| Приглашаем посетить сайт |
|
Добролюбов (dobrolyubov.lit-info.ru)
|
Глава II.
Вотъ какъ излагаетъ Понятовскiй въ своихъ воспоминанiяхъ все виденное и слышанное имъ во время пребыванiя его въ Россiи.
"Пребыванiе мое въ Россiи,-- говоритъ Понятовскiй,-- въ доме кавалера Уилльямса {Сэръ Чарльзъ Генбюри Уилльямсъ жилъ въ Петербурге на Васильевскомъ острову.}, было для меня школою новаго рода. Онъ ко мне питалъ такую дружбу и такое доверiе, что иногда передавалъ мне на прочтенiе свои самыя тайныя депеши и поручалъ мне ихъ для шифровки и для разбора. Это было обученiе своего рода, которое въ моемъ тогдашнемъ положенiи я могъ получить только при его участiи. Находясь къ нему въ столь близкихъ отношенiяхъ, я былъ свидетелемъ довольно важнаго случая, интереснаго для политики всей Европы.
Уилльямсу было повелено вести переговоры о союзе съ Россiею, на основанiи котораго въ распоряженiе Англiи, при уплате ею впередъ известной суммы въ виде вспомоществованiя, были бы предоставлены 55 тысячъ человекъ сухопутныхъ русскихъ войскъ и определенное число военныхъ судовъ.
Эти силы предназначались противъ короля прусскаго, имя котораго не было упомянуто въ договоре, но владенiя котораго были указаны столь ясно, что нельзя было въ томъ ошибиться.
Первоначально Уилльямсъ имелъ быстрый успехъ, изумительный для техъ, кто былъ знакомъ съ медлительностью, привычною въ то время русскому двору, и съ нерешительностью императрицы Елисаветы.
Едва прошли два месяца со дня прибытiя Уилльямса въ Петербургъ, какъ его договоръ уже былъ подписанъ.
Уилльямсъ льстилъ себя надеждой получить благодарность, соразмерно съ своими заслугами, когда курьеръ, съ которымъ онъ ожидалъ получить утвержденiе договора, имъ заключеннаго, привезъ ему письмо статсъ-секретаря лорда Гольдернесса, где Уилльямсъ прочелъ следующее:
"Вы вызвали неудовольствiе короля темъ, что унизили его достоинство, подписавшись после русскихъ министровъ; до техъ поръ, пока эта ошибка не будетъ исправлена, король не утвердитъ договора, который вы подписали" {Депеша лорда Гольдернесса была отъ 28 (17) августа 1765 года. Она получена, Уилльямсомъ въ то время, когда онъ вполне освоился съ придворною жизнью; въ i камерфурьерскомъ журнале за 1756 г. упоминаются многiя празднества, на которыя приглашались австрiйскiе и англiйскiе послы съ ихъ кавалерами. 22 августа былъ обедъ въ Царскомъ Селе, на который были приглашены изъ дипломатовъ только Уилльямсъ и Понятовскiй. Они принимали участiе въ охоте вместе съ государыней, вице-канцлеромъ и кн. Юсуповымъ; ужинали въ Пулкове, въ палатке.}.
Только тогда Уилльямсъ, пораженный чтенiемъ этого письма, заметилъ оплошность, которая, въ действительности, била гораздо менее важна, чемъ она показалась въ Англiи, но которая, однако, погубила Уилльямса. Онъ первый подписался на копiи договора, оставшейся въ рукахъ у русскихъ, точно также какъ они подписались первыми на копiи, посланной Уилльямсомъ королю.
Онъ, оба русскихъ канцлера, два русскихъ секретаря, секретарь Уилльямса и я, все семеро были заинтересованы въ успехе этого дела; все равно участвовали въ этой оплошности, въ которую Владыка судебъ ввелъ всехъ, очевидно, съ определенною целью. На первыхъ порахъ показалось очень легко исправить эту оплошность. Русскiе министры, получивъ легкiй выговоръ отъ государыни, согласились безъ затрудненiй на обменъ обоихъ экземпляровъ, и курьеръ Уилльямса пустился въ обратный путь. Но насколько первое его путешествiе было быстрымъ, настолько второе замедлилось вследствiе противныхъ ветровъ и продолжилось въ силу обстоятельствъ, а когда онъ привезъ въ Петербургъ утвержденiе, вся обстановка переменилась. Король прусскiй прослышалъ про переговоры Уилльямca, а Англiя узнала, что Австрiя добивалась во Францiи заключенiя новаго союзнаго договора.
Это внезапное стеченiе обстоятельствъ побудило Англiю соединиться съ прусскимъ королемъ, такъ что союзный договоръ последняго съ Георгомъ II, по которому они обязались не допускать вступленiя въ Германiю какихъ-либо иностранныхъ войскъ, былъ подписанъ за несколько дней ранее такого же договора, на основанiи котораго Францiя, по требованiю Австрiи, обязалась выставить войска на ея помощь.
Въ виду изложеннаго, утрачивалъ всякое значенiе договоръ, только-что заключенный Уилльямсомъ съ Россiей и основанный на ложныхъ основанiяхъ системы, противополагавшей Англiю, Австрiю и Россiю Францiи и Пруссiи. Такое сопоставленiе одно вызвало бы неудовольствiе Елисаветы, даже если бы она не была расположена къ Францiи миссiею некоего Дугласа {Шотландецъ Мэкензи Дугласъ прибылъ въ 1765 г. (4 октября); онъ былъ отправленъ въ качестве агента секретной дипломатiи Людовика XV.}, приверженца Стюартовъ, котораго Францiя подослала въ Россiю (безъ всякаго оффицiальнаго характера и на его рискъ) для того, чтобы изследовать первые пути.
Онъ обратился сперва въ самому кавалеру Уилльямсу, представившись шотландцемъ-католикомъ, но вернымъ подданнымъ Георга II, путешествовавшимъ въ северныхъ странахъ для своего здоровья.
Въ виду такого вымышленнаго повода и отсутствiя какихъ-либо писемъ на его имя, Уилльямсъ съ перваго же раза убедился, что Дугласъ -- французскiй агентъ; онъ объ этомъ предупредилъ министерство, но Дугласъ нашелъ способъ понравиться некоторымъ изъ его чиновниковъ.
Выждавъ немного, онъ пересталъ таиться и призналъ, что онъ предшествовалъ министру съ оффицiальнымъ характеромъ, котораго Францiя готовилась прислать въ Россiю, чтобы возобновить связь между обоими дворами, прерванную со времени отъезда Далiона (Dalion) {Полномочный министръ Далiонъ прибылъ въ 1744 и оставался при императорскомъ дворе до 1747, когда произошелъ разрывъ между Россiей и Францiей.}.
За несколько месяцевъ до Дугласа прiехалъ какой-то Mecсонье {Мессонье де-Валкруассанъ (Meissonnier de Valcroissant).}, который, будучи знакомъ съ княземъ Адамомъ Чарторыйскимъ {Кн. Адамъ Чарторыйскiй, сынъ кн. Августа-Александра Чарторыйскаго, русскаго воеводы, дяди Понятовскаго.} въ Турине, выпросилъ у него письмо съ целью быть принятымъ у Уилльямса на службу и въ его домъ подъ видомъ француза, недовольнаго порядками своего отечества. Мессонье обратился сперва ко мне, все отъ имени моего двоюроднаго брата.
