| Приглашаем посетить сайт |
|
Гаршин (garshin.lit-info.ru)
|
Царствование Павла I
Павел родился 20 сентября 1754 года. Императрица Елизавета, страстно ожидавшая его появления на свет, поднесла матери новорожденного на золотом блюде 100 тысяч рублей, а мальчика немедленно отобрала от матери, взяла на свою половину. Елизавета сама принялась за воспитание будущего наследника престола. Очень может быть, что в императрице сильно пробудился материнский инстинкт, не получивший вовремя должного удовлетворения. Весьма вероятно, что поступок Елизаветы стоял также и в связи с ее намерением устранить от престола родителей Павла и объявить его непосредственным своим преемником.
Как бы то ни было, но Павел оказался на попечении двоюродной бабушки. Нельзя сказать, чтобы это попечение оказалось разумным. Мальчика душили излишними заботами. По рассказу Екатерины, украдкой наведывавшейся о здоровье сына, ребенок лежал в чрезвычайно жаркой комнате, во фланелевых пеленках, в кроватке, обитой мехом черных лисиц; ого покрывали одеялом из атласного пике на вате, а, сверх того, еще одеялом из розового бархата, обитого мехом черных лисиц; пот тек у него с лица и по всему телу, обессиливая организм ребенка. Когда он вырос, то простужался и заболевал от малейшего ветра. "Кроме того, — говорит Екатерина, — к нему приставили множество бестолковых старух и матушек, которые своим излишним и неуместным усердием причинили ему несравненно больше зла, физического и нравственного, чем добра". Между прочим, сообщает Порошин, своими рассказами о домовых и привидениях они настолько расстроили воображение и нервы впечатлительного ребенка, что он прятался под стол при сколько-нибудь сильном хлопанье дверями. Дошло дело до того, что он трясся даже тогда, когда его приходила навещать императрица Елизавета: несомненно, что нянюшки передали ему свой страх перед государыней, и страх этот был так силен, что Елизавета вынуждена была навещать внука лишь изредка. Слишком рано, уже в 4 года, маленького Павла начали учить грамоте, одели в модное платье и надели на него парик, который няня предварительно окропила святой водой. На 6-м году Павел был передан, хотя еще и не вполне, а мужские руки. Воспитание его было поручено H. H. Панину, который исподволь отлучил от него всех "баб" и окружил его "кавалеристами".
Новый воспитатель Павла из общества нянюшек вывел его сразу на широкую придворную сцену. Едва исполнилось великому князю шесть лет, как ему начали представлять иностранных посланников на торжественных аудиенциях, стали возить на придворные балы и спектакли. Поклонник французского языка, французской литературы и французских мод, Панин и Павла Петровича старался воспитывать как французского дофина, в атмосфере chevallerie и galanterie . Павел с ранних лет отрочества полюбил внешность, декорации, изящные костюмы, и в 10–11 лет занят был "нежными мыслями" и "маханием" за жившими во дворе фрейлинами. Панин не находил в этом ничего неестественного и расспрашивал своего питомца, в кого он влюблен. Произведения французской литературы, с которыми его знакомили, были как раз на столько не подходящими для его возраста, что великий князь сам просил прекратить чтение на каком-нибудь неприличном месте. В 10–12 лет Павла заставили читать сочинения Вольтера, Монтескье, Дидро, Даламбера, Гельвеция, которые, разумеется, были ему не по зубам, даже и при объяснениях одного из его наставников, Порошина. С 14 лет предложено было преподавать Павлу государственные пауки. Но назначенный для этого Теплое нагнал только страшную скуку на своего ученика, начав знакомить его с различными процессами, приносимыми из Сената. Так развращали воображение и насиловали ум юного Павла приставленные к нему воспитатели.
Особенно вредное влияние на него оказывали беседы, которые велись за обедами. На эти обеды Панин приглашал преимущественно своих единомышленников. Здесь велись речи о "высоких государственных материях", часто совершенно недоступных уму 10-летнего мальчика, причем Панин позволял себе "сатирически" отзываться о деятельности Екатерины. Его собеседники также не стеснялись в отзывах не только о правлении, но и о поведении Екатерины, не отступая ни перед какими подробностями. В этом обществе, слушая споры, рассуждения и грязные повествования взрослых, мальчик преждевременно старился, привыкал ко всему относиться недоуменно и подозрительно, привыкал схватывать на лету чужие мнения и, будучи не в силах разбираться в них, менять их тотчас же. В образе мышления цесаревича таким образом укоренялось господство впечатлений и образов, а не ясно осознанных идей, укоренялась наклонность подчиняться чужим внушениям — обычное последствие раннего постоянного общения детей со взрослыми. В этой обстановке положена была основа политического мировоззрения Павла Петровича: критическое отношение к правительственной деятельности матери, сочувствие к личности отца и в то же время признание важного значения "военных мелкостей" на прусский образец. Здесь же душа впечатлительного великого князя отравлена была чувством боязни и подозрительности к матери, которую Панин выставил похитительницей престола.
