| Приглашаем посетить сайт |
|
Добролюбов (dobrolyubov.lit-info.ru)
|
Екатерина Великая в русской историографии
ПО ОБРАЗНОМУ выражению В. О. Ключевского «Екатерина II… была последней случайностью на русском престоле и провела продолжительное и необычайное царствование, создала целую эпоху в нашей истории» [1] и, можно добавить, в историографии.
Эта «последняя случайность» XVIII в. не смогла оставить равнодушной ни своих современников, ни Потомков. На протяжении более 200 лет отношение к Екатерине II было неоднозначным, но мало кто оспаривал значение ее царствования для блага России. Редко отмечают тот факт, что даже в советский период монумент Екатерины II, наравне с почитаемым большевиками Петром I, не покинул своего постамента, оставаясь единственным памятником монарху-женщине в государстве, где царствующая династия была пресечена насильственным способом. И это несмотря на то, что ее столь многогранную личность нельзя подвести под определенный стереотип: для одних Екатерина II — просвещенная государыня, для других — тиранка, раздаривающая «крестьянские души», для кого-то — любвеобильная особа, сбившаяся в счете любовников.
Для исследователей история царствования Екатерины II была, остается и, по всей видимости, еще долгое время будет оставаться одним из любимых объектов исследований. В отечественной историографии [2] личность Екатерины II рассматривалось как в специальных монографиях и статьях, посвященных исключительно преобразованиям ее царствования или ее биографии, так и в работах общего характера, касающихся истории XVIII в., истории дипломатии, культуры, литературы или в трудах, посвященных деятелям ее царствования или фаворитам. К началу XXI в. библиография по этой проблематике насчитывает почти 600 названий [3]. Однако интерес к истории екатерининского времени не ослабевает и только за последние годы вышло несколько новых крупных исследований [4].
Большинство публикаций было приурочено к юбилеям или годовщинам определенных реформ. Наибольшее количество работ увидело свет в последней четверти XIX — начале XX в. (столетний юбилей дарования «Жалованной Грамоты» дворянству и городам, 100-летняя годовщина со дня смерти императрицы — подходящее время для подведения итогов ее долгого царствования; празднование 300-летия Дома Романовых).
Несмотря на значительное количество публикаций и повышенный интерес историков к периоду царствования Екатерины II, историография по данной теме практически отсутствует (за исключением кратких и отрывочных сведений в «Очерках истории исторической науки»). Некоторые исследователи считают, что историографию о Екатерине II можно разделить на два направления — дореволюционное, настроенное к ней весьма благожелательно и советское, в котором обычно ей давались противоположные характеристики. Виновником последнего обычно называется M. H. Покровский. Благодаря его отрицательной оценке в адрес Екатерины, «не раздалось ни одного похвального слова, и ее величали то беспардонной лицемеркой, умело скрывавшей свои подлинные чувства и мысли, пытаясь прослыть просвещенной монархиней, то ловкой дамой, втеревшейся в доверие к французским просветителям, то консерватором, стремившимся подавить Французскую революцию» [5]. Однако подобные обвинения в адрес императрицы уже были высказаны и до M. H. Покровского: Ф. Энгельс считал, что Екатерине II «удалось ввести в заблуждение общественное мнение», она хорошо пускала «демократическую пыль» в глаза, оставаясь главной крепостницей в России [6].
Между тем подобный подход не позволяет в полной мере представить историографию правления «Северной Семирамиды» и является весьма условным, так как, во-первых, нелицеприятные высказывания в адрес Екатерины Великой звучали как из уст ее современников, так и представителей XIX в. (например, Я. Л. Барсков писал: «ложь была главным орудием царицы… она пользовалась этим орудием, владея им как виртуоз…» [7]), а в советской историографии отдельные вопросы ее царствования получили весьма положительные оценки; во-вторых, ни «буржуазная», ни советская историография не создали целостной концепции, определяющей характер преобразований Екатерины II, позволяющей дать их объективный всесторонний анализ. В последних исследованиях по данной проблематике краткий очерк историографии о Екатерине II дан в монографии А. Б. Каменского «От Петра I до Павла I». Выбранный автором подход можно считать весьма удачным и использовать для дальнейшей разработки данной темы.
По мнению А. Б. Каменского, изучение «исторического наследия» императрицы прошло несколько этапов. Первый этап изучения екатерининского периода приходится на начало — середину XIX в., когда появились первые публикации в основном апологетического характера и далекие от научного изучения результатов екатерининского царствования. Среди них можно отметить «Записку о древней и новой России» H. M. Карамзина, в которой историк не только возносил хвалу за «счастливейшее» время «для гражданина российского» [8], но и высказал ряд критических замечаний, правда, в очень корректной форме. О Екатерине II в это время писали больше публицисты, писатели и поэты, которые принадлежали к различным политическим направлениям — А. А. Бестужев, П. Я. Чаадаев, А. С. Пушкин, А. С. Хомяков, П. А. Вяземский [9]. Однако именно на этом этапе впервые появились и документальные публикации, связанные с деятельностью и жизнью императрицы [10].
Активная публикация подобных материалов [11] стимулировала интерес к событиям царствования Екатерины II и уже к концу XIX в. можно говорить о начале второго, научного, этапа изучения эпистолярного и законодательного наследия императрицы. Именно в это время «были поставлены все важнейшие проблемы и вопросы историографии екатерининской эпохи, и поныне сохраняющие свою научную актуальность» . В дореволюционной историографии наметился интерес, в первую очередь, к социально-политическим аспектам истории второй половины XVIII в., к экономическим преобразованиям и законодательным актам того времени. Отдельную нишу заняли публикации, посвященные личной жизни императрицы, истории придворных тайн и фаворитизма. Однако большинство работ этого направления не отличались научно-критическим подходом [13]. Если попытаться дать общую характеристику взглядов дореволюционных историков на правление Екатерины II, то условно их можно разделить на две группы: тех, «кто „оценивали реформы Екатерины довольно высоко, рассматривали их как важный этап развития российской государственности“ европеизации страны, становления элементов гражданского общества» [14] и тех, кто более критично относился к результатам ее преобразований [15]. В советский период можно говорить о наступлении третьего этапа в изучении наследия Екатерины Великой. Советские историки уделяли больше внимания вопросам о сословиях, борьбе крестьян против крепостничества, законодательным актам Екатерины, направленным на укрепление существующей системы, истокам и основе абсолютизма в России. Личность самой императрицы, как правило, оставалась в тени.
Рассмотрение всех блоков вопросов, затрагиваемых историками при изучении екатерининского царствия, не представляется возможным в рамках данного краткого обзора. Остановимся на некоторых наиболее важных преобразованиях Екатерины II, которые вызвали к жизни наибольшее число исследований.