Когда я объ этомъ сказалъ Уилльямсу, онъ мне предъявилъ письменное предупрежденiе, которое онъ получилъ несколько дней тому назадъ отъ императора Франца І-го; въ немъ заключались точныя приметы этого Мессонье и сведенiя о томъ, какимъ способомъ онъ постарается проникнуть къ нему, Уилльямсу, въ качестве шпiона. Такъ какъ все обстоятельства вполне согласовались съ действительностью, я ответилъ Мессонье отъ имени Уилльямса, что онъ долженъ благодарить судьбу за то, что нашелъ въ лице Уилльямса человека добросердечнаго, который не желалъ причинить ему несчастье; что, зная его намеренiя, я ему советовалъ отказаться отъ нихъ и покинуть какъ можно скорей это государство, и даже предлагалъ выдать ему паспортъ, безъ котораго нельзя выехать изъ Русской имперiя. Мессонье, не смутившись, отрицалъ все и вздумалъ жаловаться на то, что его обвиняли въ промысле, совершенно не подходившемъ, какъ онъ говорилъ, къ его характеру. Тщетно я его уговаривалъ не прикидываться, объяснивъ ему, что онъ не зналъ страны, въ которой находился, что въ ней французы на плохомъ счету (и это тогда была совершенная правда), и что за малейшiй признакъ шпiонства онъ навлечетъ на себя суровое обращенiе со стороны правительства, хотя бы онъ вздумалъ объяснить для своей защиты, что онъ прибылъ наблюдать не за русскими, но за англiйскимъ посломъ. Все это было напрасно: онъ отказался выехать изъ Петербурга; а такъ какъ онъ былъ французъ и при томъ безъ всякой совести, то скоро онъ былъ заподозренъ. Въ виду того, что, по сведенiямъ полицiи, онъ бывалъ въ доме Уилльямса, министерство запросило последняго насчетъ Мессонье. Тогда Уилльямсъ ничего не скрылъ изъ того, что зналъ, и французъ былъ подвергнутъ строгому тюремному заключенiю.
дворъ причислилъ его жалобу къ темъ претензiямъ, которыя онъ считалъ за мною, хотя въ действительности я все сделалъ, что могъ для него, чтобы предупредить этого француза о томъ, что его ожидало. Это не было, однако, единственнымъ случаемъ, когда мне отплатили зломъ на те услуги, которыя я оказывалъ.
Успехи Дугласа скоро сделались столь осязательными, что Уилльямсу стало только противно на той сцене, на которой онъ надеялся играть такую видную роль. Страстность его темперамента, чувствительность его нервовъ и оскорбленное самолюбiе скоро довели его до того, что онъ призналъ справедливость совета, даннаго ему несколько летъ тому назадъ знаменитымъ англiйскимъ хирургомъ Чесельдономъ, сказавшимъ ему: "устранитесь отъ делъ, они для васъ пагубны". Онъ сделался болезненнымъ, скучнымъ; имъ такъ странно завладели впечатленiя отъ предметовъ, занимавшихъ его одинъ вследъ за другимъ, что я виделъ, какъ этотъ человекъ, поражавшiй меня столько времени своимъ возвышеннымъ умомъ, ослабевалъ до такой степени, что онъ не могъ удерживаться отъ слезъ, когда два раза подъ рядъ ему не везло въ игре, кончавшейся пустяками. Иногда, по ничтожному поводу, онъ поддавался, къ стыду своему, такимъ порывамъ гнева, отъ которыхъ онъ прежде воздерживался. и помню, между прочимъ, одинъ вечеръ, когда, после продолжительной беседы со мною и двумя англичанами, находившимися въ Петербурге, Комбомъ и Вудвардомъ, я съ пасторомъ англiйской колонiи Дюморескомъ, разговоръ случайно перешелъ на нескончаемую тему о свободе воли и предопределенiи. Эти вопросы привели къ однороднымъ, изъ которыхъ по одному Уилльямсъ утверждалъ, что не было ни одного событiя въ жизни человеческой, счастливаго или несчастнаго, которое не могло бы быть приписано какой-нибудь ошибке человека или какой-нибудь его заслуге.
Мне казалось, что ударъ грома въ солнечный день, землетрясенiе въ стране, которая его никогда до того не испытывала, могли, напримеръ, быть отнесены къ числу случайностей, которыя не въ силахъ была предупредить никакая человеческая предусмотрительность и которыхъ было достаточно для того, чтобы разрушить самые хитросплетенные планы.
Каждый сказалъ свое слово: случилось, что все собеседники объявили себя одного мненiя со мною, кроме Уилльямса, который былъ въ дурномъ расположенiи духа уже изъ-за того, что онъ одинъ остался при своемъ мненiи. Последовала минута молчанiя, но я имелъ неосторожность его прервать, выступивъ, я уже не знаю, съ какимъ новымъ доводомъ въ подтвержденiе своего мненiя.
Тогда Уилльямсъ не выдержалъ, и, вставъ какъ сбесившiйся, онъ сказалъ: "я не могу выносить такое противоречiе мне въ моемъ доме; а прошу васъ изъ него выйти и объявляю, что не хочу васъ более видеть во всю мою жизнь". Затемъ онъ насъ оставилъ, хлопнувъ за собой дверью въ своей спальне. Остальные гости разошлись; я остался одинъ, предавшись самымъ грустнымъ и тяжелымъ размышленiямъ.
Я говорилъ себе: съ одной стороны -- какъ вынести такое оскорбленiе, но съ другой -- какъ за него отплатить? Онъ -- посолъ, но еще более онъ -- мой благодетель, такъ какъ онъ служилъ мне гувернеромъ, наставникомъ, опекуномъ. Мои родители доверили меня ему.
Онъ меня любилъ такъ продолжительно и такъ нежно.
Онъ, безъ сомненiя, не правъ, но я, зная въ особенности его состоянiе, долженъ былъ бы более пощадить его щепетильность.
Подъ влiянiемъ самыхъ противоположныхъ чувствъ, я направился машинально къ двери его спальной; онъ отказался ее отворить.
Возвратившись въ комнату, где произошелъ споръ, я наткнулся на полуоткрытую стеклянную дверь, ведущую на балконъ, куда я вступилъ.
Была уже ночь. Опершись объ решетку балкона, я углубился въ размышленiе; отчаянiе овладевало мною. Нога моя уже подымалась, чтобъ перешагнуть за решетку, когда я почувствовалъ вдругъ, что какая-то сила увлекала меня назадъ. То былъ Уилльямсъ, который появился въ этотъ моментъ.
Онъ спросилъ у своихъ людей, что я делалъ. Ему сказали, что я уже довольно давно находился на балконе. Онъ вбежалъ туда и спасъ меня.
Несколько минутъ мы стояли оба не въ силахъ вымолвить ни слова другъ другу.
Наконецъ, онъ провелъ меня въ свою комнату. Когда голосъ возвратился у меня, я ему сказалъ: "Убейте меня скорее, но не говорите, что вы не хотите меня видеть". Онъ мне ответилъ, обнявъ меня со слезами на глазахъ, и, продержавъ меня некоторое время въ объятiяхъ, просилъ никогда не вспоминать о случившемся и не делать о томъ упоминанiя. Я счелъ за счастiе обещать ему это.
