Лопатин В. С.: Письма, без которых история становится мифом.

О Екатерине Великой написаны десятки книг, сотни статей. Императрица стала героиней многочисленных романов, пьес, фильмов, причем почти весь XX век Северной Семирамидой (так называли Екатерину еще при жизни) интересовались во Франции, в Англии, Германии, в Соединенных Штатах Америки, но только не на ее Родине, где она фактически была "персоной нон грата". Не случайно авторами последних по времени биографий Екатерины II стали зарубежные историки: член Французской Академии Анри Труайа (эмигрант из России, представитель некогда знаменитой московской династии богачей и меценатов); английская исследовательница Изабель де Мадариага, отдавшая изучению жизни и деятельности Российской императрицы многие годы; молодой американский ученый Дж. Т. Александер {Troyat H. Madariaga Isabel de. Russia in the Age of Catherine the Great New Haven and London Yale University press, 1981; Alexander J. T. Catherine the Great. Life and legend. New York Oxford, Oxford University press, 1989.}. Только накануне двухсотлетия со дня смерти Великой Государыни выходит в свет первая научная монография, написанная о ней современным русским историком {В номерах журнала "Родина" в 1993--1995 гг. стали публиковаться главы из книги Н. И. Павленко "Екатерина Вторая" ("Екатерина Великая").}.

"Пансалвин -- Князь Тьмы" (1794 г.), направленный против соправителя Екатерины II, был напечатан там же в Германии, а в 1797--1800 гг. в номерах гамбургского журнала "Минерва" увидела свет биография Потемкина, написанная (как выяснили историки) саксонским дипломатом в Петербурге Георгом фон Гельбитом. По словам дерптского профессора А. Г. Брикнера (выпустившего в конце ХIХ в. биографию Светлейшего князя Таврического), Гельбиг "сильно предубежден против императрицы и ее друга и сотрудника. Не без основания Екатерина II ненавидела Гельбига и подумывала о довольно бесцеремонном удалении его из России" {Брикнер А. Г. Потемкин. СПб., 1891. С. 3.}. Поскольку главным источником сведений Гельбига были сплетни, имевшие хождение в высшем свете и среди дипломатов, Брикнер предупреждал о том, что трудом Гельбига "нужно пользоваться с крайнею осторожностью". Но именно этот "труд" был переиздан на немецком (1804), голландском (1806), французском (дважды в 1808), английском (1812 и 1813) и даже русском (1811) языках. Именно Гельбигу принадлежат сомнительные лавры литературного оформления мифа о "потемкинских деревнях". Этот миф дожил до наших дней и стал как бы визитной карточкой соправителя Екатерины II. Три биографии Потемкина, появившиеся в русской периодике в середине XIX в. и богато документированные {Самойлов А. Н. Жизнь и деяния генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического//РА. 1867 (биография написана в 1811--1812 гг.); Сведения о князе Потемкине // РВ. 1841. No 4, 6, 8; [Семевский М. И.] Князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический. PC. 1875. Т. 12--14.}, почти не сказались на оценках его личности и деятельности, сложившихся под влиянием "труда" Гельбига.

"Справедливая оценка Потемкина в настоящее время еще невозможна, -- писал в 1864 г. крупнейший знаток екатерининского царствования академик Я. К. Грот. -- Едва ли правы те, которые считают его за честолюбца, все приносившего в жертву своим личным интересам. Безусловное к нему доверие императрицы в продолжение стольких лет заставляют предположить в нем необыкновенный государственный ум и истинные заслуги" {Соч.: В 9 т. 1-е акад. изд. / С объясн. примеч. Я. Грота. СПб., 1864--1883. Т. 1. С. 476.}. И это писалось после Крымской войны и героической обороны Севастополя, основанного Потемкиным.

Я. К. Грот публиковал в Сборниках Императорского русского исторического общества обширное литературно-политическое наследие Екатерины Великой. Он имел доступ к архивам. Ему помогло то обстоятельство, что среди его учеников были дети императора Александра II. Всего с 1867 по 1917 г. вышло 148 томов. Без них не обходится ни один исследователь, занимающийся русской историей от Петра Великого до Александра II. Особенно широко в Сборниках представлена переписка Екатерины Великой -- ее письма П. А. Румянцеву, Ф. М. Вольтеру, братьям Орловым, Ф. М. Гримму и, разумеется, Г. А. Потемкину. Одновременно в периодической печати (прежде всего в журналах "Русский Архив" и "Русская старина") публиковались документальные материалы по эпохе Екатерины II, иногда повторявшие, но большей частью дополнявшие материалы Сборников. Так, в 1881 г. в "Русской старине" были напечатаны любовные послания анонимной дамы Г. А. Потемкину, вызвавшие большой интерес. "Не принадлежат ли некоторые из этих записочек перу Екатерины II, -- писал в своей книге о Потемкине А. Г. Брикнер. -- Вопрос этот можно бы легко решить по почерку" {Брикнер А. Г. Указ. соч. Примеч. к с. 251.}. Упрекая публикаторов за отсутствие ссылок на места хранения записочек, профессор Дерптского университета, писавший на немецком языке, даже не подозревал, что среди столичных историков есть лица, знающие и место хранения опубликованных в "Русской старине" любовных посланий, и их автора. Но об этом ниже. Пока же отметим, что своеобразным итогом почти полувековой деятельности таких русских историков, как Я. К. Грот, П. П. Пекарский, С. М. Соловьев, А. Н. Пыпин, П. И. Бартенев, М. И. Семевский, Н. Ф. Дубровин, Д. Ф. Масловский, В. А. Бильбасов и другие, стала статья о Потемкине в "Русском биографическом словаре", издававшемся Императорским русским историческим обществом {РБС. "Плавильщиков -- Примо". СПб., 1905. С. 649--668.}. Опираясь на введенные в научный оборот многочисленные документы Екатерины II, Г. А. Потемкина и их современников, автор статьи A. M. Ловягин (учитель истории в одном из петербургских учебных заведений) сумел показать и масштаб личности Потемкина, и размах его деятельности. Редакция "Словаря" сочла необходимым сопроводить статью Ловягина специальным примечанием. Случай беспрецедентный для многотомного издания.