На протяжении уже двух веков в отечественном екатериноведении на первом месте по популярности стоит вопрос о «Наказе». Любимое детище императрицы вызвало к жизни более 30 специальных публикаций, не учитывая общих работ о XVIII в., где ему также неизменно уделялось внимание, и несколько десятков работ о кодификации права в России XVIII в. вообще [16]. Универсальность «Наказа» для своего времени, его многоплановость, освещение различных вопросов жизни общества повлияли на специфику его изучения в исторической и юридической историографии — он в основном изучался не как целостное и самостоятельное явление, вызванное к жизни становлением политики «просвещенного абсолютизма», а как средство для решения тех или иных социально-политических вопросов.
Историографию «Наказа» можно разделить по отдельным аспектам: «изучение источников и происхождения текста», «о характере политической доктрины… в связи с заимствованиями», о направленности его «уголовно-правовой доктрины», «о положении крестьянства и крепостном праве», о его экономической программе [17]. На первом этапе изучения «Наказ» рассматривался в публицистическом духе — в основном его современниками, в частности кн. M. M. Щербатовым, который дал ему крайне негативную характеристику, в основе которой лежало различие в политической доктрине «Наказа» и взглядов самого историка. Первенство в научном изучении «Наказа» в дореволюционной историографии отдается Н. Д. Чечулину и Ф. В. Тарановскому [18], можно также отметить и ряд статьей А. В. Флоровского [19], часть из которых была опубликована уже после революции 1917 г. В советской историографии к этому вопросу обращались М. Т. Белявский, К. В. Сивков, В. В. Посконин и др. [20]«Наказа».
Вопрос об истоках «Наказа», несмотря на его видимую проработку, до сих пор остается открытым, исследователи не смогли точно установить имена «соавторов» Екатерины II, определить сколько статей заимствовано и кем навеяны их идеи [21]. Отсутствие единого мнения наблюдается и при определении социально-философских принципов, которые легли в основу «Наказа» и последующей государственно-правовой доктрины Екатерины II. Если Ф. В. Тарановский и Н. Д. Чечулин считали, что ссылки на «естественное право» применялись Екатериной для ограничения самодержавной власти [22], то советские историки М. Т. Белявский и П. В. Иванов наоборот видели в них обоснование абсолютной монархии [23],рассматривая «Наказ» вслед за M. H. Покровским как документ классовой направленности [24]. О. А. Омельченко также признал, что «во всех обосновываемых принципах общественного и государственного строя „Наказ“ последовательно расходился с концепциями политических учений просветительства, несмотря на производный характер текста самого произведения… „Наказ“ был произведением иной идеологии, нежели идеология просвещения…» (подчеркнуто автором. — М. М.) [25]. Эта мысль была высказана еще ранее Б. С. Ошеловичем, который акцентировал внимание на том, что в самом «Наказе» прямо подчеркивалось «отрицательное отношение к этой доктрине» [26]. Историк В. В. Посконин подошел к этой проблеме с иной точки зрения, полагая, что учение о «естественном праве» Екатериной II все же использовалось, но очень осторожно, так как она опасалась его демократической направленности [27]. Резюмировать выше сказанное можно словами В. С. Иконникова, который писал, что если некоторые и замечали (например, Д. Дидро), что «идеи, перенесенные из Парижа в Петербург, принимают совсем другой цвет», то все-таки «„Наказ“ Екатерины оказал несомненное влияние на направление умов и состояние русского общества» [28].
Только в последние десятилетия, после пересмотра «классового подхода» к законодательным актам — это относится как к до-, так и постреволюционной историографии — появились более объективные трактовки идеологической направленности «Наказа». Если в дореволюционной исторической пауке «Наказ» рассматривали как «замечательное стремление следовать за передовыми умственными течениями своего времени» или вообще прямо называли компиляцией , то в советской историографии общепризнанной точкой зрения стало мнение М. Т. Белявского, что продворянекую направленность «Наказа» Екатерина II едва прикрывала «просветительским флером» [30]. Не соглашаясь с М. Т. Белявским, H. M. Дружинин (который в то же время характеризовал официальную политику Екатерины как «псевдопросветительскую» [31]) и В. В. Посконин считали такой подход односторонним и настаивали на более глубоком изучении данного вопроса [32]. В последних публикациях по истории екатерининского времени наметился принципиально новый подход к изучению этой проблематики. А. Б. Каменский в своем исследовании «От Петра I до Павла I» акцентирует внимание на том, что в историографии существовали «изначально завышенные критерии оценки екатерининской политики, когда она сравнивается с идеальной моделью, созданной просветителями», в то время как «остается принципиальная невозможность претворения в реальную жизнь какой-либо созданной на бумаге социальной теории, что отлично сознавала сама Екатерина» [33]. Автор также замечает, что в отечественной и зарубежной историографии наблюдается «недостаточный учет особенностей и реального содержания просвещения… В действительности при более внимательном изучении екатерининских реформ выясняется, что это несоответствие во многом мнимое и что оно не превышает естественные допустимые пределы разрыва между официальной пропагандой и практикой…» [34] А. Б. Каменский и Н. И. Павленко, в отличие от большинства своих предшественников, пришли к выводу, что взгляды императрицы не носили «отвлеченный, теоретический характер», не были «бесхитростным пересказом… сочинений других авторов», механически перенесенных на русскую почву, а являлись результатом «творческого переосмысления идей» западных просветителей [35]. Н. И. Павленко причислил Екатерину II к «умеренным просветителям» [36].
Интерес исследователей к «Наказу» был вызван многими причинами: ото был первый опыт подобного «законодательного акта», им определялась государственная доктрина нового монарха и обуславливалась идея «просвещенного абсолютизма». Именно нерешенность политической теории «Наказа» чаще всего вызывала споры исследователей. В 1960-1970-е гг. она стала одной из причин дискуссии, возникшей в рамках изучения русского абсолютизма. На ее примере наглядно видно насколько могут быть полярными оценки одного и того же акта, как неадекватно порою прочитываются документы прошлого. Несмотря на то, что эта дискуссия завершилась созданием «обтекаемого», обобщенного определения «Наказа», на современном этапе развития отечественной исторической науки можно говорить о появлении «второго дыхания» в его изучении. В русле историографии «Наказа» Екатерины Великой написаны и многочисленные работы по изучению дворянских наказов, направленных в Уложенную Комиссию [37]. Вывод, к которому пришло большинство историков, заключался в следующем: Екатерина II учла пожелания, но выполнила только их малую толику.
Историю областных учреждений при Екатерине II следует признать наиболее полно и удачно разработанным вопросом в отечественной историографии. Интерес к ней возник еще в XIX в. и получил свое дальнейшее развитие ужо в первой трети XX в. Введению областных учреждений и их деятельности посвящались как фундаментальные монографии, так и отдельные многочисленные публикации [38].
на местные учреждения в России; можно ли выделить этапы в становлении «областной мысли» в екатерининское царствие; что отнести к положительным и отрицательным сторонам реформы и ряд других.