Положенiе мое на этомъ балконе становилось ужаснымъ вследствiе состоянiя моего сердца, которое въ то время было увлечено самымъ сильнымъ и искреннимъ образомъ. Моя душа, а равно мои чувства были преисполнены привязанности, нежности и уваженiя, доходившаго до обожанiя. Уилльямсъ былъ моимъ довереннымъ, моимъ советникомъ и моимъ пособникомъ. Ему, какъ послу, легко было иметь доступъ къ особе, къ которой открыто я не могъ подходить; черезъ него я получалъ тьму сообщенiй. По той же причине его домъ, въ которомъ я жилъ, являлся для меня такимъ вернымъ убежищемъ, какого я не могъ бы найти въ другомъ месте. Я бы лишился всего этого, если бы я прервалъ сношенiя съ Уилльямсомъ. Могъ ли я даже знать, что после такой явной размолвки я буду уверенъ въ моей тайне и въ тайне той особы, благо которой я ставилъ выше моего собственнаго. Въ другое время я бы съ негодованiемъ отбросилъ одну мысль о возможности такого коварства со стороны Уилльямса. Но изъ всего происшедшаго я имелъ основанiе подозревать, что его умъ разстраивался и что, увлеченный порывомъ страстей, онъ былъ въ состоянiи совершить самые неблаговидные поступки безъ того, чтобы они могли быть ему, какъ бы сказать, вменяемы. Этотъ страхъ меня покинулъ, какъ только мы помирились, такъ какъ я любилъ его почти какъ отца и такъ какъ я имелъ эту существенную потребность въ отце, которая является двигателемъ жизни и особенно молодости {Это место является не совсемъ понятнымъ, почему приводимъ его въ подлиннике: "parceque je l'aimais presque comme un père et parceque j'avais ce besoin essentiel des pères qui fait le ressort de la vie et surtout de la jeunesse".}. Именно Уилльямсу было поручено поведать Бестужеву, бывшему тогда великимъ канцлеромъ Россiйской имперiи, эту тайну. Более шести месяцевъ она ускользала отъ него, несмотря на его бдительность, на его шпiоновъ и даже на его особенное желанiе, которое его сильно озабочивало, управлять привязанностями принцессы, обожаемой до такой степени, что самъ былъ влюбленъ въ нее. Онъ тщетно пытался предоставить ей любимцевъ по своему выбору; съ этой целью онъ заметилъ одного графа Лендрофа {Собственноручное замечанiе Понятовсхаго: "Онъ умеръ несколько летъ после". Въ тексте стоить: "comte Lehndroff". Въ Пруссiи существуетъ и теперь семейство графовъ Лэндорфъ (Lehndorff), родоначальникъ котораго Агасферъ Лэндорфъ (1634--1694) былъ возведенъ въ графское достоинство Римской Имперiи въ 1687; у его сына Агасфера Эрнста (1691--1781 г.) было два сына, изъ которыхъ старшiй, графъ Гергартъ Эрнстъ, родившiйся въ 1734 г., прусскiй капитанъ гвардейской пехоты, соответствуетъ тому, что говорится въ запискахъ Понятовскаго: онъ былъ молодъ, ему было въ 1765 году 21 годъ и умеръ онъ действительно скоро после того отъ ранъ полученныхъ въ сраженiи подъ Гохкирхеномъ въ 1758 г. Намъ, однако, не удалось выяснить, по какому поводу онъ прiезжалъ въ 1765 г. въ С. -Петербургъ и представился ко двору.}, который представленъ былъ ко двору въ одинъ день со мною и котораго любопытные придворные въ тотъ же вечеръ восхваляли нарочно великой княгине. Она ответила, что изъ обоихъ полякъ ей более нравился. Эти слова, сказанныя ею безъ всякаго намеренiя, были замечены Львомъ Александровичемъ Нарышкинымъ, бывшимъ тогда камеръ-юнкеромъ при ней, а теперь оберъ-шталмейстеромъ, который, скоро познакомившись со мной, стараясь сблизиться, передалъ мне эти слова и продолжалъ мне пересказывать все, что могло внушать мне надежду. Долго я избегалъ его льстивыхъ речей, мой умъ былъ такъ предубежденъ противъ козней и шпiонства придворныхъ вообще и въ частности противъ опасности, угрожавшей мне при настоящемъ дворе. Мне чудились страшные разсказы изъ царствованiя Анны Іоанновны, отъ имени которой русскiе еще содрогались. Я зналъ, что у меня былъ предшественникъ въ лице Салтыкова {Сергей Васильевичъ Салтыковъ, камергеръ великаго князя Петра Федоровича, женатый на фрейлине императрицы, Матрене Павловне Балкъ. Его связь съ Екатериной продолжалась съ 1762 ко 1764 годъ. 20 сентября этого года родился великiй князь Павелъ Петровичъ. Салтыковъ былъ посланъ въ Стокгольмъ съ объявленiемъ о рожденiи великаго князя; въ декабре 1754 года онъ вернулся въ С. -Петербургъ и назначенъ былъ посланникомъ въ Гамбургъ.}, котораго царствующая Елисавета удаляла подъ видомъ миссiи въ Гамбургъ, но я не зналъ, что великая княгиня имела основанiя быть имъ недовольной {Екатерина въ своихъ запискахъ жалуется на то, что Салтыковъ разсказывалъ за границей многое, о чемъ ему следовало молчать. Соч. импер. Екатерины II, XII, стр. 367.}. Впрочемъ, я воображалъ себе последнюю преимущественно занятой честолюбiемъ. Я думалъ, что она -- ярая сторонница Пруссiи, тогда какъ я былъ воспитанъ въ самомъ полномъ отвращенiя ко всему прусскому. Я въ ней предполагалъ столько презренiя со всему, что не напоминало Вольтера. Однимъ словомъ, она мне представлялась до такой степени иною, чемъ она была, что не только изъ осторожности, но по недостатку желанiя, я въ теченiе трехъ месяцевъ старательно избегалъ всего того, что мне казалось одною ловушкою въ речахъ Нарышкина. Онъ велъ себя какъ придворный, предугадывавшiй желанiя, которыхъ ему не доверили и надеявшiйся когда-нибудь заслужить своею смелостью благорасположенiе великой княгиня, при которой находился, ввергая ее противъ ея воли, какъ бы сказать, въ пропасть. Онъ мне наговорилъ столь много, что я решился предпринятъ несколько шаговъ, особенно когда вследствiе одного слова, сказаннаго мною Нарышкину относительно одной дамы, которую я видалъ при дворе, великая княгиня, проходя скоро после того мимо меня, обратилась ко мне со смехомъ и повторила почтя те же слова, которыя я сказалъ, прибавивъ: "Вы, какъ вижу, живописецъ". Скоро после того я осмелился послать записку, на которую Нарышкинъ принесъ мне на следуюшiй день ответъ. Тогда я позабылъ о существованiи Сибири. Несколько дней спустя, Нарышкивъ меня повелъ къ ней самой. Онъ предупредилъ ее только, когда я уже стоялъ у двери ея кабинета въ такую вечернюю пору и въ такомъ месте, где можно было опасаться прохода великаго князя четверть часа после прихода. Такимъ образомъ, великой княгине ничего не осталось делать другого, какъ впустить меня въ себе, иначе она подвергла бы и себя, и меня великой опасности {Начало этой связи должно быть отнесено къ декабрю 1765 года.}.
Ей было двадцать-пять летъ {Екатерина родилась 21 апреля (2 мая) 1729 года.}. Она почти только-что встала после своихъ первыхъ родовъ {Великiй князь Павелъ Петровичъ родился 20 сентября 1764 года.}; въ ту пору она достигла той степени красоты, которая для всякой женщины, если ей суждено быть красивой, обыкновенно является самой высшей.
Волосы у нея были черные при ослепительной белизне кожи и самомъ яркомъ румянце; большiе голубые выпуклые глаза, очень выразительные, ресницы черныя и очень длинныя {Слова: "Les cils noirs et longs" прибавлены рукою Понятовскаго.}, греческiй носъ, ротъ, который, какъ казалось, просилъ поцелуя, руки и плечи верхъ совершенства, станъ гибкiй, скорее высокiй, походка крайне проворная, но вместе съ темъ преисполненная благородства, звукъ голоса прiятный, а смехъ такой же веселый, какъ ея расположенiе духа, вследствiе котораго она переходила съ такою же легкостью отъ самой шаловливой детской игры въ таблице съ шифрами, не пугаясь физическаго напряженiя, потребнаго для разбора ея текста, какъ бы серьезенъ и сложенъ ни былъ самый предметъ занятiй. Стесненное положенiе, въ которомъ она находилась со времени своего брака, а также отсутствiе всякаго общества, соответствовавшаго ея уму, заставили ее прибегнуть въ чтенiю. Она знала очень многое. Ласковая, умеющая схватить слабую сторону всякаго, она съ того времени, прiобретая любовь народа, пробивала путь къ престолу, который она заняла впоследствiи съ такою славою. Такова была та женщина, которую я полюбилъ и которая сделалась вершительницей моей судьбы; вся моя жизнь была ей предана, гораздо искреннее, чемъ то говорятъ обыкновенно все те, которые находятся въ такомъ же положенiя.