Яд, вливаемый в душу Павла, встречал некоторое противодействие частью в природных свойствах Павла, частью в других влияниях. От природы Павел был умным и добрым мальчиком, с врожденным чувством порядка, законности, склонным к прямоте и честности в мыслях и поступках. Поэтому и из придворных спектаклей, и из своего французского чтения он напитывался не одной только житейской грязью, но и поклонением рыцарским добродетелям: великодушию, мужеству, стремлению к правде, защите слабых и уважению к женщине. Не оказал никакого влияния на Павла и религиозный скептицизм французской литературы. По свидетельству его законоучителя Платона, "религиозное чувство внедрено было в него императрицей Елизаветой Петровной и приставленными от нее весьма набожными женскими особами", а затем упрочено было самим Платоном, так что "вольтерьянство" Екатерининских вельмож не заразило его души… Но при всем том — постоянная работа мысли, постоянная необходимость сдерживаться, скрывать свои чувства не могли не повлиять пагубным образом на психику Павла, который с детства отличался "остротой своего ума", был "горяч и развлекателен". Чем более и продолжительнее он сдерживался, тем сильнее бывали его вспышки: его веселье, живое остроумие часто сменялось желчью, природная доверчивость — чрезвычайной подозрительностью к одним и тем же людям, простота и скромность — непомерной гордостью и притязательностью. В конце концов у юноши, от природы доброго, веселого, начали проявляться приладки меланхолии.
Но почему же Екатерина, так много думавшая о воспитании чужих детей, так мало заботилась о воспитании собственного сына? Ведь, как-никак, с 8 лет Павел был в ее полном распоряжении. Тут мы наталкиваемся на одно из тех противоречий жизни, с которыми часто приходится встречаться и теперь. И теперешним матерям, работающим по части педагогии, сплошь и рядом не интересно возиться с собственными детьми. Екатерина как мать была совершенно холодна к своему сыну. Этот сын не был плодом любви, был взят у нее тотчас после рождения, не был ею взласкан и взлелеян, и Екатерина не могла заставить себя полюбить его и заняться им. Позже она оправдывалась в этом тем, что все привыкли считать Панина, так сказать, ангелом-хранителем цесаревича, боялись за его судьбу, если он попадет к матери, и потому будто бы она и не брала его от Панина. Но это соображение потому и влияло на Екатерину, что она была холодна к сыну.
имя великой княгини Наталии Алексеевны. По-настоящему Екатерине следовало бы теперь допустить Павла к участию в государственном управлении в дать ему возможность заранее подготовиться к своим будущим обязанностям русского императора. Но Екатерина боялась сделать это, опасаясь столкнуться с сыном, прямой и горячий нрав которого, а также отрицательное отношение к ее правлению были ей достаточно известны. Кроме того, она боялась и захвата власти со стороны Павла, у которого было много сочувствующих. Все, на что она решалась, это было предоставление сыну права являться к ней на один или два часа в неделю для занятий государственными делами в беседах с глазу на глаз. Кроме того, она сделала его командиром кирасирского полка и генерал-адмиралом флота, но чисто номинальным: он никогда не показывался во флот и только подписывал бумаги адмиралтейств-коллегий. Разумеется, это не могло удовлетворить Павла. В особенности Павел недоволен был тем, что во главе военного управления стоял фаворит матери Потемкин, оказывавший сильное влияние и на внешнюю политику России. В 1774 году Павел подал матери особую докладную записку, в которой доказывал, что наступательные войны вредно отзываются на благосостоянии России, что нужно ограничиться одной только обороной, причем для избежания злоупотреблений надо подвергнуть высшую власть строгой регламентации. Эта докладная записка страшно рассердила Екатерину, и она не воздержалась от воздействий за нее. В день своего рождения она подарила Павлу недорогие часы, а Потемкину 50 тысяч рублей — сумму, которую незадолго перед тем просил у матери Павел для расплаты с долгами. Павел возненавидел Потемкина, сделался мрачным, раздражительным и стал все более удаляться от матери. К довершению его огорчений, вскоре после того скончалась от родов его супруга Наталия Алексеевна. Екатерина имела жестокость показать сыну найденные в шкатулке покойной нежные письма графа Андрея Кирилловича Разумовского, не оставлявшие сомнения в характере его отношений к великой княгине.