Сегодня ни один исследователь, затрагивающий историю областного управления в России XVIII в. не обходится без фундаментального труда Ю. В. Готье «История областного управления от Петра I до Екатерины II» (Т. I–II). В изучении областных реформ Ю. В. Готье не являлся первопроходцем. Однако его работа значительно отличается от исследований предшественников и можно сказать, что она практически подвела итог изучению преобразований в областных учреждениях России XVIII в. Ю. В. Готье подробно шаг за шагом исследовал историю развития и существования местных органов управления, останавливаясь на их реорганизации; показал иерархическую структуру, выделил основные функции, выявив сферу их влияния и деятельности. Историк изучил первые мероприятия по реорганизации областного управления (1762–1765 гг.) и, по его мнению, изменения в сфере областных учреждений уже давно назревали: 1) подъем крепостного хозяйства и развитие в его рамках товарно-денежных отношений, 2) подъем волны крестьянских волнений. Их перестройка была неизбежна, так как они не только не удовлетворяли потребностям государства, но и не охраняли интересов господствующего класса.
На основе изучения всех указов за 1762–1765 гг., Ю. В. Готье пришел к заключению, что преобразования в местном управлении в первые годы царствования, были по существу единственной крупной попыткою внести улучшения в областные учреждения 1727 г. Однако все положительные стороны реформы начала 60-х гг. оказались недействительными из-за их несвоевременности, опоздания на несколько десятилетий, так как общественные, иначе говоря, дворянские течения уже выставляли иные требования [39]. В отличие от Ю. В. Готье, который рассматривал штаты 1763 г. как «грань, разделяющую изучаемый период на две части» [40], историк В. А. Григорьев считал, что «за время от 1762 по 1775 гг. мы не встречаем ни одной серьезной попытки провести в жизнь те идеи, которые были осуществлены позднее» [41]. В. А. Григорьев не учитывал то, что реформы начала 60-х гг. не ставили перед собой кардинальных изменений, но именно «в этих частичных изменениях и исправлениях, уже не трудно угадать первые шаги к подготовке губернских реформ 70-х гг.» [42], что Екатерина II уже с первых дней своего царствования приступила к пересмотру местного управления (например, указ 26 июля 1762 г. о городских полицмейстерах).
Как и большинство его предшественников Ю. В. Готье высоко оценил деятельность Екатерины II на пиве местного управления, но, говоря о причине ее обращения именно к областным учреждениям, сделал интересный вывод: «Екатерина в силу условий своего воцарения должна была направить сбои преобразовательные усилия не на высшие пружины империи, где она могла задеть интересы лиц, дружбой и поддержкой которых она не могла пренебрегать, а на учреждения второстепенные и преимущественно на местные учреждения» [43].
Решая вопрос: «Что имела в виду Екатерина в 1760 г. в сфере областного управления — исправление существующего порядка вещей или же полный пересмотр местного строя?», — большинство историков склоняются в сторону последнего, считая, что в этих мероприятиях вопрос действительно шел уже не об исправлении существовавшего областного строя в интересах господствующего класса, но о ионной и коренной реформе [44]. Утвердиться в этом намерении Екатерине II помогло мнение членов Уложенной комиссии, которые признавали существующий в областном управлении порядок неудовлетворительным. Екатерина, очевидно, соглашалась с их пожеланиями и, можно предположить, что уже в 1768 г. в ее уме зародилась мысль о смене старого местного управления чем-то совершенно новым. После восстания Б. Пугачева, которое к тому же подтолкнуло дворянское самоуправление, эта мысль преобразовалась в твердое решение, так как было наглядно показано, что областные власти не справлялись со своими функциями [45]. Однако вопрос о причинах, повлиявших на появление «Учреждения о губерниях» до сих пор остается открытым. В нем видят как стремление Екатерины «реализовать в ходе реформы идеи, навеянные ей знакомством с трудами философов-просветителей, с опытом функционирования английских государственных институтов» [46] (на влияние английского права указывал еще В. А. Григорьев ), так и чисто прагматические цели — удобство управления.
В современной историографии пересматривается точка зрения, закрепившаяся в советской исторической науке, о том, что губернская реформа 1775 г. явилась следствием восстания Емельяна Пугачева [48]. Стоит, правда, отметить, что это мнение появилось еще в «буржуазной» историографии; например, Ю. В. Готье во втором томе «Истории областного управления от Петра I до Екатерины II», завершенном им в 1921 г. (и опубликованном только в 1941 г.), также отмечал, что восстание Е. Пугачева подтолкнуло дворянское самоуправление — мысль о нем преобразовалась в твердое решение. А. Б. Каменский, О. А. Омельченко, например, считают, что «реформа готовилась задолго до восстания, и рассматривать ее следует комплексно, в контексте реформаторской деятельности Екатерины в целом» [49]. Кроме того, по мнению А. Б. Каменского, восстание подготовило более благоприятные условия для реализации данной реформы, так как напуганное дворянство «сплотилось вокруг трона… и возможность оппозиции… стала минимальной» [50].
Ставятся под сомнение и существующее со времен дореволюционной историографии мнение о ярко выраженном продворянском характере «Учреждения». Само собой разумеется, что в этом вопросе советская историография полностью соглашалась со взглядами «буржуазных» историков. А. Б. Каменский, однако, считает, что при внимательном анализе «Учреждения», наряду с удовлетворением пожеланий дворян, Екатерина «прежде всего думала об интересах государства… В итоге реальная независимость, самостоятельность местных органов управления была в значительной степени мнимой. Выбранные на те или иные должности дворяне становились попросту правительственными чиновниками, проводившими на местах политику центра» [51].
С этим мнением историка можно согласиться, так как, несмотря на любовь к «мечтанию» и оглядку на окружающих, Екатерина II являла собой, наверное, самого прагматичного монарха XVIII в., не способного отказать себе в государственной выгоде.
Современные исследователи признают тот факт, что «в целом Екатерине II удалось создать на местах сильный и разветвленный аппарат власти. Многие институты, возникшие в ходе проведенной императрицей областной реформы, просуществовали до преобразований 60–70 гг. XIX в. или даже до 1917 г.» [52].
Следуя по пути, проложенному еще Петром Великим, Екатерина попыталась реализовать «принцип унификации управления на всей территории империи» [53]. Однако императрице не удалось полностью добиться поставленных ею целей, на неудачу предприятия 1775 г. повлиял тот факт, что «старые учреждения, выполнив некоторую черновую работу по подготовке нового областного строя, отходили в область истории, но личный их состав был мостом, соединившим старое областное управление с новым», то есть все традиции и недостатки доекатерининской эпохи перешли в новые учреждения. Именно этот факт «несколько понижает ценность самого крупного преобразования екатерининского царствовании» [54]. Ее бесспорным достижением можно считать впервые точно установленные начала децентрализации и сближение «управляющих с управляемыми» [55].