"В галерее сподвижников Великой Императрицы, -- говорилось в редакционном примечании, -- портрет Г. А. Потемкина имеет, кажется, наименее сходства с оригиналом. Блеск положения случайного человека затмил в глазах современников государственного деятеля... Только в последнее время, благодаря развитию у нас исторической науки и интереса к ней среди читателей, мало-помалу начинают отставать густо наложенные на изображение Потемкина краски и из-под них выступает более правдивый и интересный облик. Теперь мы можем положительно сказать, что Потемкин был не временщиком только, но одним из наиболее видных и благородных представителей екатерининского царствования; что, хотя и не чуждый недостатков и пороков своего времени, он во многих отношениях стоял выше своих современников и поэтому не мог быть понят и оценен ими по достоинству... Подталкиваемый ежеминутно заботами о государственной пользе (желанием угодить Императрице, говорили современники), Потемкин всю жизнь неутомимо трудился и работал, и в этом отношении мог бы служить примером и образцом не только современникам, но и потомству... Он умирает, и вот она (Екатерина. -- В. Л.) восклицает в порыве отчаяния: "Теперь вся тяжесть правления лежит на мне одной!" Эти слова Великой Государыни, очевидно, имели в виду не временщика, а друга и сподвижника, с которым ее соединяла прежде всего общая любовь к России и забота о ее благе" {Там же. С. 668--669.}.

Казалось бы, за такой оценкой последует создание монографии о выдающемся государственном и военном деятеле России. Тем более что после событий 1905 г. (года выхода в свет тома "Русского биографического словаря" со статьей о Потемкине) были сняты многие цензурные ограничения. Но вместо отечественной монографии о Потемкине пришлось довольствоваться переводами сочинений польского историка Казимира Валишевского, жившего во Франции и писавшего на французском языке. В серии книг по истории России Валишевский посвятил Екатерине два тома { К. Autour d'un trone Catherine II de Russie. 3-me ed. P.: Plon, 1894; Idem. Le roman d'une imperatrice Catherine II de Russie. P.: Plon, 1893.}. Хорошо зная западноевропейскую историческую литературу, Валишевский написал внешне броские очерки из жизни Северной Семирамиды и ее двора, вызвавшие большой интерес у читающей публики в Европе и (после отмены цензурных ограничений) России. Однако при внимательном чтении этих блестящих пассажей возникает ощущение скольжения по поверхности, неосновательности написанного. И дело не столько в многочисленных фактических ошибках (чего стоит утверждение о том, что Потемкин "почти ничего не читал"), сколько в предвзятости автора к достижениям екатерининского царствования. Когда читаешь, что "Потемкин являлся ловким декоратором", что дворец на Инкерманских высотах, из которого императрица и ее спутники (в их числе император Иосиф II и послы ведущих европейских держав) увидели Севастопольскую гавань и созданный Потемкиным Черноморский флот, "скоро обрушился, а эскадра... так же скоро сгнила, но эффект получился потрясающий" {Валишевский К. "потемкинскими деревнями". Валишевский не увидел самого хода истории. Победы русской армии и флота под руководством Потемкина в наступившей вскоре войне с турками обеспечили безопасность и экономическое развитие обширнейшего края, а основанные им города превратились в процветающие хозяйственные центры юга Империи. Ссылки Валишевского на опубликованные русскими историками материалы ничего не меняют. Автор не сумел освоить этот огромный документальный материал, хотя и признал за ним ценность выдающегося исторического памятника. В конце книги он справедливо упрекнул русских историков в собирательстве архивных сокровищ, не обработанных и не закрепленных специальными монографиями и исследованиями. "Счастливцем будет тот историк, который через сто лет даст историю Екатерины II", -- сказал Вольтер. "Я не имел притязания на это счастье: но только пытался открыть путь, по которому -- я уверен -- пойдут за мной другие", -- писал Валишевский, заканчивая свою книгу {Там же. С. 482.}.

науке в России, по исторической памяти народа. Были снесены памятники "царям и их слугам", среди которых оказались почти все памятники, воздвигнутые в честь Екатерины II. Особенно много их было в городах Северного Причерноморья. Как правило, в их композицию входило изображение Потемкина. Был разрушен памятник Потемкину в основанном им Херсоне, колыбели Черноморского флота, -- монументальное произведение замечательного скульптора И. П. Мартоса. Тяжелые репрессии обрушились на русских историков. Сам предмет истории был исключен из высших и средних учебных заведений. Целые поколения были обречены на историческое беспамятство. Лишь угроза военного вторжения заставила правящий режим вспомнить об истории России. Страшные поражения в начале Великой Отечественной войны не в последнюю очередь были связаны с глумлением над историческим опытом народа, принесенным в жертву социальным утопиям. Когда враг стоял у стен Москвы и Ленинграда, народу помогли выстоять не революционеры, запечатленные в книгах, памятниках и фильмах, а великие предки -- исторические герои русского народа -- Александр Невский, Дмитрий Донской, Кузьма Минин, Дмитрий Пожарский, Александр Суворов, Михаил Кутузов. Уже после войны по повелению Сталина было осуществлено многотомное издание документов выдающихся русских полководцев и флотоводцев: П. А. Румянцева, А. В. Суворова, М. И. Кутузова, Ф. Ф. Ушакова и других. Потемкина не было в их числе. Классовый подход и жесткий идеологический контроль господствовали в исторической науке, не позволяя ей подняться на дореволюционный уровень.

На страницах книг и статей, посвященных екатерининскому времени, неподобающе видное место заняли Емельян Пугачев, Александр Радищев и Николай Новиков, оттеснив на задний план и саму императрицу, и ее сподвижников. Лишь Суворов удостоился небывалой чести. Еще во время войны его именем были названы военные училища и один из полководческих орденов СССР. К сохранившимся памятникам гениального полководца прибавились новые. Тиражи популярных биографий Суворова достигли нескольких миллионов. Но в тех же самых книгах о Суворове деятельность Екатерины II и Потемкина искажалась или умалчивалась. Наглядным примером того, как официальная идеология обращалась с отечественной историей, может служить судьба единственной крупной работы, посвященной Потемкину, написанной в послереволюционное время. В 1944 г. в оккупированной немцами Праге историк-эмигрант Ар. Н. Фатеев выступил в Русской ученой Академии с серией лекций о Потемкине. Лекции были изданы там же в Праге в 1945 г., после освобождения. Очевидно, работа была начата в грозном для судеб России и всего мира 1941 г., потому что в первой главе Фатеев пишет о своем "скромном беглом очерке" как "лишь юбилейном напоминании об одном из зодчих России" {Фатеев Ар. Н. Потемкин-Таврический. Русская Ученая Академия. Прага, 1945. С. 3.}. В октябре 1941 г. исполнялось 150 лет со дня кончины Светлейшего князя Таврического. Автор сразу же ставит вопрос об исторической несправедливости по отношению к Потемкину -- одному из гениальных государственных людей России, которому Родина во многом обязана великими геополитическими свершениями, обеспечившими ее развитие и роль в мировой истории. "Должно шаг за шагом изучить деятельность Потемкина. Сделать этого нельзя без обширных материалов, хранящихся в Государственном Архиве, Архиве Министерства Иностранных Дел, Архиве военном, Архиве Государственного Совета, собственной Е. И. В. библиотеке и др. А также в архивах на местах деятельности Потемкина. Только тогда потемкинская фигура всем своим богатырским ростом войдет в историю", -- писал русский ученый-эмигрант, не подозревая, что его труд в СССР будет упрятан в спецхран и сделается доступным для исследователей лишь в начале 1990-х годов.

"Фаворит", увидевший свет в середине 1980-х годов, продолжает расходиться миллионными тиражами, переведен на многие иностранные языки. Хорошо зная русскую историческую литературу (главным образом дореволюционную), автор написал увлекательную книгу. Но, как отмечали в своем Дневнике братья Гонкуры, "история -- это роман, который был; роман -- это история, какой она могла бы быть" {Гонкур Эдмон и Жюль де. Дневник: В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 328.}. Винить ли романиста за то, что образы главных героев оказались огрубленными, что само название "Фаворит" закрепляет легенду о "всесильном временщике"? Ведь по сей день у нас в стране нет научной биографии Потемкина, а в наших архивах лежат невостребованными настоящие сокровища, не известные историкам и писателям. Прежде всего следует упомянуть переписку Екатерины II с Потемкиным. Еще в 1870-е годы русские историки ознакомили научный и читательский мир с письмами императрицы своему соправителю, относящимися ко времени их совместной деятельности в период борьбы России за укрепление своих позиций в Северном Причерноморье. Из ответных писем Потемкина была опубликована только пятая часть. А судьба любовных писем и записочек Екатерины Потемкину оказалась поистине драматической. И в старой Императорской России, и в наше время (до самых последних лет) эти поразительные исторические свидетельства оказались фактически под запретом. Они не только требовали нового подхода к пониманию личности гениальной женщины, ее союза с Потемкиным. Они раскрывали одну из тщательно оберегавшихся тайн правившей в России династии. 

"Не раз замечал я, -- с изумлением восклицает один из иностранных наблюдателей, побывавший при дворе Екатерины II, -- что князю Потемкину оказывали больше почести, чем самой императрице!" {РА.

"Потемкин пользовался более широкою, прочною и самостоятельною властью, чем кто-либо, о ком мы знаем из истории, так как его могущество покоилось на гении и великом характере императрицы", -- отмечает в своих мемуарах князь Станислав Понятовский, племянник последнего польского короля{PC. 1898. No9. С. 574.}.

Подобные свидетельства можно множить и множить. Отзывы коронованных особ, дипломатов, путешественников свидетельствуют: Потемкин был соправителем императрицы. Но даже самые осведомленные из них не догадывались о великой тайне. Гениальный соправитель Екатерины II был ее тайным мужем.

Кому-то из французских философов принадлежит прекрасный афоризм, раскрывающий самую суть диалектической связи большого и малого в окружающем нас мире: "Лик земли изменился бы, если бы нос Клеопатры был чуточку короче!" Глубокое замечание. Действительно, красота египетской царицы, пленившая самого Гая Юлия Цезаря, влияла на ход событий того времени в не меньшей степени, чем ее сан, ум и политический расчет. Что же сказать об императрице, более 30 лет стоявшей во главе Великой Державы?! Совершенно очевидно, что тайный брак Екатерины II с Потемкиным сыграл в истории несравненно большую роль, нежели кончик носа египетской царицы.

Екатерины II. Депеша помечена 10/21 декабря 1787 г. Дипломат сообщает новости о начавшейся русско-турецкой войне, о главнокомандующем Потемкине: "Двадцать дней не получали известий от Князя Потемкина и это молчание справедливо гневит Государыню, -- замечает Сегюр и тут же прибавляет. -- Особое основание таких прав -- великая тайна, известная только четырем лицам в России. Случай открыл мне ее, и, если мне удастся вполне увериться, я оповещу Короля при первой возможности" {Валишевский К. Петербурга с Парижем. Депеша оказалась похороненной в архиве. Но своим открытием Валишевский подтвердил давнюю уверенность русских историков в том, что Екатерина II и Потемкин были связаны брачными узами. Писать об этом в России было непросто: дело затрагивало интересы правящей династии. Известно, как осторожно передавали из рук в руки любители отечественной истории "Записки Екатерины II". Среди тех, кому посчастливилось прочитать их, был А. С. Пушкин. Лишь в 1859 г. А. И. Герцен опубликовал копию "Записок" в Лондоне, вызвав ажиотаж среди европейских историков и широкой публики. В России "Записки Екатерины II" формально оставались под запретом до 1906 г., хотя русские историки ссылались на них в своих научных трудах. Что же заставляло власти держать под спудом такой выдающийся исторический памятник?! Прежде всего признание Екатерины II в том, что наследник престола великий князь Павел Петрович был сыном камергера Сергея Васильевича Салтыкова, а не ее официального мужа -- внука Петра Великого по матери, голштинского принца по отцу. Со смертью незадачливого Петра III, свергнутого Екатериной с престола, династия Романовых пресеклась.

Человек, тайно передавший копию "Записок Екатерины II" Герцену звался (по мнению некоторых современных исследователей) Петром Ивановичем Бартеневым. Именно он больше всего сделал для выяснения обстоятельств тайного брака императрицы с Потемкиным. 

"Русский Архив" П. И. Бартенев был страстным почитателем великой государыни. "Екатерина II, ее царствование, ее судьба, ее великие заслуги перед Россиею занимают меня с юношеских лет моих, -- вспоминал Бартенев. -- Мой профессор С. М. Соловьев сочувствовал моей приверженности к славной ея памяти. И он считал, что ее воцарение было делом народного избрания, так как тогдашняя гвардия была представительницею всех сословий русского народа (некоторые утверждают даже, что это избрание было законнее избрания Михаила Федоровича)... У нас в доме говорили про Екатерину с благоговением; а когда был я еще студентом, покойный Д. И. Свербеев звал меня загробным фаворитом Екатерины" {РА. 1906. No 12. С. 614.}. В тех же заметках (1906 г.) Бартенев поведал о своей давней беседе с графом Дмитрием Николаевичем Блудовым, к внукам которого он был приглашен в качестве домашнего учителя. Дело происходило в Москве, в Нескучном дворце, где жил маститый сановник. По долгу службы Блудов (один из самых способных министров николаевского царствования) имел доступ к секретнейшим архивам Империи. Именно ему, занимавшему посты министра юстиции, а затем министра внутренних дел, император Николай I поручил разобрать бумаги Екатерины II, среди которых находились и ее "Записки", и многочисленные письма к Потемкину. Некоторые из этих документов, лично просмотренные Николаем I, были помещены в секретном шкафу императорского кабинета в Аничковом дворце в Петербурге и были извлечены лишь в 1898 г., в царствование его правнука, при подготовке академического собрания сочинений Великой Императрицы.

"В один из вечеров (осенью 1863 г. -- в конце книги, что у тетушки Бетси был муж. Признаюсь, мне подумалось, уж не стал ли бредить престарелый Председатель Государственного Совета (это был последний год его жизни). Однако я, разумеется, начал допытываться, откуда он про это знает, и граф сообщил мне, что князь М. С. Воронцов, приезжавший в Петербург по кончине своей тещи, племянницы Потемкина графини А. В. Браницкой (умерла в 1839 г.), сказывал ему, что она сообщила ему эту тайну и передала даже самую запись об этом браке" {Там же.}.

Блудов знал, о чем говорил, и вскоре Бартенев получил новые доказательства тайного брака Екатерины Великой. В 1869 г. он посетил в Одессе внука графини А. В. Браницкой князя С. М. Воронцова. Последний пригласил Бартенева для переговоров об издании обширнейшего семейного архива. Вскоре стали выходить фолианты "Архива князя Воронцова" (всего в течение 30 лет вышло 40 томов!).

"На первых же порах знакомства, -- вспоминал Бартенев, -- князь сообщил мне, что у матушки его, тогда еще здравствовавшей княгини Елизаветы Ксаверьевны, хранится список записи о браке императрицы Екатерины II с ее дедом-дядею Светлейшим князем Потемкиным. Позднее, в другую одесскую мою поездку, граф Александр Григорьевич Строганов сказывал мне, что эта запись хранилась в особой шкатулке, которую княгиня Воронцова поручила ему бросить в море, когда он ездил из Одессы в Крым" {Там же. С. 613.}. Знаменитая красавица, в которую был влюблен молодой Пушкин, сберегла тайну. Бартенев продолжал поиски. В рукописи "Записок" князя Ф. Н. Голицына (образованнейшего аристократа, воспитателем которого был последний фаворит императрицы Елизаветы Петровны И. И. Шувалов) ему попалось поразительное свидетельство: "Один из моих знакомых, -- вспоминал князь Голицын, -- бывший при Павле I в делах и в большой доверенности, уверял меня, что императрица Екатерина, вследствие упорственного желания князя Потемкина и ея к нему страстной привязанности, с ним венчалась у Самсония, что на Выборгской стороне. Она изволила туда приехать поздно вечером, где уже духовник ея был в готовности, сопровождаемая одною Мариею Савишною Перекусихиной. Венцы держали граф Самойлов и Евграф Александрович Чертков" {Там же. С. 614--615.}.

Используя свои связи, Бартенев находил все новые и новые подробности тайного венчания. "Родной, по матери своей, внук графа Самойлова граф Александр Алексеевич Бобринский знал, по преданию, и передал мне, что когда совершалось таинство брака, Апостол читан был графом Самойловым, который при словах "Жена да боится мужа своего" поглядел в сторону венчавшейся, и она кивнула ему головою, и что брачную запись граф Самойлов приказал положить себе в гроб.

"А вот пряжка, -- сказал он ему, -- подаренная мне Государынею на память брака с покойным дядюшкою" {Там же. С. 615.}.

Последние свидетельства особенно ценны, ибо идут от представителей рода Орловых, ревновавших императрицу к Потемкину.

Подводя итоги своим розыскам, Бартенев высказал предположение о том, что венчание состоялось либо осенью 1774 г., когда миновала опасность пугачевщины, либо в первой половине января 1775 г., перед отъездом двора из Петербурга в Москву. "Брачная запись, полученная М. С. Перекусихиной, должна, если не истреблена, храниться у Светлейшего князя П. Д. Волконского, и ее также следует искать у Чертковых (бездетному Евграфу Александровичу наследовал его брат)", -- писал Бартенев задолго до того, как ему удалось опубликовать свои записи в 1906 г., после отмены цензурных ограничений. По словам Бартенева, наличие брачных уз убедительнее всего доказывают "письма Екатерины к Потемкину, то есть способ выражений в них" {Там же.}. 

Эти письма (правильнее сказать, записочки) сумел опубликовать в 1881 г. конкурент Бартенева в деле издания архивных сокровищ России Михаил Иванович Семевский, глава журнала "Русская старина", выходившего в Петербурге. В июльском и сентябрьском номерах за 1881 г. была напечатана 91 записочка (с повторами и пропусками некоторых номеров значатся 111) под заглавием "Язык любви сто лет назад". В коротком редакционном предисловии Семевский упомянул опубликованные им ранее любовные письма князя Г. А. Потемкина своей родственнице Прасковье Андреевне Потемкиной (урожденной Закревской). "Перед нами теперь несколько коротеньких нежно-любовных ответных цидулок графу Григорию Александровичу Потемкину. Приводим некоторые из них исключительно как материал для наших романистов, материал не бесполезный при обработке ими сюжетов из жизни русского общества во второй половине прошлого столетия", -- деликатно заметил Семевский, придав публикации невинный вид. Получалось, что любовные записочки принадлежат то ли самой Прасковье Андреевне, то ли анонимной светской даме. Но внимательное чтение этих "цидулок", пропущенных цензурой, повергло любителей отечественной истории в изумление. Дама, признававшаяся "милому милюше Гришеньке" в том, что будет любить его вечно, называвшая его "милым другом и нежным мужем", обладала огромной властью. "Батя, Ректор Академии, будет наречен по твоей прозьбе", -- говорилось в одной из записочек. В другой дама сообщала о своих "камер-юнгферах", придворных служительницах. Сомнений не оставалось: Потемкину писала императрица.

"Русской старине" не осталась без внимания. В 1883 г. венская газета "Новая свободная пресса" в No 6114 поместила статью профессора Вертгейма, который привел извлечение из депеши австрийского посла при дворе Екатерины II графа Людвига Кобенцеля от 15 апреля 1788 г. Ссылаясь на графа Сегюра, Кобенцель сообщал о браке Потемкина с императрицей как о положительном факте. Шел первый год войны России с Турцией. Согласно союзному договору, австрийцы объявили войну агрессору и выставили против турок значительные силы. Руководителям австрийской политики важно было знать, насколько прочны позиции Потемкина, русского главнокомандующего, с которым им приходилось согласовывать свои операции. Кобенцель, очевидно, воспользовался сведениями Сегюра и поспешил сообщить важнейшую новость правительству.

"Цесаревич Павел Петрович" сделал важное дополнение, приведя сведения, которых не было в первых двух изданиях 1883 г. "Всякий, кто внимательно изучал переписку императрицы Екатерины с Потемкиным, не может не признать, что переписка эта, по тону и интимности, есть переписка жены с мужем. В некоторых письмах Екатерина прямо называет Потемкина "владыко и cher Epoux" или "Mon tres cher Epoux" {"владыко и милый супруг" и "мой дражайший супруг" (фр.).}, и принимать эти выражения не в буквальном смысле нет основания. В русской исторической литературе еще не был подвергнут рассмотрению вопрос о том, состоял ли Потемкин в браке с Екатериной, -- отметил Кобеко, -- хотя на это и встречаются некоторые указания" {Цесаревич Павел Петрович. 3-е изд. СПб., 1887. С. 360--361.}. Маститый историк сослался на книгу "Жизнь Екатерины II императрицы России" французского автора Ж. А. Кастеры, вышедшую в Париже в конце ХVIII в. По словам Кастеры, Потемкин намеревался склонить императрицу к браку еще в 1775 г., но она якобы не согласилась. Тогда еще были живы князь Г. Г. Орлов, предлагавший ей свою руку 12 лет назад, и граф Н. И. Панин, принципиальный противник этого брака. Когда же они ушли из жизни (оба скончались в 1783 г.), императрица якобы дала согласие, и брак состоялся в 1784 г. вскоре после смерти фаворита А. Д. Ланского, потрясшей Екатерину. "Конечно, сочинения Кастеры представляют источник, с которым следует обращаться с большой осторожностью", -- предупредил своих читателей Кобеко, но, по его словам, рассказ Кастеры "подтверждается некоторыми указаниями. Действительно, после смерти Ланского Екатерина была опечалена, и только приезд Потемкина рассеял ее грусть. В этом же году она приобрела имение Пелла близ Петербурга, где по преданию и совершено бракосочетание ее с Потемкиным" {Там же. С. 361--362.}.

"Русского Архива", в частности, на дневники и письма Я. Е. Сиверса (губернатора в Новгороде и Твери), вышедшие в свет в Германии в 1857 г. Сивере пользовался доверием Екатерины, ценившей его как опытного администратора, сторонника реформ. О степени доверия императрицы говорит красноречивый факт: незадолго до своей смерти (в 1808 г.) Сивере приказал сжечь более 300 писем, полученных им от Екатерины II за десятилетия служебной деятельности. Но и Сивере упоминает о тайном браке императрицы с Потемкиным как о слухе. Поэтому для такого серьезного исследователя, как Д. Ф. Кобеко, самым убедительным доказательством брака стали письма-записочки Екатерины "милому другу Гришеньке", опубликованные М. И. Семевским. Записочки не датированы! По мнению Кобеко, венчание состоялось в 1784 г., по мнению Бартенева, десятью годами раньше!

Никаких новых данных не смог привести и академик Я. К. Грот, под руководством которого печатались письма императрицы в Сборниках Императорского русского исторического общества {Всего в 13, 27 и 42-м томах было помещено более 350 личных писем Екатерины II Потемкину и более 100 недатированных записочек. Письма в основном относятся к периоду русско-турецкой войны 1787--1791 гг.}. В бумагах Грота, хранящихся в Отделе рукописей бывшей Императорской публичной библиотеки, находятся копии любовных и деловых записочек Екатерины Потемкину, часть которых удалось издать Семевскому. Возникает вопрос: не Грот ли передал их издателю "Русской старины"?! Письма, опубликованные Гротом, появились почти одновременно с публикацией профессора П. С. Лебедева в "Русской старине" за 1876 г. Они свидетельствовали о едином понимании императрицей и ее соправителем коренных стратегических интересов России, способов достижения целей, обеспечивающих безопасность страны и ее экономическое развитие. Сильное впечатление производит откровенность корреспондентов, их взаимная поддержка в минуты кризисов, задушевность и нежность в обращении друг к другу: "Матушка моя родная", -- писал Потемкин. "Друг мой сердечный", -- отвечала ему государыня.

о Екатерине и ее времени), доведя исследование до 1764 г. Ему пришлось столкнуться с серьезными цензурными ограничениями: через несколько лет после выхода первых двух томов в России последовало берлинское и лондонское издания (1900 г.), свободные от цензурных запретов. Никаких сведений о тайном браке императрицы в сохранившихся бумагах Бильбасова нет. 

Новые письма-записочки Екатерины своему возлюбленному обнаружил С. А. Панчулидзев, работавший над многотомной историей кавалергардов. Во 2-м томе "Сборника биографий кавалергардов" (Петербург, 1904) исследователь поместил в статье, посвященной Потемкину, более 20 таких записочек. Они хранились в Собственной Его Императорского Величества библиотеке в Зимнем дворце (факт сам по себе примечательный!). Среди находок оказались и записочки Потемкина императрице -- большая редкость. Ведь сама Екатерина признавалась в том, что бросает нежные послания своего "друга сердечного" в огонь (сохранились лишь те из них, на которых она писала ответы "милому Гришеньке"). Подлинной жемчужиной собрания стала "Чистосердечная исповедь" -- письмо, написанное Екатериной Потемкину в феврале 1774 г., вскоре после его приезда в Петербург (напечатана в сокращенном варианте). Никому и никогда не писала она подобных писем. Да никто бы и не посмел требовать от нее -- императрицы -- признаний в ее минувших сердечных увлечениях. Потемкин посмел.