Чтобы утешить сына, Екатерина отыскала для него невесту, принцессу вюртембергскую Софью-Доротею, и отправила его на свидание в Берлин. Принцесса Софья-Доротея, 17-летняя, красивая, но не бывавшая еще при больших дворах девушка, сразу пленила великого князя своими семейными привычками, простотой, крепким привязчивым характером. Софья-Доротея также была в восторге как от своего жениха, так и от блестящей будущности. Кроме невесты, Павел был в восторге от прусского короля и его войска, и уехал из Берлина, дав Фридриху клятву в вечной дружбе. В сентябре 1776 года состоялось бракосочетание Павла с Софьей-Доротеей, нареченной Марией Федоровной. Екатерина была в восторге от своей невестки, но ненадолго. Мария Федоровна, осмотревшись в Петербурге, была шокирована царившей распущенностью нравов и, в частности, поведением императрицы. Сохраняя к ней внешнюю почтительность, великая княгиня стала отдалять мужа от матери, все более и более замыкаться с ним в тесном семейном кругу. Братья Панины, Никита и Петр, вошли снова в тесный круг друзей великого князя и стали оказывать решительное влияние на склад его мыслей и его политическое мировоззрение. Никита Иванович Панин внушал Павлу самое высокое понятие о правах и обязанностях государя и научил его ценить выше всего законность и нелицеприятную справедливость в управлении. Нельзя не отметить при этом вредной односторонности, внесенной в воспитание Павла Петром Паниным. Как человек военный он обратил внимание великого князя преимущественно на "мелкости" военной службы, столь противные Екатерине. Государь, по его мнению, должен непосредственно и лично начальствовать строевой частью; все, даже малейшие, изменения в порядке службы и личном составе требуют разрешения самого государя, который, введя строгое единообразие в обмундировании, обучении и образе обхождения с солдатами и офицерами, должен налагать строжайшее взыскание за всякое отступление. Только таким путем можно поднять уважение в дворянстве к военной службе и ввести необходимую дисциплину.
Екатерина была очень недовольна сближением Павла с Паниными и, чтобы отвлечь его от их сообщества, искусно навела его на мысль совершить путешествие по Европе. Более года, с сентября 1781 г. по ноябрь 1782 г., Павел с женой пробыли за границей, посетили Австрию, Италию, Францию, Нидерланды, Швейцарию и Южную Германию. Это путешествие несколько развлекло и успокоило мрачного великого князя. Особенно хорошо чувствовал он себя во Франции и своей любезностью, остроумием и приветливостью обворожил французов. Отдохнул он нравственно и в патриархальной семье родителей своей жены, "обстановке, чуждой всякого этикета. По возвращении в Петербург Павел испытал глубокое огорчение: умер его воспитатель и друг Никита Иванович Панин. С этого времени начинается новый период в жизни Павла — гатчинский.
Екатерина подарила ему мызу, принадлежавшую Григорию Орлову, Гатчину, и Павел воспользовался этим для того, чтобы совсем удалиться от матери и большого двора. Здесь задумчивый, угрюмый и желчно настроенный великий князь, жаждавший дела, но не допускаемый до него матерью, проводил время частью в кабинетных занятиях" частью в хозяйственных заботах, но больше всего в военных экзерцициях. Он внимательно следил за ходом внутренних и внешних дел России, причем тайком от матери переписывался с прусским королем, сообщая ему важные известия, составлял различные законопроекты в духе, противоположном намерениям и действиям матери. Под предлогом очистки окрестностей Гатчины и Павловска от бродяг Павел сформировал себе небольшой отряд в 60 человек, который к 1788 году он довел до трехбатальонного состава. Отряд этот заключал в себе элементы всех войсковых частей, даже конную артиллерию и флотилию, вооруженную пушками. Войско это одето было в прусскую военную форму, в нем введены были строгая до жестокости военная дисциплина и все распорядки по инструкции Фридриха II. Это войско должно было послужить образцом для переформирования с течением времени всей русской армии. Среди офицеров было много немцев, а главным командиром был назначен пруссак, барон Штейнвер. Павел много времени посвящал экзерцициям этого войска, и Екатерина с ужасом увидела, что в Гатчине возродились "бабушкина" голштинская гвардия и "бабушкино" времяпрепровождение. Впрочем, военные занятия Павла чередовались с более плодотворной и тихой работой его как гатчинского помещика. Первыми его действиями было устройство школы и больницы для жителей Гатчины. Затем он выстроил за свой счет, кроме существовавших уже, еще четыре церкви: православную, католическую, лютеранскую и финскую, при чем взял на свой счет и содержание духовенства этих церквей. Крестьянам, у которых хозяйство приходило в упадок не по их вине, цесаревич помогал и денежными субсидиями, и прирезкой земли. Чтобы дать заработки крестьянам, помимо земледелия, Павел содействовал возникновению в Гатчине стеклянного и фарфорового завода, суконной фабрики и шляпной мастерской. Павел вообще сочувственно относился к положению крестьян и в особом "наказе" своей супруге, составленном в 1788 году на случай своей смерти, рекомендовал ей "особое уважение" к крестьянству. В этом же "наказе" Павел изложил свои финансовые предложения, в которых настойчиво рекомендовал соразмерять расходы с доходами и не отягчать земли и промыслов налогами. Тогда же совместно с Марией Федоровной цесаревич выработал основной закон о престолонаследии по праву первородства по мужской линии царствующего дома. В отсутствии закона о престолонаследии Павел справедливо видел главную причину и революций в России XVIII века, и собственного печального положения.
