Горяинов С. М.: Станислав-Август Понятовский и Великая Княгиня Екатерина Алексеевна
Глава VIII.

Глава VIII.

Пробывъ несколько дней въ Сельцахъ у своихъ родителей, Понятовскiй, по ихъ приказанiю, отправился въ Варшаву представиться ко двору. "Я былъ имъ -- пишетъ онъ -- (по крайней мере съ виду) лучше принятъ, чемъ ожидалъ. Король, смеясь, спросилъ у меня, возстановленъ ли миръ между великимъ княземъ и его супругою. Брюль, по своему обыкновенiю, разсыпался предо мною въ поклонахъ и комплиментахъ. Его жена снова приняла тонъ мамаши въ отношенiи ко мне. Но ея дочь {Графиня Марiя-Амалiя-Фредерика Брюль (1734--1772), замужемъ за графомъ Августомъ Мнишкомъ, краковскимъ каштеляномъ (1716--1778).} обращалась со мною съ холодною аффектацiею. Я спросилъ о причине такого поведенiя у аббата Виктора, бывшаго наставника ея брата; съ аббатомъ я часто виделся въ Петербурге. Это былъ веселый, жизнерадостный уроженецъ Шэмонта, человекъ тонкiй, какихъ мало; онъ мне сказалъ: "доверьтесь мне". Черезъ три дня, графиня Мнишекъ не только смягчилась, но скоро сделала мне такой прiемъ, что я счелъ себя обязаннымъ дать ей довольно ясно понять, что я не былъ свободенъ, и что все ея старанiя мне правиться будутъ напрасны. То была замечательная глупость, за которую я всегда буду упрекать себя: во-первыхъ, не было вовсе установлено, чтобы графиня Мнишекъ имела виды на меня. Она тогда была въ связи съ графомъ Эйнзиделемъ. Но когда она желала быть ласковой, то она была такою до того, что можно было обмануться, не зная ее хорошо. Она поступала равнымъ образомъ съ женщинами; она такое же горячее чувство вносила, повидимому, во все свои вкусы, увеселенiя, музыку, танцы, литературу, художество; она схватывала все очень легко и казалась одаренною талантами ко всему. Когда она желала кого-нибудь привлечь, она черезъ 24 часа знала все анекдоты его жизни и высказывала живое участiе къ его интересамъ. Но редко замечалась последовательность въ ея вкусахъ, какъ бы они ни казались решительными. Мое признанiе, столь нелестное для нея, ей не понравилось; она мне припомнила это въ другую пору, о чемъ я разскажу въ свое время. Такъ какъ гораздо легче устраниться отъ какого либо обязательства, чемъ привести его въ исполненiе, то я располагалъ, не обижая вовсе дамы, сотнею средствъ для того, чтобы избавиться отъ того, которое, какъ мне казалось, угрожало мне. Но я еще держался началъ безусловно строгаго исполненiя долга. Да къ тому же я опасался попасть въ ловушку, поставленную съ целью погубить меня во мненiи тамъ, где я боялся вызвать малейшiй упрекъ въ какой-либо провинности. Другiе предложенiя, быть-можетъ более серьезныя, были скоро мне сделаны съ разныхъ сторонъ. Я отказался отъ всехъ съ рыцарскимъ самоотверженiемъ, которое могло бы быть изображено въ самомъ взысканномъ романе. Однако я ежедневно виделся съ моей двоюродной сестрой, княгиней Любомирской. Ежедневно она говорила со мною о великой княгине и всегда съ интересомъ, который не только не превращался, но постоянно возрасталъ. Чемъ более я думалъ, что поверялъ ей только свою тайну, свое чувство, темъ большая являлась у меня потребность говорить съ нею и часто, и продолжительно.