По странной случайности мне пришлось ей преподнести, хотя мне уже было двадцать-два года, то, чемъ никто еще не пользовался (ce que personne n'avait en) {Вместо этихъ словъ, приписанныхъ между строками рукою Понятовскаго, стояло зачеркнутое имъ: "des prémices que je n'avais point perdues ni à Paris, ni à Londres", т. -е. "девственность, которой я не потерялъ ни въ Париже, ни въ Лондоне".}.
Первоначально строгое воспитанiе меня удалило отъ всякой гнусной связи, отъ которой впоследствiи меня оградило въ моихъ путешествiяхъ желанiе выйти въ люди и держаться въ такъ называемомъ (особенно въ Париже) хорошемъ обществе. Вследствiе стеченiя разныхъ мелкихъ обстоятельствъ, сопровождавшихъ знакомства, которыя случалось мне делать въ иностранныхъ краяхъ и въ Польше, а также въ самой Россiи, мне какимъ-то страннымъ образомъ посчастливилось сохранить себя какъ бы нарочито целымъ для той, которая съ той поры распоряжалась моей судьбою.
Я не могу отказаться отъ удовольствiя упомянуть здесь о самомъ наряде, въ которомъ я ее засталъ въ этотъ день: то было простое платье изъ белаго атласа, легкая кружевная нашивка съ розовыми лентами служила единственнымъ ея украшенiемъ. Она, такъ сказать, не понимала, какъ было возможно, чтобъ я въ действительности очутился въ ея кабинете; правда, что я часто после того спрашивалъ себя самого, когда мне приходилось, во время придворныхъ прiемовъ, проходить мимо столь многочисленной, стражи и прислужниковъ разнаго рода, какъ это случилось, что я уже столько разъ проникалъ, какъ бы окруженный туманомъ, въ такiя места, въ которыя я не смелъ даже заглянуть при свидетеляхъ.
двигалъ этотъ канцлеръ для того, чтобы вызвать обратно Салтыкова, пребывавшаго тогда въ Гамбурге, которому великая княгиня вместо того, чтобъ видеться съ нимъ въ Россiи, предпочитала отныне продолжить высылку вспомоществованiй по должности, имъ тамъ занимаемой. Къ тому же нужно было обязать Бестужева воспользоваться влiянiемъ, которымъ онъ располагалъ отъ имени императрицы, саксонскiй кабинетъ, съ тою целью, чтобъ я могъ вернуться в Петербургъ по назначенiю этого правительства.
Достаточно было четырехъ строкъ, написанныхъ собственноручно великой княгиней и представленныхъ Бестужеву Уилльямсомъ, для того, чтобъ получить желаемое обещанiе отъ канцлера.
Здесь будетъ уместнымъ сказать, кто былъ этотъ канцлеръ Бестужевъ {Графъ Алексей Петровичъ Бестужевъ-Рюминъ (1698--1767).}.
Родившись въ царствованiе Петра I, онъ былъ отправленъ, по его приказанiю, на службу или скорее на воспитанiе въ двору курфюрста ганноверскаго, который его послалъ, вскоре после того, въ самому Петру I съ возвещенiемъ о своемъ вступленiи на англiйскiй престолъ подъ именемъ Георга I. Петръ великiй такъ обрадовался при виде молодого русскаго, уже немного отшлифованнаго по иностранному и находившагося на службе европейскаго государя, что съ перваго же раза отнесся къ нему благосклонно и назначилъ его, некоторое время спустя, своимъ резидентомъ въ Гамбурге.
После того онъ получилъ назначенiе ко двору датскому и шведскому. По смерти императрицы Анны, онъ находился въ С. -Петербурге и, какъ надо полагать, игралъ уже тогда важную роль, такъ какъ фельдмаршалъ Минихъ, свергая регента Бирона, герцога курляндскаго, призналъ Бестужева достойнымъ, чтобъ его заточили въ крепость, какъ государственнаго преступника. Бестужевъ былъ заключенъ въ нарвскую крепость, а потомъ его перевели въ Копорье. После объявленiя великой княгини Анны Леопольдовны правительницей, Бестужевъ былъ освобожденъ изъ крепости, когда Минихъ отказался отъ всехъ своихъ должностей.
Елисавета, вступивъ на престолъ, назначила его великимъ канцлеромъ, т. -е., согласно штатамъ этого двора, начальникомъ департамента иностранныхъ делъ и, какъ бы сказать, первымъ министромъ. Пока онъ не оживлялся, онъ не умелъ сказать четырехъ словъ подъ рядъ и казался заикавшимся. Коль скоро разговоръ его интересовалъ, онъ находилъ и слова, и фразы, хотя очень неправильныя, но полныя силы и огня, которыя изрекалъ ртомъ, снабженнымъ четырьмя обломками зубовъ, и сопровождались сверкающимъ взглядомъ его маленькихъ глазъ. Выступавшiя у него багровыя пятна на синеватомъ лице придавали ему еще более страшный видъ, когда онъ приходилъ въ гневъ, что случалось съ нимъ часто, а когда онъ смеялся, то былъ смехъ сатаны. Онъ понималъ отлично по-французски, но предпочиталъ говорить по-немецки съ иностранцами, которые владели этимъ языкомъ.
Не умея писать ни на одномъ языке и не зная ничего, какъ бы сказать, самъ по себе, онъ судилъ о работе другихъ по врожденному чувству и почти всегда. правильно. Онъ не обладалъ никакими прiобретенными познанiями по части искусствъ, но все-таки можно было биться о закладъ, что изъ несколькихъ рисунковъ тотъ, который онъ выберетъ, будетъ самимъ красивымъ, особенно если дело касалось предметовъ, которымъ свойственны благородство и величiе, какъ, напримеръ, произведенiй архитектуры. Господствовать безпрепятственно было его страстью.
Иногда онъ былъ способенъ на благородные поступки, именно потому, что онъ по чутью понималъ красоту всякаго рода, но ему казалось столь естественнымъ устранить все, что мешало его намеренiямъ, что онъ не останавливался ни передъ какими средствами. Его душа омрачилась еще более пережитыми имъ событiями техъ страшныхъ царствованiй, при которыхъ онъ возвысился. Предлагая оказать услугу темъ, которыхъ онъ называлъ своими друзьями, даже съ помощью средствъ самыхъ неблаговидныхъ, онъ находилъ весьма страннымъ, чтобы можно было совеститься.
Какъ во всемъ, онъ былъ настойчивъ въ томъ, чего хотелъ. Онъ всю свою жизнь былъ приверженцемъ Австрiи, до ярости отъявленнымъ врагомъ Пруссiи. Вследствiе этого онъ отказался отъ миллiоновъ, которые ему предлагалъ прусскiй король. Но онъ не совестился принять подношенiе и даже просить о немъ, когда онъ говорилъ съ министромъ Австрiи, или Англiи, или Саксонiи, или другого какого-либо двора, которому онъ считалъ нужнымъ благодетельствовать для пользы своего собственнаго отечества. Принять подачку отъ государя, связаннаго дружбой съ Россiей, было по его понятiямъ не только въ порядке вещей, но своего рода призванiемъ могущества Россiи, славы которой, по-своему, онъ действительно желалъ.
Обыкновенно онъ оканчивалъ день, напиваясь съ однимъ или двумя прiятелями. Несколько разъ онъ являлся въ нетрезвомъ виде къ императрице Елисавете, которая питала отвращенiе къ этому пороку, что ему навредило въ ея глазахъ.
13 декабря 1731 г.}, которую онъ справедливо называлъ своею Ксантипой съ той поры, какъ кто-то ему разсказалъ исторiю Сократа. Онъ ее нашелъ въ Гамбурге, где женился; она была незнатнаго происхожденiя; въ молодости была красива, имела дарованiя къ музыке, была умна и весьма причудлива. Она его подчинила до такой степени, что при мне Бестужевъ выслушалъ въ полномъ молчанiи целый потокъ самыхъ грубыхъ оскорбленiй, которыя его супруга ему нанесла за обедомъ изъ-на одного слова порицанiя, которое сорвалось у него противъ ихъ родного сына {Графъ Андрей Алексеевичъ Бестужевъ-Рюминъ, при Елисавете Петровне генералъ-поручикъ, а въ день коронованiя Екатерины II уволенъ со службы съ чиномъ действительнаго тайн. сов., умеръ въ 1767 г. Со смертью его пресеклась графская ветвь Бестужевыхъ-Рюминыхъ; онъ не имелъ детей отъ двухъ своихъ браковъ съ Евдокiей Даниловной Разумовской и съ княжной Анной Петровной Долгорукой, впоследствiи графиней Витгенштейнъ.}. Между темъ этотъ сынъ въ самомъ деле былъ мерзкiй и гнусный уродъ.
Такая материнская ярость Бестужевой являлась темъ более странной, что она, не прощавшая никогда отцу этого негодяя, если Бестужевъ говорилъ что-нибудь дурное о сыне, часто сама жаловалась иностранцамъ на свое несчастiе быть матерью такого урода. Въ этотъ же день она мне разсказала ужасы про него. Она благосклонно относилась ко мне; она говорила, что я приношу ей счастье въ игре; она сажала меня рядомъ съ собой за столомъ, и каждый разъ, какъ я обедалъ у нея, она начинала говорить о своихъ недугахъ, о томъ, что следуетъ постоянно быть приготовленнымъ къ смерти, и объ отвращенiи, которое она имела въ радостямъ этого мiра и даже къ пище всякаго рода.
На это я ей представлялъ, что всякое самоубiйство противоречить началамъ христiанства. Она съ этимъ соглашалась, кушала немного и начинала мне проповедывать въ пользу лютеранства, противополагая ему то, что она называла заблужденiями католичества, прибавляя однако, что Лютеръ совершилъ ошибку, вступивъ въ бравъ съ Екатериной Боръ, такъ какъ, говорила она, не надо вступать въ бракъ, разъ давъ обетъ безбрачiя. Я съ нею соглашался по этому поводу; я ей передавалъ блюда, которыя, какъ было мне известно, она предпочитала; она называла меня своимъ прiемнымъ сыномъ, и уже въ конце второго блюда она начинала обыкновенно мне разсказывать скандалы двора и города, не избегая именъ и кличекъ, и все это такъ громко, что она меня смешила, но вместе съ темъ заставляла трепетать.
Но какова бы она ни была, въ сущности, мужъ ее любилъ; она имела влiянiе на его умъ, она была очень оригинальна, и я ее всегда называлъ мамашей {Эти слова зачеркнуты Понятовскимъ.}. Несмотря на все злобныя речи, которыя она высказывала такъ часто и такъ неосмотрительно насчетъ императрицы, тогда царствовавшей и хорошо знавшей то, что говорилось про нее, Елисавета Петровна отличала Бестужеву въ обращенiи. Здесь уместно будетъ сказать, кто же была эта императрица Елисавета.
По смерти Петра Великаго {Петръ I умеръ 28 января 1725 г.}, во время короткаго царствованiя Екатерины I {Оно продолжалось съ 28 января 1725 г. по 6 мая 1727 г.}, которая не умела писать, ея дочери Елисавете было поручено подписываться за ея мать.
двери которой были открыты. Елисавета приказывала прислужнице переворачивать листы, такъ что Екатерина могла думать, по шелесту переворачиваемыхъ листовъ, что бумаги подписывались; но когда она заходила въ комнату, чтобы взять бумаги, она часто не находила дочери, которая пользовалась этимъ временемъ для любовныхъ свиданiй, такъ что было иногда очень трудно ее отыскать. Екатерина не была строгою матерью; вследствiе гласности и немалаго числа ея любовныхъ похожденiй и страсти съ пьянству, которой она была предана вдобавокъ, ея дочери пользовались большою свободою, а действительное управленiе делами государства ею было оставлено въ рукахъ Меньшикова, какъ по причине личной ея неспособности, такъ и изъ чувства благодарности.
Меньшиковъ {Фельдмаршалъ князь Александръ Данiиловичъ Меньшиковъ, сосланный въ 1727 г., при Петре II, въ Березовъ, где онъ умеръ въ 1729 г. Со слова "Меньшиковъ" -- собственноручная вставка Понятовскаго, заменившая первоначальный текстъ, имъ зачеркнутый: "Меньшиковъ составилъ подложное духовное завещанiе отъ имени Петра Великаго, по которому онъ будто бы назначилъ ее самодержавной государыней после своей смерти".} и архiепископъ Феофавъ удостоверили слухъ, что Петръ I, венчая Екатерину на царство, темъ самымъ имелъ въ виду назначить ее государыней после своей смерти {Конецъ вставки.}. Смелость завершила остальное. Но Петръ былъ совершенно чуждъ мысли передать по своей смерти престолъ Екатерине, особенно после того, какъ онъ открылъ любовную связь своей жены съ камергеромъ Монсомъ {Камергеръ Монсъ (1688-1724).}. За три недели до своей смерти, Петръ велелъ казнить Монса. Онъ не удовлетворялся темъ, что приказалъ его повесить, но повезъ императрицу въ саняхъ какъ бы на прогулку вокругъ виселицы Монса. Я знаю, что сотня писателей, между прочими и Вольтеръ, утверждали, что Петръ Великiй нашелъ въ Екатерине Первой женщину, стоявшую выше своего пола и всехъ русскихъ мужей и единственно способную продолжать предпринятые имъ труды. Но то, что Меньшиковъ подложно выдумалъ, что лесть утверждала въ продолженiе жизни Екатерины I, что повторяли съ того времени изъ любви къ чудесному,-- все это не должно служить препятствiемъ къ тому, что все мною сказанное было сущею правдою; я это знаю изъ вернаго источника.
Одинъ изъ мужей этой нацiя, котораго правдивость общепризнана, передалъ мне разсказъ, слышанный имъ отъ своего отца, командовавшаго однимъ изъ гвардейскихъ полковъ при смерти Петра I, и заключавшiйся въ томъ, что этотъ императоръ составилъ духовное завещанiе, что его любимый карликъ Лука {Въ реестре придворнымъ и дворцовымъ служителямъ за 1725 г. на листе 472 значится после списка деньщиковъ Карла Лука Частихинъ. Въ книге исходящиъ бумагъ кабинета записанъ 7 января 1727 указъ, данный государственному канцлеру графу Г. И. Головнину на изготовленiе диплома Карлу Луке Частихину, котораго императрица Екатерина 24 ноября 1726 г. пожаловала баронскимъ достоинствомъ за его верную службу. Гос. арх., кабинетъ Петра великаго, II, книга 74; IX paзp., No 6.} звалъ место нахожденiя этого завещанiя. Но Лука исчезъ въ день смерти Петра I и появился семнадцать летъ после него, когда императрица Елисавета приказала его найти и доставить изъ Сибири.
Это подложное завещанiе было уничтожено, и Меньшиковъ царствовалъ именемъ Екатерины I {Со словъ: "Одинъ изъ мужей" до слова: "Екатерины I" -- собственноручная вставка Понятовскаго.
Приведенное сказанiе принадлежитъ къ числу слуховъ, которые очевидно были сочинены и передавались при дворе. Известно, что накануне смерти 27 января 1724 г. Петръ въ исходе второго часа потребовалъ бумаги, началъ было писать, но перо выпало изъ его рукъ. Изъ написаннаго могли разобрать только слова: "Отдайте все". Потомъ Петръ велелъ позвать дочь Анну Петровну, чтобъ она написала подъ его диктовку, но когда она подошла къ нему, то онъ не могъ сказать ни слова. На другой день, 28 января, въ начале шестого часа пополудня, онъ умеръ.}.
каждая малейшая подробность, которую они мне передавали, согласовалась съ главнымъ разсказомъ; всякiй угадаетъ, кто мне его сделалъ. По смерти Екатерины I, Петръ II, внукъ Петра I, вступилъ на престолъ; Долгорукiе завладели его умомъ, сослали Меньшикова въ Сибирь; но ихъ могущество прекратилось съ жизнью Петра II, унесеннаго оспою въ могилу въ его первой молодости {Онъ царствовалъ съ 7 мая 1727 г. по 18 января 1730 г.}.
Повидимому, событiе должно было возвести на престолъ или старшую дочь Петра Великаго, великую княгиню Анну, или младшую -- Елисавету.
Но первая была съ мужемъ въ Голштинiи; Елисавета, которая не имела мужа, была, однако, тогда въ родахъ: Россiя и ея тогдашнее правительство были въ такомъ состоянiи, что случай и смелость могли все решить.
Немногiе верховники и въ особенности Долгорукiе нашли моментъ удобнымъ, чтобы сделаться аристократами. Они сочинили формулу присяги съ целью ограниченiя будущаго государя, а такъ какъ дети Іоанна, старшаго брата Петра I, умершаго до него, питали меньше надежды на вступленiе на престолъ, чемъ дети Петра I, то эти верховники дали первымъ преимущество, надеясь на ихъ уступчивость.
Герцогиня Мекленбургская, старшая дочь царя Іоанна Алексеевича, была въ Москве; можетъ быть, по этой причине ее и исключили.
Чемъ менее она была подготовлена къ этому, темъ скорее согласилась на все, чего отъ нея потребовали. Можетъ быть, на ея возведенiе имели влiянiе слова, сказанныя Петромъ I, которыя вспомнили; онъ однажды сказалъ этой великой княгине, которую онъ уважалъ: "Жаль, что ты не мальчикъ".
Она венчалась на царство въ Москве {28 апреля 1730 г.}, после того какъ принесла присягу, по которой она прiобщала въ своей власти этихъ верховниковъ. Но одинъ изъ нихъ, князь Черкасскiй {Князь Алексей Михайловичъ Черкасскiй, впоследствiи государственный канцлеръ (род. 1680 ум. 4 ноября 1742). Понятовскiй ошибочно причисляетъ его къ верховникамъ; Черкасскiй членомъ Верховнаго Тайнаго Совета не былъ; при вступленiи Анна Іоанновны на престолъ въ 1730 г. онъ стоялъ во главе одной изъ шляхетскихъ группъ, действовавшихъ противъ верховниковъ.}, представилъ ей, несколько недель после сего, прошенiе, въ которомъ говорилось какъ будто бы отъ всего народа, что онъ не можетъ быть счастливъ иначе какъ подъ властью самодержавною, какою была власть предшественниковъ Анны Іоанновны; вследствiе чего ее умоляли не разделять своей власти ни съ кемъ.
Анна Іоанновна заставила себя легко убедить въ томъ, что таково было желанiе всей Россiи.
Она объявила себя государыней самодержавной.
въ Россiи еще людей съ этой фамилiей.
Ясно, что въ это царствованiе страха и самаго ужаснаго деспотизма цесаревна Елисавета Петровна подвергалась бдительному надзору.
Первоначально думали выдать ее поскорее замужъ. Действительно, были начаты некоторые переговоры о выдаче ея за короля Францiи Людовика XV {Мысль о браке Елисаветы съ королемъ Людовикомъ XV принадлежала еще Петру I.}.
Затемъ Кули-Ханъ просилъ ея руки для себя {Такмасъ Кули-Ханъ, шахъ персидскiй, при воцаренiи принявшiй имя Надиръ-Шаха (р. 1688 ум. 1747 г.).}. Все эти переговоры только зарождались, а такъ какъ Елисавета Петровна была исключительно занята своими удовольствiями, то признали, что ея не стоитъ опасаться.
После смерти Анны Іоанновны, Биронъ {Императрица Анна Іоанновна умерла 17 октября 1740 г. Курляндскiй герцогъ Эрнстъ Іоаннъ Биронъ (1690--1772), въ 1741 г. сосланъ въ Пелымъ; Елисавета Петровна перевела его въ Ярославль, вернулся же онъ при Петре III; Екатерина II въ 1762 г. возвратила ему герцогство.} представилъ завещанiе, которымъ она объявляла его регентомъ имперiи, впредь до совершеннолетiя великаго князя Іоанна, сына принцессы Анны Мекленбургской, дочери старшей сестры императрицы Анны, замужемъ за принцемъ Ульрихомъ Брауншвейгскимъ, младшимъ братомъ царствовавшаго герцога того же имени и старшимъ братомъ принца Фердинанда, который сражался столь славно противъ французовъ съ 1758 по 1763 г.
политикой немного приласкать самое царевну Елисавету Петровну, которую онъ держалъ въ загоне во время царствованiя Анны Іоанновны. Онъ, какъ говорятъ, предложилъ ей вступить въ бракъ съ его сыномъ Петромъ, теперешнимъ герцогомъ курляндскимъ. Но среди этихъ проектовъ фельдмаршалъ Минихъ, ни съ кемъ не сговорившись, что помощью восемнадцати солдатъ, не знавшихъ, куда онъ ихъ велъ, низвергъ регентство Бирона {Фельдмаршалъ графъ Бурхардтъ-Христофоръ Мигихъ (1688--1767) свергъ Бирона 8 ноября 1740 г., получилъ отставку 6 ноября 1741 г., сосланъ въ Пелымъ, откуда возвращенъ въ 1762 г.} объявилъ правительницею принцессу Анну Леопольдовну, вскоре поссорился съ нею изъ высокомерiя, сложилъ съ себя все свои должности и собирался уезжать, когда детское и мелочное тщеславiе ввергло его самого въ беду.
По его просьбе онъ получилъ отставку самую почетную.
Остерманъ составилъ ему панегирикъ для того только, чтобъ онъ поскорее уезжалъ; этотъ документъ даже былъ подписанъ, но Минихъ, увидавъ патенты, украшенные минiатюрами и трофеями, пожелалъ, чтобъ его указъ объ отставке былъ украшенъ точно такъ же. Онъ зналъ о проискахъ, начатыхъ въ пользу Елисаветы; онъ виделъ слабость и упущенiя правительства регентши, которая меньше занималась делами, чемъ любовными похожденiями съ саксонскимъ посланникомъ графомъ Линаромъ и своею распрею съ принцемъ-супругомъ.
Впрочемъ, она была добра и снисходительна, и даже сама передавала Елисавете о всехъ предупрежденiяхъ, которыя она получала на ея счетъ; она удовлетворилась клятвою, которую принесла ей Елисавета въ свое оправданiе.
Минихъ зналъ все это, предсказывалъ, что случилось, но отложилъ свой отъездъ на два дня для того, чтобы прибавили къ его указу объ отставке какой-то турецкiй тюрбанъ и лавровый венокъ.