В этих занятиях, в этом постоянном сравнении того, что ость, с тем, что должно быть, протекло четыре года. Характер великого князя за это время заметно изменился к худшему: его несдержанность все чаще и чаще переходила в запальчивость, гнев доходил до бешенства; от прежнего любезного, остроумного, веселого Павла, каким он был во время заграничного путешествия, не осталось и следа.
"Имея при себе 4 морские батальона в составе 1600 человек и 3 эскадрона разной конницы, он с этим поиском думает изобразить собой покойного прусского короля. По "средам у него бывают маневры, и каждый день он присутствует на разводке, а также при экзекуциях, когда оне случаются. Малейшее опоздание, малейшее противоречие выводят его из себя". В этих занятиях Павел постепенно сблизился с новым кругом людей, которые впоследствии сделались его ближайшими сотрудниками. Это были рядовые офицеры, лишенные образования, неразвитые, не имевшие никакого понятия о государственных задачах, но зато специалисты в "мелкостях" военного дела, точные, исполнительные и, по мнению Павла, безусловно преданные, разные Аракчеевы, Обольяниновы, Каннабихи, Малютины и др. В среде этих людей цесаревич постепенно разучался думать, обсуждать, советовать, приучался ценить лишь исполнительность и усердие, а на всякое представление или совет смотрел лишь как на ослушание. Ум и сердце Павла Петровича почти перестали действовать. Зато во всей резкости начал проявляться его темперамент, его неуклонная строгость в соблюдении буквы уставов и инструкций, заменявших собой всякое рассуждение и повсюду устанавливавших однообразие. Гатчина к Павловск приняли вид военных лагерей, созданных по прусскому образцу, с заставами, шлагбаумами и казармами. Сам Павел подавал пример суровой спартанской жизни: встав в 4 часа утра, он спешил на ученье или маневры войск, производил осмотр казарм, продовольствия, причем никакая неисправность не ускользала от его взгляда. Зато в 10 часов вечера город уже спал; слышались только шаги патрулей да крики часовых.
5 ноября 1796 года Екатерину постиг апоплексический удар.
Немедленно дали знать Павлу, и в 8 с половиной часов вечера великокняжеская чета была уже в Петербурге. В Зимнем дворце собравшиеся придворные и высшие правительственные лица встретили Павла уже как государя, а не наследника.
Часов около 10 вечера великая Екатерина вздохнула в последний раз и отошла в вечность. Вслед за тем в придворной церкви высшее духовенство, сановники и придворные чины принесли присягу на верность императору Павлу Петровичу и великому князю Александру Павловичу как наследнику престола.
Павел поспешил перенести в Петербург свою гатчинскую обстановку и до известной степени превратил сам Петербург в Гатчину. Уже в ночь после смерти Екатерины великий князь Александр вместе с Аракчеевым расставлял вокруг дворца новые пестрые будки и часовых. "Повсюду загремели шпоры, ботфорты, тесаки, и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом. Дворец как будто обратился в казармы: внутренние пикеты, беспрестанно входящие и выходящие офицеры с повелениями, с приказами, особливо поутру". 10 ноября в Петербург вступили гатчинские войска. Государя окружили все его гатчинские приближенные. "Люди малых чинов, о которых день тому назад никто не помышлял, никто почти не знал их, — бегали, повелевали, учреждали". Прежние сановники, управлявшие государственными делами, стояли с поникшей головой, как бы уже лишенные своих должностей и званий. Столица должна была переучиваться жить по-гатчински.
