целях развития его взгляда и опровержения выслушанных им возражений, видно, какими побуждениями и соображениями руководствовался великий князь в своем представлении и как он хотел организовать единение между правительством и обществом в деле государственного строительства. Великий князь констатирует, что, не говоря уже о безумных мечтаниях людей крайних, помышляющих о совершенном перевороте государственного нашего строя или, по крайней мере, об ограничении самодержавия, у большинства мыслящих лиц, умеренных и преданных правительству, преобладает одна и та же мысль: "До государя правда не доходит; администрация и бюрократия нами завладели; чиновничество стоит неодолимой стеной между государем и его Россией; государь окружен опричниками" и т. п. "В сетовании этом, — заявляет великий князь, — обнаруживается то истинно серьезное желание, которое может и должно быть удовлетворено". Но как это сделать? По мнению великого князя, в данном случае "заботливое применение и дальнейшее развитие добрых начал, существующих уже в отечественном законодательстве, должно быть безусловно предпочитаемо заимствованию иностранного, не всегда соответствующего нашим потребностям". Таким путем представляется возможным "достигнуть желаемой цели без малейшего прикосновения к священным правам самодержавия". Этих добрых начал в нашем законодательстве великий князь находил три: во-первых, право заявления своих нужд, данное сначала дворянству, а затем распространенное на земские собрания и городские думы; во-вторых, предоставляемое дворянству право выбирать депутатов от каждого уезда для объяснения правительству ходатайств дворянства, в-третьих, право, предоставляемое департаментом Государственного Совета приглашать к совещанию и лиц посторонних, от коих по существу дела можно ожидать полезных объяснений. Исходя из этих начал и признавая необходимым несколько развить их, придав им значение более общее, Константин Николаевич предложил "воспользоваться ими для созыва, по мере надобности, при государственном совете совещательного собрания из экспертов или гласных, особо избираемых для сего губернскими земскими собраниями и городскими думами наиболее значительных городов". Собранию этому он предлагал поручить "предварительное рассмотрение законодательных предположений, требующих ближайшего соображения с местными потребностями, а также предварительное обсуждение ходатайств земских и дворянских собраний и городских дум". Великий князь разработал свое предложение и в подробностях, определив состав "совещательного собрания гласных", порядок их избрания, компетенцию и порядок делопроизводства. Одна из статей его проекта гласила, что "в гласные не могут быть избираемы лица, состоящие на службе по определению от правительства, а равно присяжные поверенные, их помощники и поверенные по судебным делам". Эта статья была результатом тех замечаний, которые были сделаны (наследником-цесаревичем) на записку великого князя в январских заседаниях. "Весьма вероятно, — говорили великому князю, — что избрания в гласные будут домогаться — и в действительности нередко достигать — не одни люди серьезные, знающие потребности своей местности, а наряду с ними и пустые болтуны, преимущественно адвокаты, которые будут заботиться не столько о пользе общей, сколько о приобретении себе популярности, возвышения или иной выгоды". Принимая это во внимание, великий князь исключил из своего проекта всякую публичность в заседаниях "совещательного собрания гласных" [168].

Не будем оценивать проекта великого князя с высоты современных конституционных теорий: с точки зрения этих теорий он, конечно, не выдержит критики. Укажем только на то, что и в этом проекте великий князь выступает с теми же чертами либерала-самородка и самоучки, с какими он является в самом начале своей деятельности. В настоящем случае предшественником его был, как известно, П. А. Валуев, еще в 1863 году подававший государю записку с аналогичным проектом. Мысль Валуева в свое время понравилась великому князю; но, приняв ее в принципе, он развил ее и обработал уже по-своему, и притом так, что в обработке великого князя она уже не правилась Валуеву. В заседании 23 января Валуев "по поводу руссицизмов" великого князя напомнил ему о вечах, о соборах, о боярской думе и сказал, "что нельзя из целого брать одну десятичную дробь, считал русские начала только со времен Екатерины или кодификации графа Сперанского, и что в делах государственных есть общие европейские и общечеловеческие начала". "Это относилось к тому, — замечает Валуев, — что он русскую Америку открывал в некоторых, никогда не применявшихся статьях свода законов о выборе депутатов на случай и пр." . Вся государственная деятельность великого князя показывает, однако, что он вовсе не игнорировал общеевропейских и общечеловеческих начал, но как практический политик, по преимуществу учившийся на самом деле и чуждый всякого доктринерства, он стремился к достижению того, что в данный момент было достижимо по условиям русской жизни. Мысль великого князя едва было не воплотилась в известной "конституции" Лорис-Меликова, уже утвержденной государем 17 февраля 1881 года и предназначенной к опубликованию.