1742 г.; во второй разъ онъ прiехалъ 25 ноября 1748 и былъ высланъ подъ военнымъ конвоемъ изъ Москвы iюня 1744 г.} настаивалъ передъ Елисаветой, чтобъ она решилась сделаться императрицей, потому что правительница была расположена въ Австрiи, и потому что онъ самъ, будучи однимъ изъ любовниковъ великой княгиня, разсчитывалъ возвести на престолъ императрицу, дружественно расположенную къ Францiи.
Изъ детей Петра Великаго лишь она одна еще была въ живыхъ. Она была красива, обходительна съ русскими всехъ слоевъ и, насколько незначительность ея состоянiя ей позволяла, щедра въ отношенiи въ своимъ многочисленнымъ любовникамъ, изъ которыхъ большинство принадлежало къ гвардейцамъ или къ духовному сословiю. Русскiй народъ большею частью, еще не просвещенный и суеверный, ненавиделъ все, что казалось немецкимъ съ той поры, какъ Биронъ и Минихъ проявили свою власть съ такимъ жестокимъ гнетомъ, управляя отъ имени императрицы Анны и принцессы Анны Леопольдовны.
Последняя родилась въ Германiи, ея супругъ и ея любовникъ были немцы; весь ея дворъ казался немецкимъ. Ненависть русскихъ въ иностранцамъ сильно помогла Елисавете образовать ея партiю, хотя сама великая княгиня много труда къ тому не прилагала. Вялая и робкая, она откладывала исполненiе предначертанiй своихъ друзей. Принцесса регентша Анна узнала о томъ и сама ее допрашивала по этому поводу. Елисавета подъ клятвой отреклась отъ всего, но пока она говорила съ Елисаветой, Остерманъ {Графъ Генрихъ Іоаннъ Остерманъ (1686--1747), сосланъ въ Березовъ.}, который стоялъ во главе управленiя со времени увольненiя Миниха, послалъ за Лестокомъ {Графъ Іоаннъ Германъ Лестокъ, въ 1748 г. сосланъ въ Угличъ, оттуда въ Великiя Луки, откуда освобожденъ въ 1762 г. Петромъ III.}, врачомъ Елисаветы, ея довереннымъ и посредникомъ между всю и Ла-Шетарди, душою всехъ ея советовъ. Лестокъ, родившiйся въ Германiи, но отъ родителей французовъ, выселившихся изъ своего отечества, считался французомъ. Ловкiй и смелый, онъ не пошелъ въ Остерману, но сказалъ великой княгине, передавшей ему вопросъ правительницы:
"Вамъ необходимо решиться быть императрицей въ эту же ночь, иначе завтра же вы будете заточены въ монастырь, а я колесованъ".
Она не могла держаться на ногахъ отъ страха и нерешительности: тогда, говорятъ, она произнесла обетъ никого не подвергать смерти и казни, если она вступитъ на престолъ. Лестокъ почти насильно оттащилъ ее отъ налоя, у котораго она молилась, и, бросивъ въ сани, повезъ ее въ гвардейскiя казармы, а оттуда во дворецъ.
правительницы, такъ что еще до зари {Переворотъ совершился въ ночь съ 6-го на 7-е декабря 1741 года.} Елисавета стала императрицей такъ же легко, какъ Анна сделалась регентшей.
Верная своему обету, она не казнила техъ, которыхъ она переместила, но она сослала Миниха туда, куда имъ былъ сославъ Биронъ. Остермана сослали не такъ далеко. Принцесса Анна Леопольдовна, ея супругъ и ихъ сынъ были сперва отправленъ въ Ригу, какъ будто для того, чтобъ ихъ выслать въ Германiю, но, несколько месяцевъ спустя, Іоаннъ Антоновичъ былъ заключенъ въ Шлиссельбурге, откуда онъ не вышелъ; мать отправили въ сторону Москвы, где она умерла, родивъ еще другихъ детей; после ея смерти место пребыванiя принца Ульриха осталось тайною.
Годъ спустя, две дамы высшаго круга Бестужева {Жена оберъ-гофмаршала графа Михаила Петровича Бестужева-Рюмина, графиня Анна Гавриловна, рожденная графиня Ягужинская.}, невестка канцлера Бестужева, котораго Елисавета вернула изъ ссылки, и Лопухина {Жена вице-адмирала Степана Васильевича Лопухина, Наталiя Федоровна, урожденная Балкъ, известная красавица.} подверглись наказанiю кнутомъ; кроме того, имъ вырезали языки {Это произошло въ 1743 г.}.
Самъ Лестокъ, некоторое время спустя, былъ сосланъ въ Сибирь. Въ оправданiе этихъ строгостей, мне передавали более или менее вескiя основанiя, большинство же объясняло ихъ исключительно сплетнями. После кроваваго управленiя Анны Іоанновны, царствованiе Елисаветы Петровны показалось русскимъ все-таки милосерднымъ. Правда, что тысячи маленькихъ придирокъ, причиненныхъ женскою завистью, которыя Елисавета Петровна преувеличивала до невероятности, произвели очень чувствительныя разочарованiя, вызвали опалы, даже потери состоянiй для многихъ, но не было все-таки смертныхъ приговоровъ, тогда какъ великая Елисавета, королева Англiи, обвиняется въ томъ, что приказала умертвить свою двоюродную сестру, другую королеву, изъ-за того, что она была красивее ея. Въ наружности Елисаветы Петровны можно было узнать черты лица ея отца, какими оне представляются въ снимке изъ воска съ его лица, хранящемся въ С. -Петербургской Академiи, съ той разницей, что крупныя черты Петра I соответствовали величине его лица, тогда какъ у его дочери, за исключенiемъ ея глазъ, прочiя черты лица были очень мелка; его внешнее очертанiе казалось темъ более значительнымъ, что верхняя часть лба удалялась неимоверно назадъ, такъ что волосы у нея спереди начинали рости почти на самой макушке. Ея волосы были рыжеваты; разстоянiе отъ ея плечъ до верхней застежки ея корсета было громадное; несмотря на все эти недостатки, это была женщина, которая могла нравиться и очень нравилась. Глаза у нея были большiе и красивые, носъ невеликiй, ротъ маленькiй, зубы прекрасные. Тело казалось очень крепкимъ и белымъ; руки отличались своимъ совершенствомъ и были поразительно малы, оне, какъ будто, не могли принадлежать такому туловищу.
Она была, впрочемъ, очень легка въ походке и на седле; я самъ виделъ, какъ она изящно и благородно танцовала менуэтъ.
внешностью и своимъ обращенiемъ.
Она являлась всего привлекательнее, когда она смотрела прямо на васъ, профиль ей былъ меньше къ лицу; при взгляде на нее сбоку чрезвычайно выступала выпуклость ея лба и груди.
При ея воцаренiи, человекомъ, къ которому она более другихъ была привязана, былъ певчiй ея капеллы, малороссъ по происхожденiю. Уезжая въ казармы передъ переворотомъ, вследствiе котораго она сделалась императрицей, она, какъ говорятъ, заперла своего любовника на ключъ, чтобъ онъ не разделялъ съ нею опасности. Будучи императрицей, она его осыпала орденами, назначила его фельдмаршаломъ, сочеталась съ нимъ тайнымъ бракомъ, и хотя она впоследствiи ему много разъ изменяла, но, однако, держала его съ почестью и постоянно при себе. Онъ назывался графомъ Алексеемъ Григорьевичемъ Разумовскимъ {Графъ А. Г. Разумовскiй (1709--1771).}.
Широкоплечiй, тяжеловесный, Алексей Разумовскiй обладалъ красивой наружностью; на его внешности отражалась его душа, мягкая, тихая, ленивая до безконечности, но не лишенная смекалки.