"Мой ближайшiй другъ въ ту пору, графъ Ржевускiй, который, страдая еще отъ нерешительности и совестливости своей дамы, былъ столько же стесненъ дурнымъ расположенiемъ моего дяди, воеводы русскаго, и пользовался мною для того, чтобы облегчить себе разными способами сношенiя съ нею, чему я ревноство способствовалъ, думая этимъ оказать ему услугу, достойную друга и любовника. Та, которую я считалъ только своей доверенной, нуждалась сама въ доверенномъ лице, чтобъ облегчить свое горе, причиняемое ей ревностью ея отца к матери. Оба они ревновали ее, хотя по очень различнымъ причинамъ. Ея отецъ былъ въ нее влюбленъ. Ея мать, старая кокетка, не прощала ей, что она сделалась женою того, кого она когда-то любила. Двоюродная сестра во всякое время и во всякомъ месте наделяла меня самыми нежными ласками, какъ любимейшаго изъ родственниковъ и друзей; а такъ какъ она выражала этимъ одну лишь дружбу, то она изъ того не делала ни малейшей тайны. Ея репутацiя была еще совершенно безупречна; ея положенiе, красота, разсудительность, все ея добрыя качества, не опороченныя до того, въ 22-хъ-летнемъ возрасти, какими-либо слабостями или пятномъ, создали ей, при заманчивой наружности, такую славу и, можно сказать, славу всеобщую между всеми мужчинами и женщинами, какою не пользовался, насколько мне признаюсь слышать, никто, ни въ одной стране. Ея одобренiе признавалось свидетельствомъ действительной заслуги, ея мненiе считалось приговоромъ, не подлежавшимъ апелляцiи. Люди разнаго возраста, душевныхъ свойствъ, партiй -- сходились въ преклоненiи передъ нею. Между темъ эта женщина, какъ мне казалось, предпочитала меня всемъ остальнымъ. Станьте на мое место и осудите меня. Подъ прикрытiемъ самой ея добродетели я считалъ себя въ безопасности и, обманывая себя темъ, что только велъ беседу съ ангеломъ, да притомъ съ ангеломъ-хранителемъ, я влюбился до такой степени, не сознавая этого, что я во всю свою жизнь, какъ мне кажется, не испытывалъ такого сильнаго чувства. Почти не было письма великой княгине, въ которомъ я бы не упоминалъ объ этой двоюродной сестре и объ участiи, которое она выражала намъ, такъ что великая княгиня кончила темъ, что написала ей очень дружеское письмо.

"Въ такомъ настроенiи я провелъ около трехъ летъ, ожидая и желая наступленiя какихъ-либо обстоятельствъ, которыя бы благопрiятствовали моему возвращенiю въ Россiю, тогда какъ я утешалъ свою скорбь отъ разлуки нежною дружбою совершенно особеннаго свойства",-- такъ заключаетъ Понятовскiй.

а съ другой -- если бы вследствiе разныхъ причинъ сами отношенiя его ко двору Августа III не ухудшились, какъ никогда. Первый поводъ подалъ вопросъ о Курляндскомъ герцогстве. Биронъ и его семейство все томились въ тюрьмахъ въ Россiи. Это заключенiе, продолжавшееся десять летъ, производило, безъ сомненiя, большiя неудобства въ Курляндiи и нарушало верховныя права Польши. Вследствiе требованiй, неоднократно предъявленныхъ по сему предмету и всякiй разъ отвергнутыхъ Россiею, Августъ III вздумалъ воспользоваться этимъ отказомъ для своего любимаго сына, Карла. Онъ успелъ добиться отъ императрицы Елисаветы очень положительныхъ, неоднократно подтверждаемыхъ, заявленiй въ томъ смысле, что Россiя, вследствiе государственныхъ соображенiй, никогда не выпустятъ на свободу Бирона и его семейства. Основываясь на этихъ актахъ, король счелъ себя въ праве, по роспуске сейма въ 1750 г., предложить польскому сенату вопросъ о томъ, не могъ ли онъ располагать курляндскимъ лэномъ, какъ не замещеннымъ? Отецъ и дяди Понятовскаго были того мненiя, что оказанная Бирону несправедливость была слишкомъ очевидна, что честь Польши не могла допустить, чтобы Россiя самовластно лишила герцогства не только Бирона, котораго она обвиняла въ злоупотребленiяхъ во время его управленiя, какъ регента, но даже его нисходящихъ, и что, наконецъ, по соглашенiю, состоявшемуся съ Августомъ, онъ могъ располагать Курляндiею только съ разрешенiя всехъ трехъ сословiй Речи-Посполитой, созванныхъ на сеймъ, а не по одному постановленiю сената. Къ тому же, по случаю уже очень пошатнувшагося здоровья императрицы Елисаветы, можно было предвидеть, что скоро, быть можетъ, Биронъ, выпущенный на свободу, сделается очень опаснымъ соперникомъ этого королевскаго сына, котораго желали пристроить. Эти соображенiя не поправились. Большинство сенаторовъ подало голосъ согласно видамъ короля (декабрь 1758), и 9-го января 1759 года принца Карла его отецъ-король пожаловалъ очень торжественно Курляндскимъ герцогствомъ.

своего ребенка, прежде чемъ его похоронили. Къ этому горю, которое онъ разделялъ съ великой княгиней, присоединилось другое, иного рода. Новый французскiй министръ въ Польше, сменившiй Брольи, Монтэль, привезъ ему письма отъ г-жи Жофрэнъ, въ которомъ она журила его по лживымъ известiямъ, которымъ она вполне верила, за вымышленное его тщеславiе и хвастовство насчетъ пребыванiя въ Россiи.

"Я ей ответилъ -- пишетъ Понятовскiй -- съ большою чувствительностью, и получилъ отъ вся письмо отъ 4-го марта 1759 г., которое я еще сохранилъ, но я сжегъ предыдущее отъ досады и изъ осторожности. Натянутость отношенiй, однако, скоро сменилась прежней задушевностью вашей переписки". -- Великая княгиня продолжала мне писать, и я отвечалъ ей, направляя мои письма на имя Ивана Ивановича Шувалова, предложившаго мне свои услуги по этому предмету съ ведома и согласiя Елисаветы, которая, очевидно, разсчитывала быть осведомленной этимъ способомъ о нашей переписке. Моя привязанность предохранила меня въ теченiе двухъ съ половиною летъ отъ всякаго увлеченiя. Я былъ чуждъ всехъ забавъ, свойственныхъ молодымъ людямъ моего возраста. Когда по благопристойности мне приходилось отъ времени до времени участвовать въ нихъ, мои сверстники говорили: "его царство ведь не отъ мiра сего". Я проводилъ весь день, исполняя свой долгъ передъ королемъ, бывая у своей двоюродной сестры и ухаживая за своими родителями. Мой отецъ любилъ говорить со мною о предмете моихъ желанiй. Моя мать старалась иногда бороться съ ними путемъ строгихъ нравоученiй, внушаемыхъ ея набожностью. Она имела такую власть надо мною, она любила меня такъ нежно, ее такъ глубоко огорчало то, что я сбился съ прямого пути, что я однажды совершилъ надъ собою самое жестокое насилiе. Я пошелъ къ ксендзу Сливицкому, который быль моимъ духовникомъ до самой своей смерти. Я далъ ему клятву отказаться отъ того, чего я желалъ больше всего на свете, разве бы совершилось благопрiятное событiе, единственное, которое могло узаконить мой желанiя, и я сделалъ усилiе надъ собою, чтобъ известить о семъ великую княгиню, выяснивъ ей причину сего, но не отрекаясь вовсе отъ самой нежной и верной любви. Я былъ приведенъ въ заблужденiе своею страстью, искренностью и благочестiемъ насчетъ возможной продолжительности этихъ намеренiй. Они не оскорбили великой княгини, она какъ будто была согласна имъ повиноваться. Когда я передалъ моей матери о той победе, которую я одержалъ надъ самимъ собой, она съ умиленiемъ меня поцеловала, и съ того времени перестала выражать мне свои убежденiя по этому предмету, которыми она до той поры старалась меня отвлечь отъ пути, признаннаго ею гибельнымъ для меня. Она часто мне выражала желанiе, чтобъ я женился на девице Оссолинской, дочери волынскаго воеводы {Антонъ-Іосифъ, женатый на Стадницкой.}, въ настоящее время жене короннаго кравчаго Потоцкаго {Графъ Іосифъ Потоцкiй ум. 1802 г.}, тогда самой красивой девушке во всей Польше; я постоянно отвечалъ матери, что едва-ли она желала несчастья моей будущей жене, а что таковое было неминуемо съ мужемъ, который всегда бы смотрелъ на нее, какъ на вечное препятствiе къ тому, что удовлетворяло бы его сердце и его честолюбiе. Такъ какъ мать этой девушки сама въ очень ясныхъ выраженiяхъ предложила мне свою дочь, то я ей далъ почти такой же ответъ, добавивъ однако, что, насколько я зналъ самого себя, я чувствовалъ себя неспособнымъ сделать счастье особы, которую я бы взялъ въ жены, и что чемъ более она заслуживала бы вниманiя своими качествами и красотою, темъ сильнее я упрекалъ бы себя".