"Исповедь" начинается с рассказа о том, как после 8 лет бесплодного брака Екатерины обеспокоенная императрица Елизавета Петровна решила избавить Россию от новых династических неурядиц. По ее настоянию Екатерину свели с молодым красавцем камергером Сергеем Салтыковым. Когда же на свет появился младенец -- великий князь Павел Петрович, Салтыкова отослали за границу. Признавшись Потемкину о своей "великой скорби", Екатерина умалчивает о том, что в это самое время великий канцлер граф А. П. Бестужев-Рюмин сделался ее политическим союзником. Опытный дипломат и царедворец увидел в ней надежду на политическую стабильность в случае смерти тяжело больной императрицы. О том неотразимом впечатлении, которое производила на окружающих Екатерина, поведал в своих воспоминаниях польский король Станислав Август. Он прибыл в Петербург в 1755 г. в качестве секретаря нового британского посланника сэра Чарлза Уильямса. Красавец-поляк (ему было 23 года) познакомился с великой княгиней и страстно влюбился в нее. Екатерина переживала трудное время. Сделавшись матерью, она оказалась в изоляции. Ребенка забрала к себе императрица, не позволявшая ей даже видеть сына. Муж давал ей понять, как она неприятна и чужда ему. Екатерина признается в "Исповеди", что поначалу она "отнюдь не приметила" Понятовского, "но добрые люди заставили пустыми подозрениями догадаться, что он на свете, что глаза были отменной красоты и что он их обращал, хотя так близорук, что далее носа не видит, чаще на одну сторону, нежели на другие. Сей был любезен и любим с 1755 по 1761..." Как отмечает английская исследовательница Изабель де Мадариага, прекрасно образованный и воспитанный Понятовский был близок Екатерине по своему интеллекту. Он разделял ее интересы и вкусы {Добавим от себя: страстный коллекционер, Понятовский заронил в Екатерине интерес к собирательству произведений искусства.}. Обожая великую княгиню, граф Станислав Август с уважением относился к ее высокому положению. Единственный из возлюбленных Екатерины Понятовский запечатлел ее портрет: "Ей было 25 лет. Она только что оправилась от первых родов, когда красота, данная ей натурой, расцвела пышным цветом. У нее были черные волосы, изумительная фигура и цвет кожи, большие выразительные голубые глаза, длинные темные ресницы, четко очерченный нос, чувственный рот, прекрасные руки и плечи. Стройная, скорее высокая, чем низкая, она двигалась быстро, но с большим достоинством. У нее был приятный голос и веселый заразительный смех. Она легко переходила от простых тем к самым сложным..." { Augustus. Memoires, 2 vol., SPB., 1914--1924. V. 1. P. 136--137.}.

Возможно, Понятовский преувеличивает красоту Екатерины как женщины, но современники единодушно отмечали ее обаяние. В те самые дни, о которых восторженно вспоминал Понятовский, Екатерина решительно вступила в борьбу за престол. Рецензируя ее переписку с британским посланником Уильямсом (опубликованную в 1909 г.), историк Е. В. Тарле отметил, что со стороны великой княгини переписка "поражает прямо отчаянной своей смелостью, доходящей кое-где до дерзости, до вызова судьбе". План действий, о котором она сообщала Уильямсу (на случай смерти императрицы), был столь тщательно продуман, что, попади он в руки правительства, Екатерине грозила высылка из России, а может быть, и ссылка в Сибирь {Соч.: В 12 т. М., 1957--1962. Т. 4. С. 472.}. Шла Семилетняя война, спутавшая все отношения между европейскими державами. В начале 1758 г. (вскоре после рождения у Екатерины дочери Анны) канцлер и еще несколько близких к великой княгине лиц были внезапно арестованы. Понятовский был отозван. Рискуя своим положением, Екатерина безуспешно пыталась вернуть человека, которому отдала свое сердце. Ее супруг, сквозь пальцы смотревший на ее роман с Понятовским (и даже поощрявший его), решил воспользоваться "делом Бестужева", чтобы развестись с Екатериной и жениться на своей любовнице графине Елизавете Воронцовой. Он настаивал на высылке Екатерины из России. Мужество, твердость, обаяние и точный политический расчет спасли великую княгиню. После двух бесед с Елизаветой Екатерина сумела восстановить свои позиции при дворе. Бестужев даже под угрозой пытки не выдал планов провозглашения Екатерины соправительницей недалекого Петра Федоровича.

Поведав о сближении с Григорием Орловым (после трехлетней отлучки Понятовского), Екатерина грустно прибавляет: "Сей бы век остался, естьли б сам не скучал... мысль, которая меня жестоко мучила..." Охлаждение Орлова к ней как к женщине, его любовные похождения заставляли страдать Екатерину. Но она пошла на разрыв лишь после 10 лет близости с человеком, которому во многом была обязана троном. Появление нового фаворита А. С. Васильчикова (совершенно незначительной личности) императрица объясняет "дешпирацией" -- отчаянием. "Ну, Господин Богатырь, -- заканчивает свои признания 45-летняя женщина, -- после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих; изволишь видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих... Бог видит, что не от распутства, к которой никакой склонности не имею, и естьли б я в участь получила смолода мужа, которого любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви... Но напрасно я сие к тебе пишу, ибо после того возлюбишь или не захочешь в Армию ехать, боясь, чтоб я тебя позабыла. Но, право, не думаю, чтоб такую глупость зделала, а естьли хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько же дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду".

Поразительное письмо. Императрица исповедуется в своих сердечных увлечениях. Перед кем? Перед простым русским дворянином. По какому праву он требует от нее признаний? По праву любви.

"Чистосердечная исповедь" произвела огромное впечатление. Профессор Я. Л. Барсков, заканчивавший после смерти академика А. Н. Пыпина академическое Собрание сочинений императрицы Екатерины II, опубликовал в полном виде это письмо в 12-м томе. В бумагах известного историка Н. К. Шильдера Бартенев отыскал еще одну копию "Исповеди" и напечатал ее в своем журнале вместе с выдержками из пометок Шильдера, поведавшего об истории документа. Некий П. С. Бутягин еще в 1829 г. писал великому князю Константину Павловичу: "Священнейшим долгом поставляю поднести Вам манускрипт Екатерины II под заглавием "Чистосердечная исповедь", который по особому поручению блаженной памяти Государя Императора Александра Павловича приобретен мною за границей". Судя по всему, Бутягин был выдающимся разведчиком. Женатый на гречанке из Марселя, подруге Дезире Клари (первой невесты Наполеона Бонапарта, впоследствии вышедшей замуж за маршала Ж. Б. Бернадотта и ставшей королевой Швеции), Бутягин имел обширные связи в европейских столицах. Ему удалось добыть секретный договор, который король Людовик XVIII (только что восстановленный на французском престоле при решающей поддержке России) заключил с Англией и Австрией. Направленный против России договор был доставлен императору Александру I, ведшему трудные переговоры о послевоенном устройстве Европы. По поручению царя Бутягин сумел "купить" и "Чистосердечную исповедь", бросавшую тень на законность правившей в России династии. Как предположил Бартенев, "Исповедь" хранилась у любимой племянницы Потемкина графини А. В. Браницкой и была выкрадена у нее в Вене, куда она приезжала на свадьбу своей дочери с графом М. С. Воронцовым. Интересна реакция цесаревича Константина Павловича на присланный ему документ. "От кого и каким образом, где именно за границей приобретен сей манускрипт?" -- спрашивал у Бутягина брат Александра I. "Ответа мы не знаем, -- подвел итоги Бартенев и тут же заметил, что "оба внука Екатерины, вероятно, знали о неоглашенном браке ее с Потемкиным" {РА.

Бартенев умер накануне мировой войны. Умер с именем Екатерины на устах. Барскову довелось быть свидетелем гибели императорской России. Но именно с ним, бывшим тайным советником, любимым историком царя Александра III, связана попытка опубликовать в СССР все письма-записочки Екатерины II своему тайному мужу и соправителю. 

Истребление правящих классов и культурной элиты России превзошло ужасы якобинского террора во Франции. В борьбе с "проклятым прошлым" большевики закрыли "Русский Архив", "Русскую старину" и все другие дореволюционные исторические журналы. Был прекращен выпуск Сборников Императорского русского исторического общества. Само общество было распущено, а его председатель вел. кн. Николай Михайлович расстрелян в Петропавловке в 1919 г. Говорят, после Февральской революции маститый ученый радовался тому, что в республиканской России можно будет писать о тайнах отечественной истории. Но историческая наука и сами историки подверглись беспощадному подавлению со стороны новых властей. Многие ученые погибли в годы гражданской войны, другие эмигрировали. В конце 1920-х годов ГПУ бросило в застенки академиков С. Ф. Платонова, Е. В. Тарле и других крупных историков. И вот в эти-то роковые годы организаторы и составители "Литературного наследства" заключили с профессором Я. Л. Барсковым договор на публикацию любовных писем Екатерины II Потемкину. Бывший тайный советник и сенатор трудился в бывшей Императорской публичной библиотеке в Ленинграде. Репрессии обошли его стороной. Возможно, старого историка спасло случайное знакомство с одним из большевиков. По словам Барскова, его племянник, "путавшийся с революционерами", как-то уговорил его укрыть на несколько дней в своей профессорской квартире молодого большевика. Подпольщика звали, кажется, Молотовым {Сведения о Я. Л. Барскове и о попытке опубликовать в "Литературном наследстве" любовные письма Екатерины II Потемкину взяты из статьи Н. Я. Эйдельмана, предварившей публикацию этих писем (подготовленных Я. Л. Барсковым) в журнале "Вопросы истории" за 1989 г. Статья напечатана в No 7 (С. 111--118).}.

и бессменных руководителей "Литературного наследства" И. С. Зильберштейн мотивировал это тем, что интимные письма императрицы "не имели никакого отношения ни к литературе, ни к истории" {ВИ. 1989. No 7. С. 112. Со ссылкой на "Литературную газету", 11. 1. 1984.}. Но, как оказалось, имели. В 1937 г. в Народный комиссариат иностранных дел поступил донос. В нем говорилось, что известный ленинградский исследователь "профессор Г. А. Гуковский в разговоре совершенно частного характера рассказал, что год, полтора тому назад в Ленинграде был сотрудник газеты "Пари суар" (Франция) Удар, опубликовавший после возвращения своего в Париж неопубликованную до того интимнейшую переписку Екатерины II с Потемкиным. В это издание вошло около двухсот писем Екатерины вместе с комментариями, расшифровывающими намеки, клички и т. п. В комментариях узнал свою собственную работу известный ленинградский ученый историк-архивист Барсков... обработавший письма для печати. Работа его доведена была до стадии корректурных гранок, когда в Париже вышло помянутое издание Удара, после чего выход книги Барскова не состоялся, а письма Екатерины (подлинники) значатся, как говорил профессор Гуковский, -- утерянными!" {Ф. 5325. Д. 1219. Л. 2.}.

при посредстве М. Е. Кольцова французскому журналисту Удару, специально приезжавшему для этого в Москву. Тогдашний глава архивного ведомства настаивал на выяснении обстоятельств "этой сделки, несомненно не выгодной и политически неправильной" и требовал привлечь к ответственности виновных {Там же. Л. 4--5об.}

Кольцов вскоре оказался в застенках НКВД. Надо полагать, не за передачу Жоржу Удару писем Екатерины II. Зильберштейн и другой участник сделки К. А. Уманский (тогдашний глава Литературного агентства, впоследствии видный советский дипломат) не пострадали. Барсков умер в 1937 г. своей смертью. Но дело было сделано. Письма появились в печати, правда, в переводе на французский язык {Lettre d'amour de Catherine II a Potemkine, publiees par Georges Oudard. Paris; Caiman-Levy, 1934.}.

Внезапный отказ руководства "Литературного наследства" напечатать уже набранные письма и материалы Барскова становится понятен из заметки В. Д. Бонч-Бруевича -- директора Литературного музея, редактора сборников "Звенья", собирателя материалов по истории русской литературы и культуры. Старый большевик сразу оценил значение писем. Он не только приобрел корректурные гранки, но и настаивал на бережном их хранении, хотя и писал (в 1950 г.): "Это исследование "Писем Екатерины II-ой к Потемкину" с предисловием и комментариями Я. Барскова не было разрешено к печати в советское время. Придет время, когда его у нас напечатают. Они нуждаются в острополитическом предисловии. Я хотел их напечатать в "Летописях" Гослитмузея. Получил я их в 1932 г. и тогда намеревался поместить в сборниках "Звенья". На время пришлось отложить. Предисловие Барскова аполитично. Он не вскрыл по ним всю ту мерзость и запустение, которые царили при дворе Екатерины II-ой и ее окружении, -- этой кульминационной точки разложения феодального дворянства и аристократии. Если написать такое предисловие, то и эти письма, и записочки великой блудницы принесут пользу истории... Может быть, удастся их напечатать при моей жизни. Мне очень желательно написать предисловие и политически осветить эту закулисную придворную жизнь того времени, а также характеристику действующих лиц" {ВИ.

свидетельствовали "о разложении дворянства и аристократии". Запрет на публикацию интимной переписки императрицы был связан с тем, что она (эта переписка) не несла в себе разоблачительного заряда, на который поначалу рассчитывали. Переписка раскрывала не только взаимоотношения влюбленной женщины-императрицы со своим избранником. Она показывала, как в огромной империи можно править, не прибегая к перманентному террору, запущенному в Советской России "старой ленинской гвардией", к которой, кстати говоря, принадлежал и В. Д. Бонч-Бруевич, один из первых организаторов специальных служб нового режима. Знал ли соратник В. И. Ленина о том, что подготовленные профессором Я. Л. Барсковым письма были напечатаны во Франции и вызвали настоящий ажиотаж?! 

В 1934 г. на страницах русского эмигрантского журнала "Иллюстрированная Россия" (выходившего в Париже), среди сотрудников которого были И. А. Бунин, Б. К. Зайцев, М. А. Алданов и другие известные деятели русской культуры, появились заметки под заглавием "Великая в любви". В четырех номерах журнала Анна Кашина-Евреинова (жена известного театрального режиссера Н. Н. Евреинова) рассказала историю появления во Франции писем Екатерины II Потемкину и ознакомила читателей со своим исследованием этой переписки.

"Жорж Удар, известный французский журналист, побывавший несколько раз в Советской России, -- начинает свой рассказ Кашина-Евреинова, -- вывез оттуда недавно найденную и еще не опубликованную переписку Екатерины Второй с Потемкиным. Он решил немедленно опубликовать эти письма по-французски и поручил мне их перевод и комментарии" {Иллюстрированная Россия. No 40. 29 сент. 1934. С. 1.}. Отметив интерес парижской публики к личности императрицы, русская журналистка связала этот интерес с недавними театральными премьерами и шумным успехом у публики пьес знаменитого Бернарда Шоу и менее знаменитого, но популярного парижанина Альфреда Савуара, пьес, посвященных Екатерине II. С возмущением Кашина-Евреинова писала о том, как европейские знаменитости изображали Великую императрицу -- друга Вольтера и автора "Наказа". И Савуар, и Шоу буквально упивались в изображении сладострастия замечательной женщины. Журналистка признается, что и она сама, получив от Удара интимные письма императрицы, опасалась "потоков сладострастия, которые будут хлестать из каждой строчки этих писем... Я принесла письма домой и, набравшись "ратного духа", засела их читать. Прочла, не отрываясь, всю объемистую пачку, и, только окончив последнее письмо, я глубоко вздохнула и подумала: "И может же обывательская легенда и хлестко-фривольные анекдоты до такой степени опоганить образ прелестной женщины, написавшей такие прелестные письма". Екатерина показалась мне до такой степени привлекательной, человечной, обаятельной и такой "чистой женщиной", несмотря на свои 44 года, возраст, в котором она писала свои письма к Потемкину, что мне естественно захотелось узнать, что представляла ее жизнь до этого возраста. Труд по изучению ее предшествующей жизни занял немало времени, но зато доставил и много радости. Да разве есть большая радость, как реабилитировать невинно оклеветанную. Да еще женщину. Да еще такую прелестную женщину. Да еще русскую Императрицу!" {Там же.}.

Кашина-Евреинова не претендовала на историческую точность своей работы. Из-под ее пера вышел психологический очерк, основанный на внимательном прочтении писем. "Она была истинной женщиной, живым образчиком женственности", -- приводит журналистка слова английского историка доктора Гентша и подтверждает эту характеристику цитатами из писем. Рассказав романтичную историю любви императрицы к Потемкину, журналистка не могла не отметить писем, в которых Екатерина называет своего возлюбленного "мужем", а себя -- его "верной женой". Она сослалась на предисловие к письмам профессора Я. Л. Барскова, который утверждал (повторяя версию П. И. Бартенева), что брак был заключен в конце 1774 г. Кашина-Евреинова, следуя за письмами, попыталась понять семейную драму императрицы. По ее мнению, причиной охлаждения Потемкина к Екатерине стало именно венчание. Тайный муж государыни достиг невозможного, причем достиг невероятно быстро и потерял к ней интерес как к женщине. "Но Екатерина еще неотступнее тянется к нему... Ведь любовь к нему заполняет ее жизнь... Она впервые узнала, что значит любить по-настоящему. Она ясно понимает, что уже никогда больше она не полюбит так, как она любит сумасшедшего, но гениального Потемкина... При желании дать какое-нибудь определение характеру любви Екатерины к Потемкину, я бы сказала: суеверная любовь... Она плачет по Потемкину, как будто смерть его застала ее в самый разгар их любви, а между тем, прошло пятнадцать лет с тех пор, как эта связь оборвалась. Екатерина пишет Гримму: "Этот удар меня сразил. Мой ученик, мой друг, могу сказать, мой идол, Князь Потемкин умер в Молдавии"... Именно идол! В самом широком, в самом хорошем смысле этого слова. Несмотря на своих фаворитов, Екатерина оставалась душой всегда верна Потемкину" {Иллюстрированная Россия. No 43. 20 окт. 1934. С. 9--10.}.

в журнале "Revues de Paris". В том же 1934 г. любовные письма Екатерины II к Потемкину вышли отдельной книгой в известном парижском издательстве Калмана Леви. С тех пор ни один исследователь не обошелся без этих писем -- выдающегося свидетельства Истории.