Злодеяние 1 марта воспрепятствовало введению в жизнь этой "конституции". Вместе с этим кончилась и государственная деятельность великого князя. 13 июля 1881 года последовал высочайший указ об увольнении его от управления флотом и морским ведомством, от должностей председателя Государственного Совета, главного комитета об устройстве сельского состояния" особого присутствия о воинской повинности, с оставлением в званиях генерал-адмирала и генерал-адъютанта. Система великого князя Константина была признака негодной, а к новой системе он сам, по-видимому, не возымел симпатий… В удалении от дел проживал он в своем имении Ореанда в Крыму. Здесь в 1888 году его поразил тяжкий недуг; скончался он в Павловске в ночь с 12 на 13 января 1892 года. Тогдашние либералы и консерваторы близко сошлись в оценке личности и деяний великого князя, признав его "крупным деятелем великой эпохи реформ", "преданным, даровитым сотрудником его царственного брата", способствовавшим преобразованиям "своим трудом и инициативой", "одним из самых видных представителей преобразовательной эпохи, становившимся нередко во главе движения государственной жизни". И либералы, и консерваторы одинаково признали, что "в истории нашего отечества почившему великому князю Константину Николаевичу будет принадлежать не одна светлая и почетная страница", что его имя "незабвенно я нераздельно соединено в народной памяти с священным именем царя, брата его, уже занесенным в скрижали исторических тружеников земли русской" [170]. Это единодушие исторического суда является гарантией справедливости его приговора…

[125] Шильдер Н. Император Николай I. Т. II. С. 64, 66, 113. Прим. 77.

[126] Русская Старина. 1892. Февраль. С. VI, VII.

Безобразов В. П. Граф Федор Петрович Литке. С. I–XVIII (приложение 2 к LVII тому Записок Императорской Академии Наук).

[128] Павлов-Силъванский Н. П. –XIX вв. С. 305–308.

–XIX вв. С. 309.

[130] Русский Архив. 1889. Кн. 1. С. 130, 131.

[131] Русская Старина. 1891. Май. С. 395.

[132] Записки и дневник Никитенка. СПб., 1904. Т. 1. С. 467, 458.

[134] Русская Старина. 1891. Май. С. 341.

[135] Записки сенатора Я. А. Соловьева. Русская Старина. 1881. Февраль. С. 228, 229.

[137] Материалы для истории упразднения крепостного состояния помещичьих крестьян в России в царствование императора Александра II. Берлин, 1860. Т. 1. С. 121–127.

[138] Записки Соловьева. Русская Старина. 1881. Февраль. С. 240, 241.

[139] Материалы для истории упразднения крепостного состояния. Т. 1. С. 128–130.

[140] Русская Старина. 1891. Май. С. 360.

[142] На заре крестьянской свободы // Русская Старина. 1897. Декабрь. С. 461.

[143] Достопамятные минуты моей жизни // Русский Архив. 1685. № 8. С. 523.

[144] Русская Старина. 1881. Февраль. С. 233, 234, прим.

[145] Материалы для истории упразднения крепостного состояния в России. Т. 1. С. 154.

[147] Русская Старина. 1892. Март. № 815.

 8. С. 540 (свидетельство Левшина).

[150] Русский Архив. 1889. Кн. 1. С. 337.

[152] Свидетельство Я. И. Ростовцева. Освобождение крестьян. Т. II. С, 630.

[153] 4 Русская Старина. Март, 1892. С. 817.

[154] Свидетельство П. П. Семенова в "Русской Старине". 1992. Март. С. 817.

[155] Семенов Н. П. Освобождение крестьян. Т. I. С. 238.

[156] Русская Старина. 1891. Октябрь. С. 149, 150 (Дневник П. А. Валуева).

[158] Семенов Н. П. Освобождение крестьян. Т. III. Ч. 2. С. 763.

[159] Русская Старина. 1892. Март. С. 819, 820.

[160] Семенов Н. П. Освобождение крестьян. Т. III. Ч. 2. С. 763–773.

–379.

[163] Русская Старина. Февраль, 1892. III, IV.

[164] Павлов-Сильванский Н. П. Op. cit. С. 317–321.

–324, 364, 365.

[166] Щеголев П. Из истории конституционных веяний 1879–1881 гг. // Былое. 1906. № 12. С. 263.

–271.

[168] Берманьский К. Л. "Конституционные" проекты царствования Александра II // Вестник Права. 1906. № 9. С. 270–284.

 12. С. 269, 270.

[170] Вестник Европы. 1892. Февраль. С. 851, 852; Русский Вестник. 1892. Февраль. С. 351.

Раздел сайта: