Екатерина II Великая: Лопатин В. С.: Письма, без которых история становится мифом. Страница 4

* * *

Казалось бы, рождение ребенка должно было закрепить семейный союз. Случилось иначе. Еще до мирных праздников, будучи на сносях, Екатерина посылает грустно-ироничную записочку Потемкину (No 329). Она желает ему "проиграться в карты", потому что "Вы меня внизу вовсе позабыли и оставили одну, как будто я городовой межевой столб". Эта тональность записочки так поразила Я. Л. Барскова, что он усомнился в принадлежности письма Екатерине. Но, кроме обращения "Милостивый Государь", все написано рукой императрицы. Потемкин на том же листке написал ответ. Он имитирует арабские письмена и дает "перевод": "То есть ответ. Если сметь сказать или доложить, что все писанное неправда, ибо Вас сюда нетерпеливо ожидали". Оправившись после родов, Екатерина почти месяц живет в небольшом домике в Царицыне и постепенно входит в привычный ритм деятельности. Потемкин все время рядом. Вместе они совершают сначала небольшие путешествия (посещают знаменитую усадьбу графа П. Б. Шереметева Кусково), затем поездки, длящиеся несколько дней: в Новый Иерусалим, в Коломну. Письма полны спокойной ласки, нежности.

Прибывший в августе 1775 г. в Москву французский дипломат шевалье Мари Даниэль де Корберон отмечает в своем дневнике (октябрь--ноябрь) влюбленные взгляды, обращенные императрицей на Потемкина, во время придворных балов и торжественных приемов. 26. XI. 1775 г. Потемкин жалуется в кавалеры ордена Св. Георгия 2-ой степени за отличия в войне против оттоманов. Фельдмаршал Румянцев (старший кавалер) даже предлагал повысить своего бывшего подчиненного в кавалеры 1-го класса, но Потемкин не позволил ронять достоинство ордена, снискавшего уважение среди боевых офицеров и генералов. Первый класс Военного ордена, согласно статуту, надо было подтвердить выдающейся победой на суше или на море.

26. ХII. 1775 г. двор возвратился в Петербург. По случаю Нового года Екатерина и Потемкин обмениваются ласковыми письмами. 1. I. 1776 г. Григорию Александровичу повелено командовать войсками Санкт-Петербургской дивизии до возвращения из отпуска графа К. Г. Разумовского. В тот же день государыня жалует Дарью Васильевну Потемкину в свои статс-дамы. Мать мужа императрицы жила в Москве и никогда не приезжала в северную столицу. Зато в ближайшем окружении Екатерины появляются многочисленные племянники и племянницы Потемкина. Одним из первых среди флигель-адъютантов царицы (должность учреждена осенью 1775 г. по предложению Потемкина) оказывается Н. П. Высоцкий, племянник главы Военной коллегии. Другой племянник (уже знакомый нам) А. Н. Самойлов получает важный пост секретаря Совета при императрице. В круг близких друзей Екатерины входит ее новая фрейлина А. В. Энгельгардт. 13. I. 1776 г. государыня посылает в Вену письмо. Послу, князю Д. М. Голицыну, поручается исхлопотать княжеское достоинство для Потемкина. "Григорий Александрович по наружности так велик, велик, что захочет, то сделают, -- спешит поделиться придворными новостями с мужем графиня Е. М. Румянцева. -- Третьего дня, в вечеру уже это было, на братнином дежурстве {Речь идет о родном брате графини Е. М. Румянцевой генерал-фельдмаршале и генерал-адъютанте князе A. M. Голицыне. Во время его дежурства Потемкину хотели поручить (и поручили) Конную гвардию. Письмо от 2. II. 1776 г.}, чтобы Конную гвардию отдали в команду, что как полк весь этот опустился. Это было поутру, что дала приказ писать, а там остановили. Опять в вечеру послали, а многие уверяют, что горячность уже прошла та, которая была; и он совсем другую жизнь ведет, вечера у себя в карты не играет, а всегда там прослуживает. У нас же на половине (у наследника престола. -- такие атенции в угодность делает, особливо по полку, что даже на покупку лошадей денег своих прислал 4 000 р., и ходит с представлениями, как мундиры переменять и как делать, и все на апробацию. Вы бы его не узнали, как он нонеча учтив предо всеми. Веселым всегда и говорливым делается. Видно, что сие притворное только. Со всем тем, чего бы он ни хотел и ни просил, то, конечно, не откажут" {Письма Румянцевой. С. 197.}. Письмо умной и наблюдательной женщины. В нем же Румянцева дает понять мужу о появлении нового фаворита -- Петра Васильевича Завадовского. Не менее наблюдательный француз Корберон почти в те же дни записывает в дневнике беседу с шевалье Козимо Мари, приехавшим из Пизы другом графа Алексея Орлова. "Он сказал мне еще, что Григорий (Орлов. -- В. Л.) состоит в браке с Императрицей, что он все еще в милости и что неблагодарной креатуре Потемкину недолго сохранять свой фавор..." {РА, 1911, No5. С. 41.} Корберон прибавляет, что новые богатые пожалования Потемкину (о подаренных ему деревнях пишет и Румянцева), по слухам, означают его скорую отставку и опалу.

письма при чтении: ссоры, размолвки, взаимные упреки и обвинения -- вот их главное содержание. Чтобы понять происходящее, следует напомнить о том, что Екатерина играла отнюдь не декоративную роль в управлении государством. Она знала цену власти и умела пользоваться ею. Слишком часто она видела, как меняются люди под бременем власти. Недаром, заканчивая "Чистосердечную исповедь", она просит Потемкина не только любить ее, но и говорить правду. Известно изречение Екатерины: "Мешать дело с бездельем". Современники отмечали ее умение шуткой, непринужденной беседой ослаблять гнет власти и государственных забот. Она любила до самозабвения играть с маленькими детьми, с чужими детьми, потому что своих почти не знала. Признаваясь Потемкину в пороке своего сердца, которое "не хочет быть ни на час охотно без любви", она как бы говорила: жить без любви и взаимной ласки невозможно. Екатерина пыталась сохранить для себя и своего избранника тепло семейного уюта, оградить свой интимный мир от страшной силы государственной необходимости. С Потемкиным это оказалось невозможным. Она сама вовлекла его в большую политику и... потеряла для себя. Два крупных, сильных характера не смогли ужиться в семейных рамках. "Мы ссоримся о власти, а не о любви", -- признается Екатерина в одном из писем (No 425). Первой она поняла суть этого противоречия, первой почувствовала необходимость отдалиться от Потемкина (как женщина), чтобы сохранить его, как друга и соправителя. Еще в начале декабря 1775 г., до обострения отношений, она писала: "Я твоею ласкою чрезвычайно довольна и она, конечно, есть мое утешение... все пройдет и моя бездонная чувствительность сама собою уймется и останется одна чистая любовь" (письмо No 358).

В начале 1776 г. императрица сближается со своим новым секретарем П. В. Завадовским, кстати говоря, одногодком Потемкина, которого К. Валишевский почему-то изобразил "молодым, обворожительным" соперником отставленного фаворита. Менее известно, что именно Потемкин рекомендовал его императрице, что Завадовский в льстивом письме заверял своего благодетеля в преданности. Он сделался секретарем государыни в одно время с А. А. Безбородко (своим старым другом). Но если его товарищ сумел стать фактическим главой Коллегии иностранных дел, третьим лицом в государстве (после Екатерины и Потемкина), то Завадовский и во время своего фавора и после него оставался незначительной фигурой.

Камер-фурьерский журнал отметил первое появление Завадовского за обеденным столом императрицы 26. VII. 1775 г. Екатерина отдыхала в Царицыне после рождения дочери. Вскоре учтивый и хорошо образованный полковник становится завсегдатаем в узком кружке государыни. Его включают в свиту, сопровождавшую Екатерину во время поездок в Новый Иерусалим, Коломну, Тулу. После возвращения двора в Петербург Завадовский получает повышение -- жалуется в генеральс-адъютанты императрицы (не путать с генерал-адъютантом). Он восторженно пишет о своем неожиданном счастье своему другу графу С. Р. Воронцову. Как контрастирует этот восторг маленького человека с письмом Потемкина московскому архиепископу Платону. "Угодно было Всемогущему Богу возвысить меня так, как мне в ум не приходило, -- пишет Потемкин после пожалования в генерал-адъютанты. -- Я крепко уповаю, что Он со мною и днесь, и впредь будет и даст мне силу служить Его Святой Церкви. Сие правило началось во мне с младенчеством и кончится с жизнею. Аще Бог по нас, кто на ны" {РА, 1879, No9. С. 20.}. Не в личном счастье, не в упоении властью видел он свое призвание, а в служении Церкви, Государыне и Отечеству.

Отношения резко обостряются после возвращения в Петербург (из заграничного путешествия) князя Г. Г. Орлова. Этот приезд некогда самого влиятельного сотрудника императрицы наряду с фавором Завадовского побуждают противников Потемкина к активизации усилий с целью его свержения. Огромная власть, которой наделила его государыня, власть, помноженная на его самостоятельность и деятельность, вызывала зависть и злобу. Английский поверенный в делах Оак доносит в Лондон в январе 1776 г.: "Императрица начинает видеть в другом свете вольности, которые позволяет себе ее любимец..." {Русский двор сто лет тому назад. С. 209.}. В том же донесении говорится о возросшем влиянии Орловых. Очевидно, Оак передал слухи, уловил ожидания придворных кругов, но через две недели все же был вынужден поправиться: "Власть любимца, т. е. Потемкина, по-видимому, более обширна, чем когда-либо" {Там же.}.

к таинственному ходу истории. Переворот возвел на престол Екатерину, переворот извлек Потемкина из неизвестности, ввел его в круг государственных людей. Общение с императрицей и ее сотрудниками сформировало его интересы, а затаенная любовь к Екатерине заставляла постоянно работать над собой, чтобы быть достойным ее внимания. Годы боевой деятельности научили Потемкина бесстрашно смотреть в лицо опасности, закалили характер. Внезапная перемена в его положении не сломала его сильную натуру. Он оказался достойным выбора великой женщины. Но он знает: пока он на вершине власти, перед ним будут заискивать, стоит ему лишиться поддержки государыни, вчерашние льстецы превратятся в самых непримиримых врагов. Ведь все они смотрят на него как на очередного фаворита, баловня счастья, случайного человека. Не может же Потемкин объявить, что он не фаворит, не временщик, а муж императрицы и самодержицы Всероссийской. Он свято хранит опасную тайну, помнит участь своего товарища по полку Федора Хитрово, приговоренного вместе с другими гвардейскими офицерами к казни за угрозы убить Орловых и свергнуть Екатерину с престола, если ее брак с Григорием Григорьевичем не расстроится. Екатерина помиловала заговорщиков, заменила казнь высылкой в деревни. Но еще опаснее для нее была широкая оппозиция этому браку со стороны виднейших сановников, таких, как Никита Панин. Еще непрочно чувствовавшая себя на престоле, она не решилась тогда пойти против традиций и предрассудков дворянства. Ему -- Потемкину -- она принесла эту жертву, по-прежнему таящую угрозу и для него, и для нее самой.

Тайный брак с Екатериной наложил трагический отпечаток на всю жизнь Потемкина. Современники (и потомки) судили его по понятным им законам, не подозревая о великой тайне. И этот суд был тем пристрастнее, чем больше трудился Потемкин на благо Отечества и во славу Государыни, чем больше властных полномочий передала ему Екатерина. Проклятье фаворита тяготело над ним при жизни, преследовало его после смерти.

Все это следует помнить, читая переписку за февраль--июнь 1776 г. Потемкин не раз срывается: угрожает уйти со всех постов, оскорбляет свою жену как женщину, требует для себя Курляндского герцогства, настаивает на удалении Завадовского. Проявляя поразительное терпение, Екатерина делает все для того, чтобы сохранить Потемкина на вершине власти. Из письма в письмо она не устает повторять, что ее доверие к Потемкину безгранично, что она любит его и никогда не оставит (письма No 420, 447, 451). Екатерина умоляет его устоять в его новом положении (письмо No 452), называет его по-прежнему "владыкой и дорогим супругом", а себя "женой", связанной с ним " Святейшими узами" (письмо No 434). В минуту безысходного отчаяния, охватившего Потемкина, она спешит придти ему на помощь: "Мой муж сказал мне недавно: "Куды мне идти, куды мне деваться?" Мой дорогой и горячо любимый супруг, придите ко мне, Вы будете встречены с распростертыми объятиями" (письмо No 430). Потемкин устоял, сумел подняться над личным интересом и написал своей жене-императрице слова, которых она так ждала. В двух сохранившихся письмах (No 435 и 436) поражает даже не столько задушевность и нежность, с какими он обращается к Екатерине, называя ее "голубушкой", сколько его жизненное кредо, высказанное с такой определенностью. "Моя душа бесценная, ты знаешь, что я весь твой и у меня только ты одна. Я по смерть тебе верен, интересы твои мне нужны, как по сей причине, так и по своему желанию. Мне всево приятней твоя служба и употребление заранее моих способностей..." (письмо No 436). Он пожертвовал своей личной свободой ради служения Государыне. Екатерина оценила эту жертву. Фавориты менялись. Могущество и влияние Потемкина росли.

* * *

Уже в мае 1777 г. дипломаты заговорили о немилости императрицы к Завадовскому и о подлинном влиянии Потемкина на дела. 8. VI. 1777 г. Завадовский получает 3-х месячный отпуск и покидает Петербург. Заливаясь слезами, отставленный фаворит умоляет Екатерину о сохранении ее милости и... милости князя Григория Александровича. Государыня обещает исполнить просьбу. Тон ее письма, в котором она рассказывает Потемкину о прощании с Завадовским, спокоен и деловит (письмо No 496): роман с Завадовским кончился, место самого близкого друга остается за ее мужем.

Все фавориты, сменявшие друг друга после Завадовского (кроме Зубова, о котором будет сказано особо), прежде, чем стать любимцами императрицы, служили адъютантами у Потемкина. Очевидно, после кризиса, вызванного появлением Завадовского, между Екатериной и Потемкиным было заключено негласное соглашение: каждый фаворит должен защищать интересы князя при дворе. Императрица требовала от фаворитов беспрекословного подчинения Потемкину. При нарушении этого правила фаворит получал отставку. Можно осуждать эту практику с точки зрения высокой морали. Политическая ее разумность очевидна. Не случайно любимцами императрицы становились молодые люди, не имевшие ни богатства, ни влиятельных родственников. Своим возвышением они всецело были обязаны Потемкину и Екатерине. Ни один из них не играл самостоятельной роли, даже Зубов, получивший после смерти Потемкина огромную власть.

возомнил себя важной персоной и бросил вызов тайному мужу государыни, он тут же получил отставку и был сменен 24-хлетним прапорщиком-преображением Иваном Николаевичем Римским-Корсаковым. Надо ли говорить, что Корсаков был адъютантом Потемкина. В письмах к мужу Екатерина ласково называет Корсакова "дитятей". Барону Гримму она описывает античную красоту нового любимца. Сохранилось несколько любовных писем императрицы молодому красавцу. Вот одно из них. "Нетерпеливость велика видеть лучшее для меня Божеское сотворение. По нем грущу более сутки, уже навстречу выезжала. Буде скоро не возвратишься, сбегу отселе и понесусь искать по всему городу" {РА, 1881. Кн. III. С. 403.}. Но стоило "милому дитяти" примкнуть к противникам Потемкина (под влиянием Орловых), как влюбленная женщина берется за перо и на бумагу ложатся четкие строки. "Ответ мой Корсакову, который называл Князя Потемкина общим врагом. Примечание о слове общий враг.

Буде бы в обществе или в людях справедливость и благодарность за добродеяние превозходили властолюбие и иных страстей, то бы давно доказано было, что никто вообще друзьям и недругам и безчисленному множеству людей делал более неисчисленное же добро, начав сей щет с первейших людей и даже до малых. Вреда же или нещастье нанес ни единой твари, ниже явным своим врагам; напротиву того во всех случаях первым их предстателем часто весьма оказался. Но как людским страстям упор не редко бывает, того для общим врагом наречен. Доказательства вышеписанному не трудно сыскать; трудно будет именовать, кому делал нещастье. Кому же делал добро, в случае потребном подам реестр предлинной тех одних, кого упомню" {Соч. имп. Екатерины П. Т. 12. 2-ой полутом. С. 656.}. И красавец Корсаков получил отставку. Ходили слухи о том, что фаворит был удален якобы из-за любовной связи с графиней Прасковьей Брюс. Приведенное выше письмо раскрывает подлинную причину: когда дело касалось чести Потемкина, Екатерина была непреклонной. Государыня брала верх над женщиной.

Вчитаемся в строки письма Екатерины Потемкину (No 572), написанного в те же самые дни, что и письмо-отповедь Корсакову. "Слышу я, батинька, что ты живешь в лагерь. Весьма опасаюсь, что простудися. Пожалуй к нам в покой; каков ни есть -- суше и теплее, нежели в палатке. Мне кажется год, как тебя не видала. Ay, ay, сокол мой дорогой. Позволь себя вабить. Давно и долго ты очень на отлете". Вся музыка письма с прелестным обращением: "Ay, ay, сокол мой дорогой", с употреблением старинного русского глагола "вабить" (приласкать, приручить) -- свидетельство того, что Потемкин в ее душе занимал больше места, чем все фавориты вместе взятые.

а через месяц молодой красавец (ему шел 22-ой год) стал флигель-адъютантом императрицы. О силе привязанности Екатерины к некоторым из фаворитов свидетельствует то безысходное отчаяние, которое охватило ее после скоропостижной смерти 26-летнего Ланского в 1784 г. Она затворяется в своих покоях (в Царском Селе) и никого не хочет видеть. "Моего счастья не стало, -- признается она в своем горе Гримму. -- Я думала, что не переживу невознаградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю тому назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости; он усердно трудился над своим образованием, делал успехи, усваивал себе мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкой душой, честный, разделявший мои огорчения, когда они случались, и радовавшийся моим радостям... со вчерашнего дня я встала с постели, но слаба и до такой степени болезненно расстроена в настоящее время, что не в состоянии видеть человеческого лица без того, чтобы не разрыдаться и не захлебнуться слезами. Не могу ни спать, ни есть; чтение нагоняет на меня тоску, а писать я не в силах. Не знаю, что будет со мной..." {Т. 23. С. 316--317.}

Императрица потеряла волю к жизни. Один из самых доверенных сотрудников государыни А. А. Безбородко (по совету лейб-медика И. Роджерсона) вызывает с юга Потемкина, занятого устройством своих губерний. "Нужнее всего -- стараться об истреблении печали и всякого душевного безпокойства, -- писал он Потемкину. -- К сему одно нам известное есть средство -- скорейший приезд Вашей Светлости, прежде которого не можем мы быть спокойны..." {СБРИО. Т. 26. С. 281.}

"Я глубоко убеждена, что у меня много истинных друзей, -- поведала позднее Гримму Екатерина. -- Самый могущественный, самый деятельный, самый проницательный -- бесспорно, фельдмаршал Потемкин. О, как он меня мучил, как я его бранила, как на него сердилась! Но он не переставал вертеться и все перевертывать вокруг меня, пока не извлек из маленького моего кабинета в десять сажен, которым я завладела в Эрмитаже; и надо отдать ему справедливость, что он умнее меня, и все, что он делал, было глубоко обдумано" {СБРИО. Т. 23. С. 326.}. Сохранились письма Ланского Потемкину, в которых он называет его "дядюшкой", трогательно сетует на скуку, царящую в отсутствие князя, сокрушается о болезни Светлейшего и постоянно сообщает ему о состоянии здоровья и о настроении государыни.

Не занимая официальных постов, фаворит был постоянным собеседником императрицы, ее доверенным лицом, которому поручалось докладывать письма князя, его мнения (помимо Безбородко), сообщать Потемкину мнения Екатерины по тем или иным вопросам. Особенно возросла роль фаворита с началом русско-турецкой войны, потребовавшей длительного присутствия Потемкина на театре военных действий. Письма полковника М. А. Гарновского (доверенного человека Потемкина, обладавшего обширными связями при дворе) показывают, как много значила поддержка фаворита Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова, бывшего адъютанта князя и его дальнего родственника. Годы брали свое. Психологические нагрузки возрастали и государыня нуждалась в моральной поддержке. Когда основные силы русской армии оказались скованными на юге, шведский король Густав III вероломно начал боевые действия в непосредственной близости от Петербурга. За спиной турок и шведов обозначилась мощная антирусская коалиция во главе с Англией и Пруссией. Потребовалось огромное напряжение всех сил, чтобы выдержать этот натиск. Хотя у Потемкина имелись в столице сторонники и надежные информаторы, сильной партии у него никогда не было. Гарновский в своих донесениях на юг показал, как "социетет" -- придворная группировка во главе с графом А. Р. Воронцовым и П. В. Завадовским (к ним поначалу примыкал и главный докладчик Екатерины граф А. А. Безбородко) пыталась воспользоваться военными обстоятельствами для того, чтобы подорвать значение и доверие Потемкина в глазах государыни и добиться его замены (на посту главнокомандующего главной действующей армией) Румянцевым. Противовесом "социетету" стал Мамонов. В дни тяжелого кризиса, который пережил Потемкин после получения известия о гибели от шторма Черноморского флота (см. письма No 790, 793, 799, 800 и примеч. к ним), князь просил у императрицы разрешения приехать в столицу, временно сдав армию Румянцеву. Мамонов сумел смягчить формулировку первого ответа расстроенной Екатерины. Он начинался словами: "Я думаю, что в военное время фельдмаршалу надлежит при армии находиться". Ему же удалось добиться требуемого разрешения на приезд князя, хотя он поспешил уведомить начальника канцелярии Светлейшего B. C. Попова о нежелательности приезда Потемкина в Петербург. "Вам, как другу, должен признаться, -- писал Мамонов 25. IX. 1787 г., -- что желание ево сюда приехать Государыню огорчило, хотя все по требованию ево отсюда и отправляется. Я как почитаю и люблю ево безмерно, то желал бы, чтоб он отложил свой вояж на несколько времени, а к зиме приехал бы сюда". Потемкин оценил совет и приписал на полях: "Я, конечно, прежде времени не поеду, но, имея дозволение в руках, я вольнее думать могу" {Ф. 609. Д. 164. Л. 33.}. Императрица и фельдмаршал Румянцев поддержали Потемкина, сознавая ответственность, которая лежала на его плечах. Вскоре большая часть флота собралась в Севастополе, а Суворов разгромил турецкий десант под Кинбурном и заставил противника отказаться от активных наступательных действий. Кризис благополучно миновал. Тот же Мамонов твердо поддерживал князя во время затянувшейся очаковской осады, когда нажим на Екатерину был особенно сильным. К "социетету" присоединились союзники-австрийцы, терпевшие неудачи. Они требовали скорейшего взятия Очакова и наступления русской армии в Молдавии, что позволило бы оттянуть главные силы противника, действовавшие против австрийцев. Екатерина оценила усилия Мамонова и стала чаще привлекать его к делам, как подающего надежды государственного деятеля. Она постоянно хвалила "милого Сашу" в письмах к Потемкину. В 1788 г. он получил графское достоинство. "Моя милая Катиша. Уведомь, каково почивала, -- писал ей осчастливленный фаворит. -- Скажи мне, что меня очень любишь, и верь, что я с моей стороны верно, искренно и нежно тебя люблю" {Шубинский СМ. Исторические очерки и рассказы. М, 1995. С. 135--136.}. Мамонову было 28 лет, Екатерине 59. Она любила его и ревновала к великой княгине -- жене сына. Каким же ударом стало для Екатерины признание Мамонова в том, что он почти год любит фрейлину княжну Дарью Щербатову и просит разрешения соединить с ней свою судьбу. И Гарновский, и статс-секретарь Храповицкий пишут о слезах императрицы, страдающей от сердечных мук. Но Екатерина находит в себе силы и лично обручает жениха и невесту. Она простила Мамонова, богато одарила его и не без колебаний настояла на его отъезде в Москву. Ее предсказание о том, что брак не будет счастливым, сбылось. В письмах к Потемкину она не в состоянии скрыть своих страданий. "Утешь ты меня, приласкай нас", -- просит она своего мужа, единственного человека, который по-настоящему понимает и ценит ее (письма No 966, 975). Не без смущения признается она о появлении "чернявого" (Зубова), заботы о котором вернули ее к жизни. 22-летний ротмистр Конной гвардии Платон Зубов занял место фаворита в нарушение установленной договоренности. В письме B. C. Попову Гарновский дал понять разницу между Мамоновым и Зубовым. Упомянув Н. И. Салтыкова и А. Н. Нарышкину, стоящих за спиной новичка, осведомленный и наблюдательный Гарновский отметил: "Однако же все до сих пор при воспоминовении имяни Его Светлости неведомо чего трусят и безпрестанно внушают Зубову иметь к Его Светлости достодолжное почтение... Бог знает, что будет впереди. Зубов... не заменит того, что был Граф Александр Матвеевич, что доказывают слезы, пролитые в день свадьбы". В том же письме прямо говорится о страхе самой государыни, нетерпеливо ждущей от Потемкина ответа на сообщенную ему новость {PC, 1876. Т. XVI. С. 404.}.

и заявляет о своей готовности услужить ее новому любимцу (письма No 976, 979). Появление Зубова нарушило равновесие, сложившееся при дворе. Поначалу это почти никак не сказалось на отношениях между государыней и князем. Потемкину удалось наладить тесное деловое сотрудничество с Безбородко, а блестящие победы армии и флота в 1789--1790 гг. лишили его противников малейшей возможности поколебать авторитет Светлейшего в глазах Екатерины, хотя ей самой стало труднее противостоять интригам и давлению извне. Пока "чернявый" осторожно и робко привыкал к своему новому положению, европейский кризис достиг своего апогея. Несмотря на то, что летом--осенью 1790 г. России (при активном участии самой императрицы) удалось заключить мир со Швецией, несмотря на сокрушительные поражения, нанесенные Порте (почти на год затянувшей переговоры о мире), англо-прусская коалиция в ультимативной форме потребовала от России прекращения военных действий на юге. Под давлением новых европейских диктаторов Австрия была вынуждена пойти на сепаратный мир с Турцией. Прусские и польские войска стали концентрироваться у границ России. Британский флот готовился к походу на Петербург. Англо-прусские дипломаты убеждали турок продолжать войну, сулили шведскому королю большие суммы денег за разрыв недавно заключенного мирного договора. Оскорбленная ультиматумами прусского короля, его интригами в Турции и Польше, усиленными антирусской политикой британского кабинета, императрица занимала жесткую позицию. В любой момент дипломатическая борьба могла перерасти в новую войну, грозившую России тяжелыми испытаниями. Созданный коалицией кризис во внешних отношениях мог вызвать серьезные внутриполитические осложнения в самих правящих кругах Империи. Через масонские ложи прусский король установил тайные контакты с наследником престола Павлом Петровичем. В берлинских влиятельных кругах стали поговаривать о замене царствующей особы на российском троне. Потемкин почувствовал угрозу. Пользуясь зимним затишьем, он стал настойчиво добиваться разрешения на приезд в Петербург (письма No 1101, 1102, 1104, 1105). Государыня побаивалась встречи с ним из-за Зубова, к которому она успела привязаться. Не без колебаний она согласилась на приезд своего мужа и соправителя (письма No 1107, 1108). Потемкин прибыл в столицу и принял активное участие в сложной дипломатической борьбе, развернувшейся весной 1791 г. Он настаивал на разумных компромиссах, государыня плакала, но не соглашалась даже на формальные уступки новоявленным диктаторам. О напряжении тех дней дает представление запись в "Дневнике" (который велся тайно) статс-секретаря императрицы А. В. Храповицкого от 17. III. 1791: "Захар (старший камердинер государыни Зотов. -- В. Л.) из разговоров с Князем узнал, что упрямясь, ничьих советов не слушает. Он намерен браниться. Плачет с досады, не хочет снизойти переписаться с Королем Прусским. Князь сердит на Мамонова, зачем, обещав, его не дождался и оставил свое место глупым образом". После бурных сцен с Екатериной, Потемкин решил действовать через "Платошу" -- нового фаворита. Его решительно поддержал опытный и осторожный А. А. Безбородко. В мае 1791 г. совместными усилиями императрицы, Потемкина, Безбородко, посланника в Лондоне Воронцова и других лиц удалось выиграть дипломатическую битву. Англия и Пруссия согласились на условия, давно предлагаемые Россией для мира с Портой. По приказу Потемкина русская армия перешла в наступление и победоносно завершила войну. Последней победой стала решительная победа Черноморского флота в тот самый день, когда покинутый своими союзниками южный сосед России подписал предварительные условия мира. Еще до этой победы Потемкин поскакал на юг, считая своим долгом подвести итоги войне, утвердившей Россию в ранге Черноморской державы. В литературе имеет распространение версия о том, что Светлейший Князь Таврический интригами Зубова и его партии был поставлен в невыносимое положение, что императрица уже не доверяла ему, как прежде, и потребовала его отъезда. Громадная власть, сосредоточенная в руках соправителя, якобы пугала ее. Письма не подтверждают этих домыслов. Екатерина и Потемкин уже в течение нескольких лет прекрасно уживались друг с другом, разделив полномочия по управлению Империей: государыня правила на севере, князь на юге. По окончании войны Потемкин (давно не любивший Петербурга) мог продолжить прерванную турецкой агрессией грандиозную программу хозяйственного и культурного строительства в Северном Причерноморье. Судьба распорядилась иначе. Потемкин умер накануне открытия мирных переговоров. Умер после тяжелой, изнурительной болезни (см. письма No 1160,1162 и примеч. к ним). Платон Зубов много лет спустя жаловался на князя, якобы помешавшего ему сделаться вдвое богатым: "Хотя я победил его наполовину, -- сетовал фаворит, -- но окончательно устранить с моего пути никак не мог. А устранить было необходимо, потому что Императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, будто взыскательного супруга. Меня же она только любила и часто указывала на Потемкина, чтоб я брал с него пример" {PC, 1876, сентябрь. С. 43.}. Каким контрастом к этим словам являются последние письма смертельно больного Потемкина своей жене-императрице. Благо и честь Государыни, благо и честь Отечества -- вот главный мотив этих писем, пронизанных предчувствием близкой смерти. И почти в каждом письме приписка с поклоном "Платону Александровичу", уже выказавшему к нему свою ненависть. Не о Зубове думал в последние минуты жизни Светлейший Князь Таврический. В недатированной записочке (написанной, очевидно, во время последнего пребывания в Петербурге и адресованной А. А. Безбородко -- главному докладчику императрицы) Потемкин признался: "Естли есть кто, имеющий право не терпеть от зависти, то ето я, ибо в жизнь никому не позавидовал. Будучи впротчем довольно филосов, дабы не ослепляться тщетою дел, великих дел я не производил, а много усердных. И сим я обязан источнику моего счастия, кому все и отношу.

Ежели придет кстате, то упомяни: всем видна моя благодарность и усердие к Ея особе. И сие правда" {Автограф. -- Ф. 197. Ед./хр. 1. Л. 32.}. Он совершил великие дела. Наблюдательные современники писали о том, что блеск царствования Екатерины Великой померк со смертью Потемкина. Сама императрица, потрясенная смертью своего мужа и соправителя, призналась: "Теперь вся тяжесть правления лежит на мне" {РА, 1878. Кн. 3. С. 199.}.

Шведской: когда фаворит переставал нравиться Екатерине, она осыпала его подарками; королевы предавали отставленных фаворитов казни. Вывод Сент-Бёва не в пользу Екатерины: "Это было уж слишком и явно выражало презрение к людям и народам". Валишевский находил этот парадокс "слишком строгим" {Валишевский К. Екатерине не могли простить разделов Польши (как будто в них участвовала только Россия), Потемкину -- его фаворитизма. Но фаворитизм был распространенным явлением не только в России и не только в XVIII в., хотя Век Просвещения дал своего рода "образцы". Вспомним маркизу де Помпадур, влиятельную фаворитку Людовика XV. Вспомним Струэнсе -- лейб-медика душевнобольного датского короля Христиана VII. Сделавшись фаворитом его жены Каролины-Матильды, врач захватил в свои руки управление страной. Струэнсе был свергнут придворными кругами и погиб на эшафоте. Королеву с позором изгнали из страны. Ее брат -- король Великобритании Георг III -- всю жизнь страдал психическим расстройством, которое упорно скрывали сменявшие друг друга политические лидеры. Его семью сотрясали постоянные скандалы. Дочери императрицы Марии-Терезии имели дурную репутацию. Исключение составляла Мария-Антуанетта, муж которой король Людовик XVI сумел подарить ей детей лишь после специальной операции. Король Польши Станислав Август взял в фаворитки любовницу своего брата князя Казимежа Понятовского, погрязшего в кутежах и разврате. Слабовольный и недалекий испанский король Карл IV находился под башмаком своей жены Марии-Луизы. Страной правил ее фаворит князь Годой. Фридрих Великий Прусский и Густав III Шведский обходились без прекрасных фавориток, предпочитая им лиц своего пола. О разврате, царившем при дворах мелких германских и итальянских владетелей, известно из сочинений писателей-просветителей. "Исповедь" великого женевца Жан-Жака Руссо свидетельствует о гнусном обращении с женщиной автора и его подгулявших друзей -- поборников высоких идеалов. Говоря об английской аристократии, лорд Френсис заметил, что если бы он написал мемуары, то многие великосветские дамы были бы вынуждены признать, что фамилии их сыновей не могли совпадать с фамилиями их законных мужей.

Французская революция во имя идеалов свободы, братства и равенства отправила на гильотину короля и королеву, казнила многочисленных представителей дворянства и духовенства, а также тысячи мужчин и женщин, не принадлежавших к привилегированным сословиям. Разврат и коррупция буквально захлестнули страну во время террора и после падения якобинцев. Диктатор Франции, а затем Европы Наполеон Бонапарт грубо и бесцеремонно обращался не только с женщинами. Почти все европейские государства либо лишились независимости, либо подпали под власть диктатора. Об этом не любят вспоминать, рассказывая о наполеоновской эпопее. Если пишут о русском походе, в котором император потерял свою армию и свою страшную силу, то на первый план обязательно выдвигают миф о генерале-морозе. Мощь Российской империи, сумевшей остановить претендента на мировое господство, в значительной степени была подготовлена деятельностью Екатерины Великой, Потемкина и их соратников. Не одно европейское государство обязано этой мощи восстановлением самостоятельности и независимости. Но стоит заговорить с западным интеллектуалом о Екатерине и Потемкине, как в ответ последуют сентенции о "разделах Польши", о фаворитах и фаворитизме, о "потемкинских деревнях". Отечественный интеллектуал прибавит жертвы деспотизма императрицы -- Радищева и Новикова. Эти мифы обладают большой устойчивостью.

Завершая исторический экскурс, посвященный фаворитизму, отметим, что и Орлов, и Завадовский, и Ермолов, и Дмитриев-Мамонов обзавелись семьями еще при жизни Екатерины. По-разному сложилась их судьба. Орлов не пережил смерти горячо любимой молодой жены и умер, не дожив до 50 лет. Завадовский при внуке Екатерины стал первым министром народного просвещения. У него было несколько детей. Он умер в начале 1812 г. Зорич не был женат. Растратив свое огромное состояние, он умер в 1799 г. Всего на 4 года пережил его Дмитриев-Мамонов. Как и предсказывала Екатерина, он не был счастлив в браке и жил раздельно с женой, родившей ему четверых детей. Последний фаворит императрицы Зубов почти все время жил вдали от Петербурга (он был участником заговора и убийства императора Павла I). Незадолго до своей смерти (в 1822 г.) он женился на молоденькой, незнатной и небогатой красавице-полячке и страшно ревновал ее. А вот Римский-Корсаков счастливо прожил почти 30 лет с чужой женой (графиней Строгановой), подарившей ему двух дочерей и сына. Он умер в 1831 г. и мог многое рассказать московским знакомым -- историкам, писателям, тому же А. С. Пушкину, который серьезно интересовался Екатериной и ее временем. В 1805 г. после злосчастного аустерлицкого поражения большое участие в судьбе русских пленных принял отставной генерал-майор Ермолов, незадолго до того переселившийся в Австрию с женой и детьми. В Австрии он и умер в 1834 г. -- последний из длинного списка любимцев великой женщины.

И только Потемкин не имел ни дома, ни семьи. Его любили женщины, боготворили племянницы, которых он вывел в люди. Все они сделали блестящие партии. В письмах к дядюшке они (уже матери семейств и хозяйки в собственных домах) называют его отцом, жалуются на то, как им без него скучно и мечтают о встрече с ним, как о празднике. С почтением и любовью писали к нему и жены его родственников. Потемкин не был равнодушен к прекрасному полу. Незадолго до смерти он посылает "Прасковье Андреевне" (Потемкиной? Голицыной?) страстные любовные письма, полные какого-то мистического чувства. Грустью веет от этих посланий, пронизанных сознанием невозможности земного счастья -- в семье, с любимой женщиной. Вокруг Потемкина кипела жизнь, а он -- глава и благодетель обширного рода -- оставался соломенным вдовцом, одиноким странником на дороге бытия. Символична его смерть -- в дороге, в степи, под широким южным небом. Князь скончался на руках своей племянницы графини Браницкой (см. письмо No 1162 и примеч. к нему), о которой британский посланник Джеймс Гаррис доносил в Лондон как о возможной супруге всесильного соправителя императрицы. Искушенный дипломат ухаживал за Потемкиным в надежде при его содействии добиться важного для Англии союза с Россией. Гаррис даже не подозревал, что князь не может жениться, будучи связан "Святейшими узами" с самой Екатериной. О том, что могли знать и знали доверенные лица из окружения государыни, красноречиво свидетельствует письмо графа А. А. Безбородко, написанное всего за два с половиной года до смерти Потемкина. "Мы живем весело и, ежели пребывание Князя Григория Александровича облегчает нас в делах публичных, то для меня оно еще особенную выгоду приносит, что я облегчен со стороны нападок злых людей, -- писал Безбородко 9. III. 1789 в Лондон своему племяннику В. П. Кочубею. -- Князь у Льва Александровича (Нарышкина. -- В. Л.) " {СБРИО. Т. 29. С. 113--114. (С ошибочной датой -- 1791 г.).}. Безбородко знал многие государственные тайны. Он выдал новому императору Павлу I завещание его матери, оставлявшей престол не сыну, а внуку Александру. Но, как видим, и Безбородко не подозревал о браке Екатерины с Потемкиным. Немногочисленные свидетели их венчания сохранили тайну брачного союза императрицы и простого дворянина. Одну из самых романтичных тайн русской и мировой истории. Но история не была бы Историей, если бы лица, действующие на ее подмостках, не оставляли бесчисленных свидетельств словом и делом. Когда в 1870-е годы были обнаружены письма Екатерины барону Ф. М. Гримму, П. И. Бартенев предварил их публикацию восторженной фразой: "Здесь представляются в русском переводе выдержки из этих драгоценных писем, обнародование которых составляет эпоху в изучении XVIII века и которые несомненно должны сделаться настольной книгой для историка Екатерины и ее времени" {РА. 1878. Кн. 3. С. 5.}. Что же сказать о личной переписке государыни с Потемкиным, впервые собранной воедино?! Ни один официальный документ не говорит столько о сокровенных движениях мысли и чувства, как письмо, написанное по горячим следам, не предназначенное для чужих глаз. Письма позволяют услышать живые голоса Екатерины и Потемкина. Приведем только один-единственный пример: письмо Потемкина с ответами государыни, написанное в трудное для них время -- в феврале--марте 1776 г. (см. письма No 416--436 и примеч. к ним). Не отступая ни на йоту от текста письма, позволим себе изменить каноническую форму его публикации.

Потемкин: Не дивись, что я безпокоюсь в деле любви нашей.

Екатерина: Душою рада. Первое удовольствие.

Екатерина: Само собою придет. Дай успокоиться мыслям, дабы чувства действовать свободно могли; оне нежны, сами сыщут дорогу лучую. Конец ссоры. Аминь.

Получился диалог из пьесы, автором которой является сама жизнь.

и сослаться на мнения русских историков. Еще в 60-е годы прошлого века М. Ф. Шугуров, предваряя публикацию перевода "Записок" графа Сегюра (французского посланника при дворе Екатерины II), привел два разительные примера. В царствование Анны Иоанновны Бирон, стоявший во главе русского правительства, оскорблял русских государственных деятелей, презрительно называя их "русские". При Екатерине имя "русские" для служилых иностранцев стало "почетным титлом и необходимым условием" для приобретения уважения и доверия императрицы. "Вы, надеюсь, уже стали русским?" -- спрашивает государыня одного из иностранных принцев, прослужившего около года в России. "Восстановление уважения к русской народности, -- делает вывод историк, -- составляет величайшую историческую заслугу Екатерины" {РА.

Серьезнее и глубже посмотрел на правление Екатерины Н. Я. Данилевский. В своем уникальном труде "Россия и Европа" (высоко оцененным Ф. М. Достоевским и графом Л. Н. Толстым) он указал на одно из последствий петровских преобразований. После Петра правящие государством лица относились ко всему русскому с презрением. "После этого тяжелого периода долго еще продолжались, да и до сих пор продолжаются еще колебания между предпочтением то русскому, как при Екатерине Великой, то иностранному, как при Петре III или Павле... Во все царствование Екатерины Великой Россия деятельным образом не вмешивалась в европейские дела, преследуя свои цели... С императора Павла, собственно, начинаются европейские войны России... Интересы Европы, особливо интересы Германии, так близко лежали к ее сердцу, что оно билось только для них..." {Данилевский Н. Я. "в несчастные времена истории России было отторгнуто от нее соседями". В ее царствование Россия встала в ряды великих держав, вызвав уважение, зависть и страх Европы. По мысли ученого, политическая система европейских государств, наследница Западной Римской империи Карла Великого, "получила себе противовес в возобновленной Иоаннами, Петром и Екатериной Восточной Римской империи... Мысль о таковом значении России обнаружилась и определилась в гениальной русской монархине и в гениальном полномочном министре ее Потемкине Таврическом" {Там же. С. 322.}. Взгляды Н. Я. Данилевского на Россию, как "на самобытную славянскую силу", особенный "культурно-исторический тип", были негативно встречены общественными течениями, господствовавшими в стране, видевшими поступательный ход истории только в русле западноевропейской цивилизации. Но ученый оказался провидцем. Он указывал на историческую роль России, ссылаясь на пример наполеоновского нашествия. Не похожая на Европу империя сумела сокрушить европейского диктатора. В XX в. во время двух мировых войн, потрясших основы строившейся по единому образцу западной цивилизации, Россия сыграла свою важную роль в восстановлении международного равновесия.

Есть еще один принципиальный вопрос оценки деятельности Екатерины II. На него указал в 1950-е годы русский историк В. В. Леонтович (вынужденный после революции трудиться за пределами родины). "В кругах западноевропейских просветителей, -- писал он в своем блестящем исследовании "История либерализма в России. 1762--1914", -- было особенно ярко выражено абсолютно отрицательное отношение к историческому прошлому России. Этим людям вся русская история представлялась варварским периодом, которому необходимо как можно скорее и самым коренным образом положить конец" {История либерализма в России. 1762--1914. М, 1995. С. 43.}. Исследователь цитирует слова знаменитого французского юриста, экономиста и администратора Мерсье де ла Ривьера, посетившего Россию по приглашению Екатерины II. "В этой стране, -- заявил де ла Ривьер, -- все необходимо уничтожить и делать заново". Лучше не скажешь! В этой связи, отмечает В. В. Леонтович, понятно, почему только Петр Великий пользуется некоторым уважением на Западе: "он радикальным образом порвал с прошлым своего народа и... совершенно серьезно хотел именно "разрушать" и "делать заново". Но друг Вольтера и Дидро исповедовала иной принцип. Под влиянием идей Монтескье императрица считала, что законы должны соответствовать характеру народа, страны и другим условиям человеческого бытия, "в сознании Екатерины существовали также положительная оценка настоящего порядка и положительный подход к исторической реальности" {Там же.}. Далеко не случаен интерес Екатерины к русской истории, которую она изучала, как профессиональный исследователь.

"Я тысячу раз говорила Вам,-- признавалась она одному из своих зарубежных корреспондентов, -- что я годна только для России" {РА, 1878. Кн. 3. С. 37.}. Екатерина имела в виду не одни огромные пространства своей родины, не тронутые цивилизацией. Она знала ее возможности и верила в творческую силу народа. "Русский народ есть особенный народ в целом свете, который отличается догадкою, умом, силою, -- писала Екатерина. -- Я знаю это по двадцатилетнему опыту царствования. Бог дал русским особое свойство. ... Взойдет звезда Востока, откуда должен воссиять свет, ибо там больше, чем где-нибудь, хранится под пеплом духа и силы" {РА, 1911, No7. С. 316.}.

"Петру Первому Екатерина Вторая". Она считала себя продолжательницей дела Петра, открывшего России выход к морю. Поколение Екатерины Великой сумело осуществить то, перед чем остановилось поколение царя-преобразователя. Замечательно рассуждение Екатерины о его успехах. "У Петра Великого были такие люди, которые и грамоте не знали, а все таки дело шло вперед. Стало быть, неурожая на людей не бывает. И как скоро есть такой двигатель, все пойдет прекрасно" {РА, Суворов и Безбородко (с оговоркой, что последний "не имел характера"). Трое из них -- "екатерининские орлы". Особенно ярко на государственном поприще развернулся талант Потемкина.