стремясь перевернуть в короткое время осе вверх дном, завел всюду новые порядки и установления.
Все меры Павел принимал единолично, ни с кем не совещаясь. Дельцы предшествовавшего царствования были устранены, а новые, из бывших гатчинцев, были только слепыми исполнителями приказов нового государя. Притом же в большинстве случаев это были люди необразованные, неразвитые. Павел работал поэтому в одиночестве, издавал закон за законом, не обращая внимания на то, исполнимы ли эти законы или нет, и суровыми мерами наказывал за всякое противоречие его воли. Сенат и Совет при высочайшем дворе утратили почти всякое законодательное значение. Благодаря этому законодательная, как и вся вообще правительственная, деятельность Павла явились лишенными всякой системы и устойчивости, зависели часто от мимолетных настроений его души, а не от обдуманных и ясно сознанных мотивов.
Павел ненавидел порядки, которые установились в царствование матери, и беспощадно ломал их. Сознавая отсутствие твердой опоры в окружающих, Павел крайне нервно относился ко всякому, хотя бы и косвенному, порицанию его действий, и везде подозревал измену. Многие навлекли на себя его неудовольствие каким-нибудь неумышленным словом и делом. Жертвами беспричинного гнева государя чаще всего делались придворные и военные чины, постоянно находившиеся у него на глазах.
Так начал свое царствование Павел I. В дальнейшем его образ действий не только не улучшался, но все более и более ухудшался, пока, наконец, не привел его к трагическому концу.
Все время своего царствования Павел неустанно работал, входя во все мелочи, желая сам все знать и всему давать направление. Переписка его с местными начальниками заняла бы целые тома. Павел зорко следил за действиями местной администрации: мельчайшая ошибка или недомолвка в донесениях, малейшее злоупотребление или упущение, доходившее до сведения государя, влекли за собой тотчас же или выговор, или увольнение, или исключение со службы. Казенные и частные убытки, происходившие от каких-либо упущений администрации, например от грабежей, губернаторы должны были возмещать собственным имуществом. Терроризируя таким образом администрацию, Павел косвенно терроризировал и население. Администрация, боясь ответственности за бездеятельность, за упущения и даже за распространение "моральной язвы", простирала полицейский надзор до такой степени, что обыватели боялись непринужденно веселиться не только в публичных собраниях, но и в частных домах и вести откровенные беседы у себя дома. На всех театральных зрелищах и публичных балах "для смотрения" должен был присутствовать частный пристав. Так как Павел до всего доходил сам, то к нему поступала огромная масса всяких доносов, большей частью анонимных, и огромное количество ходатайств, ни на чем не основанных, а также жалобы на неправосудие и притеснения. Все это держало Павла в непрерывном раздражении, вызывало подробные расследования, длительную переписку, просмотр подлинных дел самим государем, а администрацию держало в постоянном страхе. Доносов одинаково боялись и честные, и дурные люди.
об образе жизни обывателей Петербурга, сделанные по вступлении на престол, оставались и затем в полной силе и даже дополнялись новыми.
Особенно тяжел был новый император для военных, придворных и собственной семьи. Вступив на престол, Павел поспешил все войска перерядить в гатчинские мундиры, с буклями и косами, и ввести строжайшую дисциплину. Суворов, пытавшийся было делать представления императору, попал в немилость и должен был уехать в свою деревню. Недовольный плохой выправкой войск, Павел самолично принялся муштровать их, а для екатерининских генералов, покрытых боевыми лаврами, устроил в Зимнем дворце "тактический класс", где под надзором Аракчеева читал лекции по строевой части гатчинец Каннабнх, раньше бывший учителем фехтования. Проверка знания нового Устава производилась на вахтпараде, который император производил разным частям войск ежедневно на площади Зимнего дворца. Солдаты проходили особым церемониальным маршем. Офицеры, проходя мимо императора, салютовали ему эспантоном [118], как-то припрыгивая и покачиваясь на каждом шагу. Иные за ловкость тут же награждались и начинали блестящую карьеру. Но чаще всего подвергались наказаниям. Ни одна мелочь не ускользала от зоркого взгляда Павла. Павел в раздражении бросался на офицеров, вырывал у них эспантоны, ругался, хватал виновных за воротники, за лацканы, а некоторые прямо с парада на особых фельдъегерских тройках отправляемы были в дальние батальоны. Офицеры, самые усердные, были в отчаянии, не зная, чем для них кончится вахтпарад, так как Павел склонен был в упущениях офицеров видеть сознательное противодействие его воле. Один из этих офицеров, Саблуков, рассказывает: "Когда мы бывали на карауле, мы имели обыкновение класть несколько сот рублей бумажками за пазуху, чтобы не остаться без копейки на случай внезапной ссылки. Три раза случалось мне давать деньги взаймы товарищам, забывшим эту предосторожность".
Взыскательность императора по отношению к офицерам распространялась и на собственных его сыновей. Великий князь Александр, по званию шеф Семеновского полка и по должности военный губернатор Петербурга, каждое утро в семь часов и каждый вечер в восемь часов подавал отцу рапорт о мельчайших подробностях службы и за малейшую ошибку получал строгий выговор. Великий князь Константин, бывший шефом Измайловского полка, отличаясь горячностью, часто позволял себе опрометчивые и жестокие поступки, но одно напоминание о военном суде, которого, по уставам Павла, мог требовать себе каждый корнет над своим полковым командиром, было, по словам Саблукова, "медузиной головой, которая оцепеняла ужасом его высочество". "Оба великие князья, — замечает он, — смертельно боялись своего отца и, когда он смотрел сколько-нибудь сердито, они бледнели и дрожали как осиновый лист". Павел не изменил своего отношения к войскам и после того, как они вернулись, покрытые славой, из итальянского похода. Забыты были их подвиги, и в целом ряде приказов сделаны были выговоры за то, что "инспекторы и шефы полков мало прилагали стараний к сохранению службы в таком порядке, как было императорскому величеству угодно".
хотел отвести ему покои в Зимнем дворце и устроить триумфальную встречу, но затем вдруг переменил свое намерение. Поводом для гнева императора на Суворова было то, что Суворов, вопреки военному уставу Павла, имел при себе во все время похода дежурного генерала. Когда Суворов по возвращении заболел и умер, Павел не проводил тела своего знаменитого полководца до могилы. Опалы, которые постигали генералов и офицеров, заставляли их, в свою очередь, терзать и мучить солдат. Особенной жестокостью отличались гатчинцы и больше всех Аракчеев. Однажды он схватил гренадера за усы и оторвал их вместе с мясом. Сам император был в общем милостив к солдатам, но бывали случаи, когда он приказывал прогнать палками со смотра целый полк; в другой раз он скомандовал даже конногвардейскому полку: "В Сибирь". Смотры и вахтпарады были совершенным мучительством солдат. Аракчеев за малейшие ошибки отмечал на спине солдат, сколько палочных ударов им придется дать.
А между тем ошибку легко было сделать, так как солдаты являлись на парад в большинстве случаев не выспавшись. Солдаты носили букли и толстые косички с множеством пудры и помады. Такая сложная прическа требовала много времени; между тем парикмахеров было мало. Поэтому солдатам накануне парада приходилось обыкновенно не спать всю ночь. Причесанные с вечера не могли спать, чтоб не смять прическу, или ложились, подкладывая под голову полено. Это обучение солдат усугублялось еще тем, что мука с салом, употреблявшиеся в качестве пудры и помады, вызывали обильное появление паразитов. Кроме причесок, солдату было истинное мучение с узкими панталонами, чулками, лакированными штиблетами, подтяжками, курточками, пряжками и т. д. Парады были настолько мучительны, что не радовали солдат даже рублями и обильным столом с водкой, который давался после смотра. К страшному напряжению и утомлению примешивалось сознание бесцельности экзерциций, которые представляли, по выражению современника, "более забаву, увеселяющую глаза, нежели настоящую пользу и надобность".
в свои деревни. Наконец, немилости его подверглись императрица Мария Федоровна и его сыновья.
В бытность свою великим князем Павел был примерным семьянином, нежным супругом и отцом. Но в 1798 году в семейной жизни его произошла тяжелая драма. После рождения четвертого сына Михаила медики доложили Павлу, что императрица не в состоянии выносить новой беременности, и предписали ей тихий и спокойный образ жизни в любимом ею Павловске. Павел счел себя после этого свободным. Нашлись люди" враждебные императрице, вроде камердинера Кутайсова, которые постарались совершенно отдалить Павла от жены. Кутайсов объяснил Павлу, что его считают за тирана, а благодетельные и разумные распоряжения его приписывают влиянию императрицы и фрейлины Нелидовой, которая дружна была с императорской четой. Павел пришел в ярость от этого сообщения и проникся враждой и недоверием к императрице. Эта вражда и недоверие усилились после того, как Павел сыскал себе новую подругу в лице Анны Павловны Лопухиной, которую для видимости выдал замуж за князя Гагарина. Павел стал опасаться каких-нибудь активных шагов со стороны императрицы и потому удалил из Петербурга всех, кто уже известен был в качестве ее сторонника. Такой же участи подвергались и все лица, пользовавшиеся дружбой великого князя Александра.