Законодательное наследие Екатерины II до сих пор остается «золотой жилой» для исследователей и способно вызывать оживленные дискуссии. Екатерина Алексеевна была настолько разносторонней личностью, и все, за что она бралась, получалось столь неординарным, что выявить истоки ее законодательной деятельности остается порой невозможно. Своеобразный историографический бум вызвало еще одно реформаторское предприятие императрицы. Вопросу о «Грамоте на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства» и «Грамоте на права и выгоды городам российской империи» 1785 г. уделялись как отдельные статьи, так и монографии, он рассмотрен в каждом учебнике по истории России XVIII в. Но даже в характеристике этого, казалось бы, хорошо изученного вопроса исследователи не смогли прийти к единой точке зрения. Можно согласиться с А. Б. Каменским, что «недостатком сложившейся историографической традиции… является то, что обе грамоты рассматриваются обычно изолировано друг от друга… в то время как только изучение их вместе дает возможность раскрыть замысел законодателя, поскольку речь, несомненно, идет о целостной политической программе» . О необходимости параллельного изучения грамот высказывался еще в 1926 г. А. Н. Филиппов, но в своей статье «К вопросу о первоисточниках Жалованной грамоты дворянству 21 апреля 1785 г.» он, к сожалению, только обозначил эту возможность [57].
Начало изучения истории дворянского сословия и законодательных актов, закрепляющих его права и обязанности, можно отнести к 70-м гг. XIX в [58]. К 100-летнему юбилею «Жалованной грамоты» можно было подводить итоги ее влияния на становление прав и обязанностей дворянского сословия в России. В связи с этим в научных кругах наметился интерес к истории возникновения грамоты. Если в 1785 г. опубликование грамоты было встречено одобрительно основной частью дворянства, то через 100 лет на нее смотрели как на отживший элемент российского законодательства, не имеющий ни практического, ни теоретического значения. Так, И. И. Дитятин с прискорбием замечал, что «с точки зрения сословных привилегий, придется сознаться, что поводов к празднованию нет, т. к. несомненно, что все, санкционированное этим законодательным актом сто лет назад, почти исчезло, растаяло» [59], и к концу XIX в. те права, что были дарованы дворянству, стали «достоянием всего земского населения» [60]. Некоторые исследователи вообще задавались вопросом «А не лучше ли было отмечать дарование вольности дворянству 18 февраля 1862 г.?» [61] К. Н. Веселовский писал о «Жалованной Грамоте» Екатерины II, как о документе только подтвердившем ту свободу, что даровал Петр III, и предоставившем меньше привилегий, чем было даже во времена Петра I [62] (необходимо отметить, что в советской историографии также звучали подобные высказывания, в частности о том, что корпоративные права дворянства были немного ограничены [63]). Историк указал на многие «туманности» данного закона, которые впоследствии не могли не «возбудить… ограничительного заявления по этой статье» [64]. Автор подробно остановился на сравнении законодательных актов доекатерининского периода и «Жалованной Грамоты» дворянству 1785 г., сделанные им выводы оказались не в пользу последней: «… в сущности она представляет только систематическую, редакционную работу, без дарования дворянству впервые каких либо прав, которых оно не получило бы в разное время… от соизволения верховной власти» [65]. Однако это мнение можно считать наиболее радикальным, так как в дореволюционной и советской историографии утвердилась противоположная точка зрения. Например, С. Ф. Платонов рассматривал дарование «Грамоты» дворянству как завершение процесса обособления дворянского сословия, как последнюю ступень в становлении его привилегий, рост которых наблюдался на протяжении всего XVIII в. ; M. M. Богословский важным достижением «Жалованных грамот» считал «развитие прав личности» [67].
В рамках традиции советской историографии «Жалованная Грамота» рассматривалась как основной документ, свидетельствующий о закреплении привилегированного статуса дворянского сословия, и как следствие, усилении крепостной системы. В «Очерках истории СССР» «Грамоту» характеризовали как «завершающее звено в политике возвышения дворянского сословия» [68]. Этот взгляд и сегодня находит отражение в ряде исследований, в том числе и у О. А. Омельченко, который считает, что «установление правового статуса других сословий было подчинено… задаче охранения господствующего положения дворянства» [69]. Несмотря на коренной пересмотр советского историографического наследия, с данной постановкой вопроса можно вполне согласиться. При этом следует, правда, учитывать причины, которые повлияли на решение Екатерины II дать именно такую «Жалованную грамоту» дворянству, так, а не иначе, определить его права и обязанности. Эти причины всесторонне рассмотрены А. Б. Каменским в его исследовании «От Петра I до Павла I». Автор солидарен с выводами, сделанными И. И. Дитятиным, «что по существу грамота фиксировала то, что… уже было отражено в предшествующем законодательстве или действовало в рамках обычного права» [70]. Н. И. Павленко придерживается более традиционных взглядов, полагая, что основной задачей «Жалованных грамот» дворянству и городам было укрепление сословного строя, а важным новшеством — право дворянству на губернские съезды [71]. Самым консервативным элементов внутренней политики императрицы историй считает «строгое соблюдение интересов дворянства» [72].
При изучения историографии городовой реформы следует учитывать тот факт, что почти все исследователи исходили из общего представления об отсталости дореволюционного города [73] и с этой точки зрения изучали как саму городовую реформу, так и ее последствия. Этот подход несколько искажал реальное положение дел и на современном этапе исторического знания большинство ученых ищут «новые подступы» к городовой реформе Екатерины II, хотя «в целом однозначная оценка такого сложного и многоаспектного документа… и принципе невозможна» [74].
В дореволюционной историографии специалистом в области городовой политики XVIII в. был признан А. А. Кизеветтер. Автор одного из подробнейших исследований по реформе «Городовое положение Екатерины II 1785 г. Опыт исторического комментария», принадлежал к «либерально-демократическому» (по определению А. Б. Каменского) направлению русской историографии, представители которого относились к преобразованиям Екатерины II со значительной долей скептицизма. Особую ценность исследования А. А. Кизеветтера представляется его источниковедческая направленность. На основе анализа источников (ему посвящена вторая глава), многие из которых были впервые введены в научный оборот, историк пришел к выводу, что весь отдел А «Городового положения» и почти все «Ремесленное Положение» — основаны на остзейских законах, с воспроизведением некоторых шведских и прусских цеховых уставов [75]. При этом историк отметил (это стало уже общепризнанным мнением), что «Положение» являлось «довольно небрежно выполненным соединением отрывков (извлечений из статутов. — в один общий текст, словно сшитый из пестрых лоскутков и обрезков. Вот почему неясности и противоречия встречаются на каждом шагу в этом на редкость плохо и неумело редактированном памятнике Екатерининского законодательства» [76]. А. А. Кизеветтер обратил внимание, что всесословные принципы, введенные Екатериной в городовое «Положение», противоречили русским законам и порядкам того времени, это и стало причиной превращения реформы в «чисто бумажную», новые учреждения «явились лишь теми новыми мехами, в которых продолжало киснуть прежнее вино» [77]. Несмотря на этот суровый приговор, вынесенный в духе В. О. Ключевского, А. А. Кизеветтер не мог не оценить значение реформы, которая если и «не направила течения городовой жизни в новое русло, то принципиально этот закон надлежит признать первым манифестом таких основ городового общественного самоуправления, которое не получали в предшествующие периоды нашей истории не только практического осуществления, но и теоретического признания. — В законодательстве Екатерины II город впервые был провозглашен всесословным самоуправляющимся союзом» [78]. С этим выводом соглашался и другой исследователь городового «Положения» И. И. Дитятин, который главным достижением реформы считал внесение в «область законодательства представления о городском населении, как обществе» [79]. Как и большинство реформ Екатерины II городовое «Положение» ценили не за практические результаты, а за дух всесословности, за его общие декларации прав горожан. При сравнении двух «Жалованных грамот», большинство историков пришло к выводу, что грамота «дворянству не дала, в течение столетнего периода… тех результатов относительно этого сословия, к каким привела такая же грамота городам по отношению к этим последним за тот же столетний период времени» [80]. Несмотря на то, что большинство историков считали, что дарование «Жалованной грамоты городам» принесло больше практической пользы, чем получение «Грамоты» дворянством, в целом городовая реформа получила негативную оценку. Екатерину II обвиняли в необдуманном плагиатстве, т. к. западная цеховая система плохо приживалась на русской почве, тем более, как считало большинство историков, город не был готов к восприятию новых законов.