Письма показывают, как быстро рос этот человек, которого императрица любовно называла своим учеником. Порученное Потемкину управление военным ведомством могло поглотить творческие силы не столь одаренной, как он, натуры. Екатерина словно почувствовала призвание своего мужа и соправителя: назначила его генерал-губернатором Новороссии! А может быть, он сам вызвался на этот пост. Оказавшись ответственным за судьбы обширного, малонаселенного, пограничного края, своего рода предполья для борьбы с османскими завоеваниями, Потемкин не мог не задуматься о перспективах Новороссии и о коренных целях политики России. Инерция политического мышления после Петра I сводила приоритеты внешней политики к европейским делам. Крымские походы Петра, его поход против Порты 1711 г. и Прутская катастрофа, поход в Персию -- казались его наследникам чем-то побочным, вынужденным. Они все более и более втягивались в сложный клубок борьбы между европейскими государствами, не сулившей России никаких выгод и только отвлекавшей ее силы от национальных нужд. Таким политиком в первый период царствования Екатерины II был граф Н. И. Панин, сторонник прусского короля Фридриха II, творец "северной системы", обременительной для государства. Потемкин возглавил новый курс -- поворот с запада на юг. По его инициативе (это признает сама императрица -- см. письмо No 820) был заключен русско-австрийский союз, развязавший руки в достижении того, что оказалось не под силу Петру I. Обосновывая необходимость присоединения Крыма, Потемкин привел неотразимые доводы, звучавшие смело и убедительно: "Всемилостивейшая Государыня! Неограниченное мое усердие к Вам заставляет меня говорить: презирайте зависть, которая Вам препятствовать не в силах. Вы обязаны возвысить славу России. Посмотрите, кому оспорили, кто что приобрел: Франция взяла Корсику, Цесарцы без войны у Турков в Молдавии взяли больше, нежели мы. Нет державы в Европе, чтобы не поделили между собой Азии, Африки, Америки. Присоединение Крыма ни усилить, ни обогатить Вас не может, а только покой доставит" (письмо No 635). На первом месте для Потемкина стоит безопасность южных губерний, подвергавшихся грабительским набегам крымских ханов, вассалов Турции. Граница России медленно продвигалась на юг и должна была остановиться на естественной черте -- на берегах Черного моря. Несколько лет Екатерина и Потемкин готовились к присоединению Крыма. В этом историческом акте приняли участие П. А. Румянцев, А. А. Безбородко и другие лица (при противодействии панинской партии), но главная роль принадлежала соправителю императрицы. Момент был выбран очень удачно. Ведущие европейские державы Англия и Франция сошлись в очередной войне за торговую и колониальную гегемонию. Они не смогли использовать свое влияние при дворе султана, и Крымское ханство вошло в состав империи. Почти в то же время царь Картли-Кахети Ираклий II подписал договор о протекторате России над его владением. В том же направлении действовал и соперник Ираклия царь Имеретин Соломон I. Переговоры с грузинскими правителями велись через Потемкина. "Матушка Государыня, -- писал он 5. VIII. 1783 г. из Крыма -- Вот, моя кормилица, и грузинские дела приведены к концу. Какой Государь составил столь блестящую эпоху, как Вы. Не один тут блеск. Польза еще большая. Земли, на которые Александр и Помпеи, так сказать, лишь поглядели, те Вы привязали к скипетру российскому, а Таврический Херсон -- источник нашего християнства, а потому и людскости, уже в объятиях своей дщери. Тут есть что-то мистическое. Род татарский -- тиран России некогда, а в недавних времянах стократный разоритель, коего силу подсек царь Иван Васильич, Вы же истребили корень. Граница теперешняя обещает покой России, зависть Европе и страх Порте Оттоманской..." (письмо No 674).

Ученик императрицы, как и она сама, прекрасно знал всемирную и отечественную историю. Он обладал редким стратегическим даром и политическим реализмом, свободным от евроцентристских догм, присущих политикам типа Панина. Большой реалисткой в политике была государыня. Но даже она уступает в этом Потемкину. У него нет и намека на геополитические фантазии в духе Греческого проекта (написанного А. А. Безбородко). Екатерина всерьез помышляла о воссоздании Византийской империи, о буферном государстве Дакии, об изгнании турок из Европы. Потемкин, все чаще и чаще покидавший столицу ради вверенного его управлению южного края, лучше и реалистичнее оценивал возможности и перспективы. Его цель -- заселить, обустроить, обеспечить безопасность южных земель, создать там земледелие и промышленность. За 10--13 лет под руководством Потемкина возникли новые города и села, были построены верфи и корабли Черноморского флота, заведены фабрики, литейные заводы, проложены дороги. В столице юга -- основанном Потемкиным Екатеринославе -- он предполагал открыть университет, который должен был стать рассадником знаний не только среди местного населения, но и среди балканских народов, находившихся под игом Османской Турции. Не о захвате новых земель думал Потемкин (см. письма!), а о процветании южных губерний, о развитии торговли, земледелия, ремесел, науки, искусств. Знаменитое путешествие Екатерины II на юг в 1787 г. должно было показать Европе, что России есть, что защищать, и есть чем защищать. Потемкин сделал на юге больше, чем Петр I на севере. Полномочные министры Великобритании, Франции, Австрии сопровождали Российскую государыню в этом путешествии. В районе днепровских порогов к ней присоединился император Иосиф II, который во время торжественной церемонии закладки нового города Екатеринослава ассистировал своей союзнице. Иностранцы были не в силах скрыть своего изумления созидательным подвигом России в Северном Причерноморье. Они называли увиденное чудом из "Тысячи и одной ночи". Ответом на продемонстрированные Потемкиным (получившим почетную приставку к своему имени -- Таврический) достижения стал не только миф о "потемкинских деревнях". Новой войной ответила Европа на этот мирный вызов России. Войну начала Турция. Вскоре к ней присоединилась Швеция. Но за спиной воюющих явственно обозначились такие ведущие державы Европы, как Пруссия и Великобритания. Им удалось вовлечь в антирусскую коалицию Голландию и Польшу. Под их нажимом Россию оставили ее союзницы -- сначала Дания, затем Австрия. Эта война стала самым серьезным испытанием внутренней и внешней политики, проводимой Екатериной Великой и Потемкиным. Четыре года войны, потребовавшие от императрицы и ее соправителя напряжения всех физических и духовных сил, с предельной полнотой отразились в их переписке, которая составляет большую половину книги. Нет нужды и смысла пересказывать эту переписку. Ее нужно читать. Заметим только, что подавляющее большинство писем Потемкина императрице этого периода публикуется впервые и позволяет понять и оценить все перипетии борьбы против мощной европейской коалиции, борьбы, закончившейся блистательным успехом русской армии и флота, русской дипломатии. Письма 1787--1791 гг. развенчивают миф о несостоятельности Потемкина как полководца. Возглавив армию и флот на юге России, Светлейший князь Таврический сумел добиться не виданных ранее успехов малой кровью. Боевые действия велись на огромном пространстве от Северного Кавказа до Дуная. Победы одерживали командовавшие отдельными корпусами генералы: Суворов, Репнин, Гудович, Дерфельден, Текелли, Герман. На море неувядаемой славой покрыл себя адмирал Ушаков, поставленный во главе молодого Черноморского флота Потемкиным. Победы гребной флотилии связаны с именами Алексиано, Нассау, Рибаса. Но общее руководство войной, планирование кампаний и операций осуществлял Потемкин. Он и здесь, далеко опередив свое время, не был понят и оценен по достоинству современниками, привыкшими видеть полководца на поле брани. Русские военные историки, опубликовавшие в самом конце XIX в. бумаги князя Потемкина-Таврического, уже тогда (с большим опозданием!) сделали вывод о том, что вторая турецкая война должна быть названа "потемкинскою". Они не знали писем Светлейшего императрице, приведенных в настоящем издании. Эти письма свидетельствуют: через все трудности военного времени Екатерина Великая и Потемкин уверенно и твердо вели государственный корабль к цели. Не раз государыня писала князю, что она гордится им -- своим учеником. Когда ей удалось заключить мир со Швецией и ослабить напряжение, созданное противниками России, Потемкин поздравил ее словами: "Здравствуй, матушка Всемилостивейшая Государыня, с плодом неустрашимой твоей твердости"! Великая женщина в письме к барону Гримму приводит эти слова, как самую высокую оценку своей деятельности на благо России. Письма красноречиво повествуют о том, что "наставница и друг" Потемкина в трудное для России время обращалась к мужу и соправителю за советами, признавая за ним авторитет учителя.