Павел мучился тысячами подозрений, которые раздувались Кутайсовым и его клевретами. Тогда при дворе начался уже настоящий террор. Каждый рисковал быть высланным, получить оскорбление в присутствии всего двора, благодаря какой-либо неожиданной вспышке императора. Императору постоянно казалось, что бывают не совсем почтительны к его фаворитке, к ее родственницам или подругам, и что это следствие злоумышлении императрицы. Поэтому недостаточно глубокий поклон, невежливый поворот спины во время контрданса или какой-нибудь промах в этом роде выводили из себя императора и навлекали на виновных кару. Все придворные находились в постоянном страхе: никто не был уверен, что останется на своем месте до конца дня; ложась спать, никто не мог поручиться за то, что ночью или рано утром не явится к нему фельдъегерь и не посадит его в кибитку. Состояние духа, питаемое придворными отношениями, отражалось и на других подданных. "Время это было самое ужасное, — рассказывает один из современников (Мертваго), — государь был на многих в подозрении.
(духоборов), разбирал основание их секты; многих брали в Тайную канцелярию, брили им бороды, били и отправляли на поселение, — словом, ежедневный ужас". Провинившихся достигали и более ужасные наказания. Так, лейтенант Акимов за эпиграмму на построение Исаакиевского собора сослан был в Сибирь с урезанием языка. Пастор Зейдер, уличенный в том, что имел запрещенные книги в своей библиотеке, был наказан кнутом. Генерал-лейтенант князь Сибирский по неосновательному доносу закован был в кандалы и также сослан.
писал, что Павел "в буквальном смысле лишился рассудка". Павел стал класть бессмысленные резолюции на делах и издавать несуразные распоряжения. Так, на докладе, заключающем в себе несколько различных мнений, он пишет: "Быть по сему"; на докладе межевого департамента о споре из-за земли между донскими казаками и частными владельцами Павел на плане во всех спорных местах также написал: "Быть по сему". 13 января 1801 года Павел приказал донским казакам двинуться в поход в Индию, причем не было заготовлено продовольствия, не имелось даже карт пути.
Настроение Павла сделалось, наконец, опасным для его семьи. Замечая нерасположение и страх жены и сыновей, Павел стал подозревать их в неприязненных замыслах против своей особы и грозно давал им понять это. Однажды он призвал к себе великого князя Александра и, показывая ему указы Петра Великого о царевиче Алексее Петровиче, спросил его, знает ли он историю этого царевича. Принц Евгений Вюртембергский, племянник Марии Федоровны, был свидетелем того, как после одного концерта Павел остановился перед императрицей и, скрестив руки, с язвительной насмешкой и тяжело дыша, не сводил с нее глаз несколько минут. То же проделал он и перед двумя старшими великими князьями. После обеда он с насмешкой оттолкнул жену и сыновей, когда они по обыкновению хотели раскланяться с ним. Этот принц Евгений, красивый и умный мальчик, сделался любимцем императора. Павел стал думать о том, чтобы объявить его наследником престола. Императрицу он хотел сослать в Холмогоры; великого князя Александра заточить в Шлиссельбург, Константина — в Петропавловскую крепость и т. д. Но временами у Павла стали проявляться заявления и более устрашающего характера. Своей фаворитке Гагариной и Кутайсову Павел говорил, что он хочет выполнить grand coup, что скоро вынужден будет снять когда-то дорогие ему головы, и т. д.
При таких обстоятельствах должен был возникнуть в придворных сферах заговор с целью устранить Павла от престола. Законного средства к удалению душевнобольного государя от правления русская политическая жизнь еще не выработала.
Мысль об удалении Павла возникла первоначально у вице-канцлера Никиты Петровича Панина. К Панину присоединились военный губернатор Петербурга фон-дер Пален, князь Платон Зубов, командир Преображенского полка Талызин, Семеновского — Депрерадович, Кавалергардского — Уваров и некоторые другие офицеры. К заговору привлекли и великих князей Александра и Константина, которым было разъяснено, что Павел будет арестован, лишен власти и интернирован в крепости, где будет пользоваться всеми удобствами жизни частного человека. Таково было, по-видимому, и намерение Палена. Но его сообщники не останавливались на этом, хорошо понимая, что мечта о лишении Павла одной только власти не осуществима, что Павел, имеющий много сторонников, будет безвреден лишь тогда, когда перестанет жить. Но, разумеется, в эти планы они не посвящали великих князей. Нельзя сказать, чтобы заговорщики действовали очень скрытно. К заговору привлечены были некоторые гвардейские офицеры, и в гостиных Петербурга много говорили о нем. Павел начал подозревать окружающих в злом умысле и для большей безопасности переехал в новый дворец свой, Михайловский замок, построенный на месте разобранного Летнего дворца, где он родился. "На том месте, где родился, — говорил император, — хочу и умереть". Михайловский замок по наружному виду представлял рыцарскую крепость, окруженную рвами, гранитными брустверами, на которых стояли орудия. Сообщение производилось по подъемным мостам, у которых стояли караулы. Но никакие силы и орудия не могут защитить, раз нет верных людей.