Интерес к городовой реформе в советской историографии был связан в основном с экономическим развитием города, в частности, и государства — в целом. Исследовалась проблема ремесленных цехов, становление мануфактурного производства, постепенное образование городского сословия и зарождение буржуазии. Так как реформа считалась продворянской, то представлялось, что именно этот фактор сдерживал развитие городского самоуправления [81], хотя иногда и раздавались голоса в защиту екатерининских нововведений (например, К. А. Пажитнов акцентировал внимание на том, что российская цеховая система предполагала больше свободы, чем на Западе [82]).
Мероприятия Екатерины Великой, направленные на улучшение финансового состояния государства, также подверглись тщательному изучению и критическим разборам. Бели в начале XIX в. при рассмотрении итогов ее царствования исследователи находились еще под обаянием личности императрицы, то уже к началу XX в., финансовая политика второй половины XVIII в. подверглась резкой критике. Среди наиболее ранних работ по этой проблематике можно отметить «Историю финансовых учреждений России со времени основания государства до кончины Екатерины II» Д. Толстого [83], которая представляет собой краткую сводку законодательных актов о финансовых учреждениях XVIII в. К вопросам по истории финансового управления в 60-х гг. XIX в. обращался и А. Куломзин [84] подойти к источникам и в его работах встречаются, к примеру, неправильные подсчеты бюджета [85].
Наиболее полной работой по данной теме считается труд К. Д. Чечулина «Очерки по истории русских финансов в царствование Екатерины II» [86], в котором представлены ценные данные по истории финансов, источникам доходов и расходов в российском бюджете в 60-е гг., система управления финансами. Автор охарактеризовал финансовое положение до Екатерины II и во время ее правления, выявил основные меры, предпринятые ее администрацией для улучшения ситуации, ряд положительных сторон новой финансовой политики, в частности, тенденцию к «началу министерскому» [87]. До Н. Д. Чечулина на «министерское начало» впервые обратил внимание еще А. Д. Градовский, который и отметил важную роль князя А. А. Вяземского как в делах прокуратуры, так и в финансовом управлении. После изучения ситуации в России второй половины XVIII в. Н. Д. Чечулин пришел к неутешительному выводу, что уверенность современников в удовлетворительном финансовом положении, «поддерживавшаяся тем, что при постоянном выпуске ассигнаций не чувствовалось долго недостатка в деньгах, неуменье и нежеланье серьезно в глубоко вглядеться в финансовое положение — парализовали все меры по финансовому управлению и имели следствием то, что при лучшем, чем когда-либо прежде, устройстве финансового управления Екатерининское царствование имело худшие, чем когда-либо прежде, финансы» [88]. Однако причину полного крушения финансовой системы екатерининского царствия историк видел не только в неумении императрицы управлять государством. На первом месте, по его мнению, стояла неподготовленность правительства и чиновников к проведению финансовой реформы, отсутствие «финансовых дарований» [89], затем — «крайне незначительное экономическое движение страны вперед за время целого столетия» и последним пунктом Н. Д. Чечулин поставил «крайнее отягощение плательщиков… как неизбежный результат плохого управления финансами и своего рода застоя в экономическом развитии страны» [90]. Подобной точки зрения придерживался и К. В. Сивков, который считал финансовую реформу «наиболее слабым и уязвимым местом всей ее (Екатерины II. — M. M.) работы», лишенной «творческого» и «оригинального» начала [91]. Хотя, в отличие от Н. Д. Чечулина он признавал, что финансовое положение конца екатерининского царствования было куда лучше, чем в начале.
Точка зрения Н. Д. Чечулина была воспринята и советской историографией, в которой основным достижением финансовой политики Екатерины II считалась наметившаяся в 70-е гг. централизация управления и правильное составление плана государственного бюджета [92].
В своих «Очерках» Н. Д. Чечулин затронул тему экономического развития государства в последней четверти XVIII в. Этот вопрос находился в центре внимания в основном советских историков. Почти сразу же после публикации «Очерков» с опровержением мнения Н. Д. Чечулина о незначительном экономическом развитии страны во второй половине XVIII в. выступил Е. В. Тарле. Историк высказал мысль, что «в царствование Екатерины II Россия вовсе не была отсталой страной сравнительно даже с наиболее передовыми странами европейского материка… „легенда“ об исключительном господстве натурального хозяйства в указанную эпоху должна быть отвергнута. К концу царствования Екатерины II наши фабрики и заводы… делали Россию… страной экономически независимой от соседей» . Дискуссия на эту тему продлилась не одно десятилетие и плавно перешла в советскую историографию.
В советской историографии интерес к екатерининскому времени носил в основном классово-экономический характер. Происхождение и становление российского абсолютизма — один из вопросов, интересующих советских историков. Одни рассматривали его как проявление крепостнического характера внутренней политики, вторые как закономерность «общеевропейского государственного развития», третьи усматривали в нем объективные условия «социально-экономического развития… формирующейся буржуазии» [94]. При правлении Екатерины II произошло окончательное закрепощение крестьян, в то время как дворяне получили свободу — этот факт негативно повлиял на восприятие большинства мероприятий Екатерины II. История XVIII в. вновь оказалась в центре внимания историков в конце 40-60-х гг. XX в., когда возникла полемика о времени складывания всероссийского рынка. Эта проблема была напрямую связана с вопросом о генезисе капитализма, который красной нитью проходил через все дискуссии, посвященные социально-экономическому развитию России. Однако личность самой императрицы оставалась в тени и успехи в экономике рассматривались в основном как результат исторического развития российского государства. Стоит, правда, отметить, что в адрес Екатерины иногда раздавались слова признательности за централизацию финансового управления, за законодательные акты 60-х гг., которые «создавали более благоприятные условия для развития внутренней и внешней торговли… устойчивый рост внешней торговли России и увеличение государственных доходов от сбора таможенных пошлин» [95].
Современный исследователь И. Н. Павленко в книге «Екатерина Великая» затронул эту тему, согласившись с мнением, бытовавшим в советской историографии: «Буржуазные элементы в политике и экономике настолько очевидны, что их можно обнаружить, не прибегая к оптическим приборам…», историк обосновал этот тезис не только наглядными примерами роста промышленного потенциала России, но и общей направленностью политики императрицы: «…идеи просвещения, которыми руководствовалась императрица во многих сферах деятельности, по своей сути были буржуазными…» [96]. Суммируя достижения промышленного развития государства, И. Н. Павленко пришел к выводу, что «промышленность в целом представляла капиталистический островок в море феодального хозяйства России» [97].
Примечательно, что в историографии 90-х гг. XX в. даже опыт денежной реформы Екатерины II, подвергшийся резкой критике уже Павлом I, некоторые исследователи определяют как «чрезвычайно удачный» [98], приближаясь к выводам А. С. Лаппо-Данилевского, который считал, что «принципы экономической и просветительской политики Екатерины не утратили своего значения и до сих пор» [99]. Дискуссия по этому поводу, по-видимому, еще будет продолжена, так как результаты экономического развития России в конце XVIII в. были настолько противоречивыми, что их можно оценить как «благоприятные» [100] («материальные средства… чрезвычайно усилились» [101]) или как «полное крушение финансовой системы екатерининского царствования» [102].
Екатериной Великой идей Просвещения, и даже высказывалось предположение, что она не вполне понимала их истинное значение. Современные исследователи далеки от подобного скепсиса и высказывают мысль, что «череда преобразований» была вызнана не только потребностями государства, но и стремлением самой императрицы «воплотить в жизнь новые, передовые и популярные… взгляды» [103]. Вступая в противоречие с традициями большинства как советских:, так и дореволюционных исследований, сегодня высказывается мнение о том, что деяния Екатерины были «реализацией просветительских идей, увязанных с русскими реалиями…» [104], она «сумела использовать новые методы исторического мышления для доказательства и поддержки устоев, против которых выступали сами творцы новых идей» [105]. Зачастую характеристика качеств Екатерины II напоминает перефразирование цитат из «Похвального слова» H. M. Карамзина: «Личность русской императрицы, несомненно, достойна восхищения — столь глубоки по познания, смелы реформаторские замыслы, основательно их исполнение» [106]. Екатерину II все чаще сравнивают с Петром I (недаром она сама считала себя продолжательницей его дела [107]), причисляя ее к «государственным мечтателям», и основе деятельности которых «лежала не просто определенная философия власти, а некая вера, высокое стремление к достижению общих, абстрактных идей создания совершенного строя, общества в России» [108].
Положительная оценка ее деятельности дается не только и работах, посвященных отдельным преобразованиям, но и в монографиях, рассматривающих весь период ее царствования. Интерес к ее царствованию особенно заметный в 1990-е гг., во многом был связан с 200-летней годовщиной завершения ее правления, приходящейся на 1996 г. Однако не только этим объясняется несколько панегирический тон большинства современных исследований о Екатерине II. Можно предположить, что подобное отношение к личности преобразовательницы связано как с пересмотром результатов ряда ее основных реформ (в свете 200-летия окончания ее царствования), с введением в научный оборот некоторых новых данных, так и с общим социально-экономическим и политическим положением российского государства. В кризисные моменты истории всегда возникает тяга к сильным личностям, историки, поддавшись политической конъюнктуре (в данном случае в положительном смысле), ищут «вдохновение» и примеры в прошлом нашей страны.
И не удивительно, что их взгляды все чаще стали останавливаться на правлении Екатерины Великой. В. О. Ключевский в обычной для него образной и афористичной манере подвел основной итог ее царствования: «С Петра, едва смея считать себя людьми и еще не считая себя настоящими европейцами, русские при Екатерине почувствовали себя не только людьми, но и чуть ли не первыми людьми в Европе… За это не ставили ей в счет ни ошибок ее внешней политики, ни неудобств внутреннего положения» [109].
и для всех, интересующихся отечественной историей.
М. В. Мандрик
Примечания
[1] Ключевский В. О. Сочинения. Т. V. М., 1958. С. 6.
[3] Каменский А. Б. От Петра I до Павла I. М., 1999. С. 314.
[4] Омелъченко О. А. "Законная монархия" Екатерины II. М., 1993; Екатерина Великая. М., 1999; Чайковская О. Г. Императрица. Царствование Екатерины II. М.; Смоленск, 1998; Каменский А. Б. От
[5] Павленко Н. И. Екатерина Великая. С. 7.
[6] Маркс К… Энгельс Ф. Сочинения. Т. XVI. С. 164–165.
Эйделъман Н. Я. Грань веков. СПб., 1992. С. 21.
[8] Карамзин Н. М, Записка о древней и новой России. М., 1991. С. 40–56.
[9] От Петра I до Павла I. С. 316–317.
[10] Переписка российской императрицы Екатерины II и господина Вольтера. М., 1803.
[11] Письма и бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Императорской Публичной библиотеке. СПб., 1873; Сочинения императрицы Екатерины II. СПб., 1901. Т. 1–12; Наказ императрицы Екатерины II, данный комиссии о сочинении проекта нового уложения / Под ред. Н. Д. Чечулина. СПб., 1907 и др.
[12] Каменский А. Б.
[13] Дугин П. Великая княжна Екатерина Алексеевна. СПб., 1884; Бильбасов В. А. История Екатерины II. Т. 1. СПб., 1890. Т. 1–2. Берлин; Лондон, 1895. Т. 12. Берлин, 1896; Императрица Екатерина II и ее знаменитые сподвижники. М., 1874 и т. д.
[14] С. М. Соловьев, И. И. Дитятин, Н. Д. Чечулин, А. С. Лаппо-Данилевский и др. (См.: Каменский А. Б. От Петра I до Павла I. С. 318).
[16] Омельченко О. А. Кодификация права в России в период абсолютной монархии. Вторая половина XVIII в. М., 1989. С. 140–147.
[17] Характеристика историографии этого вопроса дана по: Омельченко О. "Наказ Комиссии о составлении проекта нового уложения" Екатерины II. Официальная теория русского абсолютизма второй половины XVIII в. Автореф. дис… канд. и. н. М., 1977. С. 8.
[18] Чечулин И. Д. 1) Об источниках "Наказа" // Журнал Министерства Народного просвещения. 1902. Ч. CCCXL. № 4; 2) Предпоследнее слово об источниках "Наказа" // Сборник статей в честь Д. А. Корсакова. Казань, 1913; 3) "Наказ" императрицы Екатерины II, данный комиссии о сочинении проекта нового уложения / Под ред. Н. Д. Чечулина; Тарановский Ф. В. Политическая доктрина в "Наказе" императрицы Екатерины II // Сборник статей по истории права, посвященный М. Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904; 2) Судьба "Наказа" императрицы Екатерины II во Франции // Журнал Министерства юстиции. 1912. № 1; 3) Монтескье о России. (К истории "Наказа" императрицы Екатерины II) // Труды русских ученых за границей. Т. 1. Берлин, 1922.
Т. 1. Прага, 1927; 3) Две политические доктрины ("Наказ" и Дидро) // Труды IV съезда русских академических организаций за границей. Ч. 1. Науки гуманитарные. Белград, 1929. См. также его работы по Комиссии о сочинении проекта нового уложения 17671796 гг.: 1) Из истории екатерининской законодательной комиссии 1767 г. вопрос о крепостном праве. Одесса, 1910; 2) Депутаты войска запорожского в Законодательной комиссии 1767 г. Одесса, 1912; 3) К 150-летию Манифеста 14 декабря 1767 г. Пг., 1917.
[20] Белявский M. Т. 1) Вопрос о крепостном праве и положении крестьян в "Наказе" Екатерины II // Вестник МГУ. Сер. IX. История. 1963. № 4; 2) Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е. И. Пугачева (формирование антикрепостнической мысли). М., 1965; 3) Накануне "Наказа" Екатерины II. К вопросу о социальной направленности политики "просвещенного абсолютизма" // Правительственная политика и классовая борьба в России в период абсолютизма. Куйбышев, 1985; Посконин В, В. Политико-правовое содержание "Наказа" Екатерины II // Актуальные вопросы истории политических и правовых учений. Сб. Научных трудов. М., 1987; Наказ жителей Москвы депутату Комиссии 1767 г. и законодательная деятельность императрицы Екатерины II в 60-80-х гг. XVIII в. // Ученые записки Московского Государственного педагогического Института им. В. И. Ленина. 1960. Т. 60.
[21] Только в 70-90-е гг. было высказано три различных предположения, так О. А. Омельченко считает, что всего заимствовано 377 статей, из них 245 — из "О духе законов" III. -Л Монтескье, 20 — из замечаний Э. Люзака на "О духе законов", 106 — из "О преступлениях и наказаниях" Ч. Беккариа, 5 — из "Энциклопедия" и еще 32 — из не установленных авторов, 10 % — составлено самой императрицей (Омельченко О. А. "Наказ Комиссии о составлении проекта нового уложения" Екатерины II Официальная теория русского абсолютизма второй половины XVIII в. С. 13); В. В. Посконин идея 294 статей приписывает Монтескье и 108 — Беккариа, Н. И. Павленко: 245 — автору "О духе законов", 106 — юристу Беккариа, несколько статей немецким авторам Бильфельду и Юсту, французской энциклопедии и русскому законодательству Екатерина Великая. С. 114–115); его версия во многом совпадает с подсчетами В. О. Ключевского — 294 статьи — из Монтескье, 104 — из Беккариа, частично из Бильфреда и Юста, французской Энциклопедии (Ключевский В. О. Сочинения. Т. V. С. 77).
[22] См. напр.: Политическая доктрина в "Наказе" императрицы Екатерины II // Сборник статей по истории права, посвященный М. Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904. С. 82.
[23] Белявский М. Т. Зарождение просветительства в России // Научные доклады высшей школы. 1958. № 3. С. 30; Иванов П. В. К вопросу о социально-политической направленности "Наказа" Екатерины II // Ученые записки Курского Гос. педагог, ин-та. Курск, 1954. С. 17.
[24] Покровский М. И. Избранные произведения. Т. 2. М., 1966. С. 62–71.
[25] "Наказ Комиссии о составлении проекта нового уложения" Екатерины II. Официальная теория русского абсолютизма второй половины XVIII в. С. 18.
[26] Ошелович В. С. Очерки из истории русского уголовно-правовой мысли. М., 1946. С. 71.
[27] Посконин В. В. "Наказа" Екатерины II // Актуальные вопросы истории политических и правовых учений. Сб. научных трудов. М., 1987. С. 71.
[28] Иконников В. С. Значение царствования Екатерины П. Киев, 1897. С. 93.
[29] Чечулин И. Д. Введение // Наказ, данный комиссии о сочинении проекта нового уложения. СПб., 1907; Ук. соч. С. 76.
[30] Белявский М. Т. Вопрос о крепостном праве и положении крестьян в "Наказе" Екатерины II // Вестник МГУ. 1963. № в. С. 63; см. также: Джеджула К. Е. Лотман Ю. М. Руссо и русская культура XVIII в. // Эпоха просвещения. Из истории между народных связей русской литературы. М., 1967. С. 235.
[31] Дружинин H. M. Просвещенный абсолютизм в России // Абсолютизм в России. М., 1964. С. 429.
[32] Просвещенный абсолютизм в России. С. 442; Посконин В. В. Политико-правовое содержание "Наказа" Екатерины П. С. 68.
[33] Каменский А. Б.
[34] Там же. 334–335.
[35] Там же. С. 336; Павленко И. И. Екатерина Великая. С. 115.
[36] Екатерина Великая. С. 72–73.
[37] Латкин В. Н. Законодательные комиссии в России в XVIII столетии. Т. I. СПб., 1887; Брюлов С. Ф. Корф С. А. Дворянство и его сословное управление за столетье. 1762–1855 гг. СПб., 1906; Богословский M. M. Дворянские наказы в екатерининскую комиссию 1767 г.; Сословные нужды, желания и стремления в эпоху екатерининской комиссии 1767 г. и ряд других.
[38] Муравьев В. А. Прокурорский надзор в его устройстве и деятельности. М., 1879; Грибовский В. М. Григорьев В. А Реформа местного управления при Екатерине II. СПб., 1910; Веретенников В. И. 1) Очерки истории генерал-прокуратуры в России, доекатерининского времени. Харьков, 1915, 2) Из истории института прокуратуры // Русский исторический журнал. Кн. 5. ИНН; Наказ жителей Москвы депутату Комиссии 1767 г. и законодательная деятельность императрицы Екатерины II в 60-80-х гг. XVIII в. // Ученые записки Московского Государственного педагогического Института им. В. И. Ленина. 1960. Т. 60; Готье Ю. В. 1) История областного учреждения от Петра I до Екатерины II. Т. II. М., 1941; 2) Отзывы губернаторов 60-х гг. XVIII в. об областном управлении // Сборник статей, в честь М. К. Любавского. Пг., 1917; 3) Из истории областного управления XVIII в.: Постоянные учреждения и особые поручения // Сборник статей в честь Д. Л. Корсакова. Казань, 1913; 4) Следственные комиссии по злоупотреблениям областных властей в XVIII в. // Сборник статей, посвященный В. О. Ключевскому. М., 1909.