на это, что некоторые и теперь задумывают подобные покушения, но исполнить его не так легко, как прежде: войска тогда еще не были в руках государя, и полиция не так действовала, как теперь. Предположив затем из дальнейших слов Павла, что он, быть может, хорошо осведомлен о заговоре, Пален заявил, что он сам состоит во главе одного заговора для того, чтобы наблюдать за действиями заговорщиков, что в этом заговоре принимают участие императрица, наследники и другие члены императорской семьи. Вслед за тем он добавил, что не может отвечать за безопасность государя, пока не будет иметь в руках письменного повеления арестовать в случае надобности великого князя Александра Павловича и других членов императорской фамилии. Павел тотчас же выдал это повеление. Получив этот документ, Пален немедленно показал его великому князю Александру. Яркими красками он расписал великому князю последствия, к каким поведет его дальнейшее упорство в отказе на низвержение отца с престола, все бедствия, которые постигнут царскую семью. Испуганный Александр дал свое согласие на то, чтобы у Павла было исторгнуто отречение от престола, а Пален поклялся, что жизнь государя будет в безопасности [119].
Осуществление заговора первоначально было назначено на 15 марта. Но Пален ускорил наступление конца. Он боялся приезда Аракчеева, которого Павел вызвал из деревни в Петербург, по-видимому, для того, чтобы поручить ему командование в столице. Слухи о заговоре неведомыми путями уже расходились по Петербургу. 11 марта даже извозчики говорили о "конце", указывая на Михайловский замок.
Вечером 11 марта заговорщики под предводительством адъютанта Преображенского полка Аргамакова взошли по маленькой лестнице, ведшей к покоям императора. Их было вначале около 40 человек, а когда подошли к задней двери передних покоев, то из 40 человек в отряде осталось едва 10, да и то более или менее пьяных. Заговорщики постучались в дверь и на вопрос камер-гусаров, кто стучит, Аргамаков отвечал: "Пожар". Узнав голос Аргамакова, камер-гусары не поколебались отворить ему дверь, и таким путем заговорщики ворвались в покои Павла. Император, разбуженный криками, вскочил со своей постели и спрятался за экраном, стоявшим у кровати. Но заговорщики вскоре заметили его. Бенигсен, подойдя к нему, сказал: "Государь, вы арестованы". — "Я арестован? Что же ото значит?" — спросил Павел. "Уже четверть года следовало бы с тобой покончить", — было грубым ответом одного из заговорщиков. "Что же я вам сделал?" — воскликнул Павел. Тогда князь Яшвиль первый с ожесточением бросился на Павла, который пробовал сопротивляться, но Николай Зубов ударил его золотой табакеркой в висок, и Павел упал. Собрав последние силы, он встал, но вновь был опрокинут, и при падении расшиб себе о мраморный стол висок и голову. Масса пьяных офицеров набросилась на императора. Кто-то накинул ему на шею шарф. Слышно было, как Павел успел сказать по-французски: "Господа, именем Бога, умоляю вас пощадить меня", — но через несколько секунд шарф был затянут.
[117] Рыцарство и галантность.
[118] Эспонтон (фр. esponton от лат. espietus, spedus, spentum — копьё) — колющее древковое холодное оружие, состоящее из фигурного пера, тульи, крестовины, находящейся между ними, помочей и длинного древка. Эспонтон появляется в европейских армиях в XVI веке, являясь отличительным признаком офицеров. Такую же роль в тот же период выполнял и протазан. И протазан и эспонтон имели вид копья с широким наконечником, но если у протазана наконечник был в форме сильно вытянутого треугольника (позже добавились боковые элементы), то у эспонтона был широкий листовидный наконечник, напоминающий наконечники русских рогатин.
цветных шелковых нитей. При Екатерине II они отменяются, при Павле I вновь возвращаются и окончательно отменяются в 1807 году.
Характеристики русского офицерского эспонтона — общая длина 2150 мм, длина наконечника 370 мм, ширина 80 мм, диаметр древка 30 мм, вес 1200 г.
…