[39] Готье Ю. В.
[40] Там же. С. 134.
[41] Григорьев В. А Реформы местного управления при Екатерине П. С. 99.
[42] Готье Ю. В.
[43] Там же. С. 159.
[44] См., напр.: Готье Ю. В. История областного управления. Т. II. С. 249.
Готье Ю. В. История областного управления Т. II. С. 250 и др.; Флоринский М. Ф. Российская государственность в эпоху "просвещенного абсолютизма" // История России народ и власть. СПб… 1997. С. 363.
[46] Российская государственность в эпоху "просвещенного абсолютизма". С. 363.
[47] Григорьев В. А. Реформы местного управления при Екатерине II. С. 255–256.
[48] Павлова-Сильванская М. П. –491.
[49] Каменский А. Б. От Петра I до Павла I. 423; см. также Омельченко О. А. "Законная монархия" Екатерины II. 267–268.
[50] А. Б. От Петра I до Павла I. С. 423.
[51] Там же. С. 429–430.
[52] Флоренский М. Ф. Российская государственность в эпоху "просвещенного абсолютизма". С. 365. История областного управления. Т. II. С. 280–281.
[53] Каменский А. Б. От Петра I до Павла I. С. 428.
[54] Готье Ю. В. Лаппо-Данилевский А. С. Очерк внутренней политики Императрицы Екатерины II. СПб., 1898. С. 49–50.
[55] Дитятин И. И. К истории "Жалованных грамот" дворянству и городам 1785 года // Русская мысль. 1885. № 6 (июнь). С. 48.
[56] A. Б. От Петра I до Павла I. С. 440.
[57] Филиппов А. Н. К вопросу о первоисточниках Жалованной грамоты дворянству 21 апреля 1785 г. // Известия АН СССР. Сер. VI. Т. XX. 1926. № 1–2. С. 426.
[58] Романович-Славатинский А В. Яблочков М. История дворянского сословия в России. СПб., 1876; Дитятин И. И. К истории "Жалованных грамот" дворянству и городам 1785 года // Русская мысль. 1885. № 4–8; Дворянская грамота // Исторический вестник. 1885. Март; Корф С. А. Дворянство и его сословное управление за столетие 1762–1855 гг. СПб., 1906; Флоровский А. В. –4; Филиппов А. Н. К вопросу о первоисточниках Жалованной грамоты дворянству 21 апреля 1785 г. // Известия АН СССР. Сер. VI. Т. XX. 1926. № 1–2 и др.
[59] Дитятин И. И. К истории "Жалованных грамот" дворянству и городам 1785 года // Русская мысль. 1885. № 4 (апрель). С. 15.
[60] К истории "Жалованных грамот" дворянству и городам 1785 года // Русская мысль. 1885. № 5 (май). С. 35.
[61] Веселовский К. Н. (К. Н. В.) Дворянская грамота // Исторический вестник. 1885. Март. С. 620.
[62] Там же. С. 623, 625.
[64] Веселовский К. Н. (К. Н. В.) Дворянская грамота. С. 626.
[65] Там же. С. 627.
[66] Полный курс лекции по русской истории. СПб., 2000. С. 707, 709.
[67] Богословский M. M. Учреждение об управлении губерний и жалованные грамоты Екатерины II // Три века. Россия от Смуты до нашего времени. Исторический сборник / Под ред. В. В. Калаша. Т. IV. M, 1992.
[68] Очерки истории СССР. Период феодализма. Россия во второй половине XIX в. С. 81.
[69] "Закатан монархия" Екатерины II. С. 238.
[70] Каменский А. В. От Петра I до Павла I. С. 450.
[71] Павленко И. Н.
[72] Там же. С. 189.
[73] Каменский А. Б. От Петра I до Павла I. С. 324.
[74] Там же. С. 452.
[75] Городовое положение Екатерины II 1785 г. Опит исторического комментария. М., 1909. С. V–VI.
[76] Кизеветтер А. А. Городовое положение Екатерины II // Три века. Россия от Смуты до нашего времени, Исторический сборник. Т. IV. С. 547.
[77] Кизеветтер А. А.
[78] Там же. С. 635.
[79] Дитятин И. И. К истории "Жалованных грамот" дворянству и городам 1785 года // Русская мысль. 1885. № 6. С. 2.
[80] Дитятин И. И. "Жалованных грамот" дворянству и городам 1785 года // Русская мысль. 1885. № 4. С. 15.
[81] Каменский А. В. От Петра I до Павла I. С. 452.
[82] Пажитнов К. А Проблема ремесленных цехов в законодательстве русского абсолютизма. М., 1952. С. 80.
[83] История финансовых учреждений России со времени основания государства до кончины Екатерины II. СПб., 1848.
[84] Куломзин A 1) Государственные доходы и расходы в России XVIII столетия // Вестник Европы. 1869. № 5; 2) Финансовое управлении в царствование Екатерины II // Юридический вестник. 1869. № 2–3; 3) Ассигнации в царствование Екатерины II // Русский Вестник. 1869. № 5.
[85] Тхоржевский С. М.
[86] Чечулин Н. Д. Очерки по истории русских финансов в царствование миг Екатерины II. СПб., 1906.
[87] Чечулин Н. Д. Очерки по истории русских финансов в царствование Екатерины II. СПб., 1906. С. 70.
[88] Там же. С. 86.
[89] Очерки по истории русских финансов в царствование Екатерины II. СПб., 1906. С. 376.
[90] Там же. С. 376, 378.
[91] Сивков К. В. Финансовая политика Екатерины II // Три века. Россия от Смуты до нашего времени. Исторический сборник. С. 488, 500.
[92] Финансовая политика русского абсолютизма и XVIII в. С. 34, 263; Троицкий С. М. Финансовая политика русского абсолютизма в XVIII в. М., 1966. С. 263–266.
[93] Цит. по: История русской общественной мысли. Т. III. М.; Л., 1925. С. 1.
[94] Очерки истории исторической науки в СССР. Т. V. М., 1985. С 221–222.
[95] Тхоржевский С. М. Финансовая политика русского абсолютизма в XVIII в. С. 34, 184.
[96] Екатерина Велики я. С. 303.
[97] Там же. С. 304.
[98] Власть и реформы. От самодержавия к советской России. СПб., 1996. С. 181.
[99] Лanno-Данилевский А. С.
[100] Власть и реформы. Там же. С. 181.
[101] Ключевский В. О. Сочинения. Т. V. С. 179.
[103] Власть и реформы. С. 164.
[104] Там же. С. 169.
[105] Гаврилова Л. М. Екатерина II в русской историографии. Чебоксары, 1996. С. 101.
[106] Власть и реформы. С. 164.
Каменский А. Б. "Под сенью Екатерины…" Вторая половина XVIII в. СПб., 1992. С. 129.
[108] Власть и реформы. С. 164.
[109] Ключевский В. О. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. М., 1993. С. 294.