Его не разъ предупреждали насчетъ новой возрождавшейся привязанности императрицы. Его ответъ (когда онъ его произносилъ) былъ обыкновенно таковъ: "дайте ей развлечься"; а когда ему передавали о неверности другихъ любимцевъ государыни, онъ иногда показывалъ видъ, что слыхалъ о томъ уже давно.
{Графъ Петръ Ивановичъ Шуваловъ (1711--1762), генералъ-фелдцейхмейтеръ, потомъ -- генералъ-фельмаршалъ, жен. 1) на Марье Егоровне Шепелевой, 2) на княжне Анне Ивановне Одоевской.}, такъ какъ ему показалось, что онъ выдумалъ занимать его передъ дверью въ то время какъ, по его догадкамъ, государыня находилась вдвоемъ съ известнымъ графомъ Панинымъ, который впоследствiи былъ первымъ министромъ имперiи. Петръ Шуваловъ скрылся, Разумовскiй засунулъ ножъ въ ножны и на глазахъ всехъ придворныхъ, которые подумали, что онъ потерянный человекъ, спокойно ушелъ въ свою комнату. Изъ нея онъ не вышелъ, не желая обращаться къ государыне, несмотря на все настоянiя своихъ друзей. Два дня спустя, Елисавета сама пришла въ его комнату, таща за собою за чубъ того же Петра Шувалова и принуждая его на коленяхъ просить прощенiя у Разумовскаго, который сказалъ ему тогда: "я тебе прощаю, какъ Іисусъ Христосъ простилъ своимъ врагамъ!" и миръ былъ возстановленъ въ императорскомъ дворце.
Въ царствованiе Елисаветы Петровны при ея дворе было столько же любовныхъ похожденiй, сколько совершено церковныхъ требъ; она постилась и заставляла строго поститься. Что же касается Панина {Никита Ивановичъ Панинъ (4718--1783), известный дипломатъ.}, то онъ разъ заснулъ у двери бани, вместо чтобъ въ нее войти, какъ того ожидала Елисавета Петровна; она после купанiя приказала, чтобъ его не будили, но передали ему, когда онъ проснется, что онъ назначается посланникомъ въ Швецiю, и онъ тамъ оставался четырнадцать летъ, до той поры, пока не былъ объявленъ наставникомъ великаго князя Павла Петровича.
Младшiй братъ графа Алексея Разумовскаго {Графъ Кириллъ Григорьевичъ Разумовскiй (1728--1808), последнiй гетманъ малороссiйскiй.} былъ вызванъ изъ Украины, чтобъ воспользоваться положенiемъ старшаго брата. Это былъ красивый, сильный восемнадцатилетнiй юноша.
Начали его обучать грамоте, а такъ какъ онъ не уступалъ брату въ наклонности къ лени, то онъ ложился въ саду на брюхо и читалъ склады.
Когда онъ немного научился писать, его отправили въ Берлинъ, где его наставникъ, Тепловъ по имени, схватилъ болезнь, отъ которой онъ долженъ былъ предохранить своего питомца.
достаточно несколькихъ месяцевъ, которые онъ провелъ въ Берлине, чтобъ изучить французскiй языкъ гораздо лучше, чемъ большая часть его соотечественниковъ, и чтобы напомнить тысячу французскихъ и итальянскихъ песенъ, которыя онъ, обладая прекраснымъ голосомъ и веселымъ духомъ, превосходно исполнялъ въ теченiе всей своей жизни.
Его сделали гетманомъ съ рангомъ фельдмаршала, командиромъ гвардiи Измайловскаго полка и, наконецъ, президентомъ Академiи.
Онъ самъ смеялся надъ последнимъ своимъ назначенiемъ, а когда императрица ему предложила принять начальство надъ всеми ея войсками въ войне противъ прусскаго короля, онъ спросилъ ее, неужели решилась она погубить все свое войско.
Оригинальный, жизнерадостный, смешной до невероятности, смахивавшiй на слона, росту котораго онъ почти достигалъ и на котораго онъ походилъ своей силою и своей неповоротливостью, графъ Кириллъ Разумовскiй очень былъ привязанъ къ нынешней императрице Екатерине II, несмотря на то, что онъ осмелился съ большимъ рискомъ для самого себя оказать ей сопротивленiе въ одномъ очень щекотливомъ случае, потому что онъ считалъ честь имперiи задетой.
Изъ всехъ русскихъ я более другихъ сблизился съ нимъ и питаю къ нему наиболее дружескiя чувства, хотя онъ былъ флегматикомъ, но все-таки онъ не былъ столь равнодушенъ, какъ его братъ, по отношенiю къ милостямъ, которыми пользовался во время моего пребыванiя въ Россiи Иванъ Ивановичъ Шуваловъ, двоюродный братъ вышеназваннаго Петра Ивановича, произведенный изъ пажей въ камергеры и прозванный Бестужевымъ M-r Pompadour {Иванъ Ивановичъ Шуваловъ (1727--1797) камергеръ и кураторъ московскаго университета.}.
цель -- обезпечить за собою благодарность сильнаго Разумовскаго и устранить отъ престола Петра голштинскаго принца, личныя качества котораго не предвещали никакого счастья имперiи и коего происхожденiе отъ старшей дочери Петра I могло породить новые перевороты. Но императрица не вняла смелому совету Бестужева или за недостаткомъ решимости, или по чувству справедливости, полагая, что престолъ по праву принадлежалъ ея племяннику. Но ея опасенiе, что онъ вступитъ на престолъ при ея жизни, было, вероятно, причиною того дурного воспитанiя, которое она ему дала, того дурного общества, которымъ она его окружила, и того недоверiя, которое всегда замечалось въ ней противъ него, несмотря на презренiе, съ которымъ она относилась къ нему. Хотя его бабка была сестрою Карла XII, а мать -- дочерью Петра Великаго, природа создала его трусомъ, обжорой и личностью во всемъ столь смешною, что нельзя было, при его виде, не сказать себе: "Вотъ подлинный шутъ гороховый" (arlechino finto il principe).
Какъ надо думать, его кормилица и первые наставники въ его собственномъ отечестве были пруссаками или преданы прусскому королю, такъ какъ онъ съ детства возымелъ такое сильное и вместе съ темъ такое смешное чувство благоговенiя и вежливости къ этому государю, что самъ прусскiй король говорилъ про эту страсть (и въ действительности это была страсть): "Я -- его Дульцинея; онъ никогда меня не видалъ, и онъ въ меня влюбился, какъ Донъ Кихотъ".
Ему было двенадцать или тринадцать летъ, когда Елисавета вызвала его въ Россiю; она его обратила въ православiе и объявила своимъ наследникомъ.
Онъ, однако, сохранилъ всегда большую склонность въ лютеранству, въ которомъ родился; онъ всегда преувеличивалъ значенiе своихъ голштинскихъ владенiй, и онъ былъ убежденъ, что войска, которыми онъ въ нихъ располагалъ и во главе которыхъ онъ сражался, я не знаю сколько разъ, были первыми въ мiре после прусскихъ и стояли несравненно выше русскихъ войскъ. Онъ однажды сказалъ графу Эстергази, послу венскаго двора при Елисавете Петровне: "Съ какой стати вы ждете успеха противъ прусскаго короля, когда нельзя сравнять ваши войска даже съ моими, а я самъ долженъ сознаться, что они уступаютъ въ качествахъ войскамъ прусскаго короля".
Онъ мне сказалъ также при одномъ изъ техъ задушевныхъ возлiянiй, которыми онъ удостоивалъ меня довольно часто: "Посмотрите, какъ я несчастливъ: я долженъ былъ вступить на службу короля прусскаго; я бы ему служилъ со всемъ рвенiемъ по мере моихъ способностей; думается, я не ошибусь, если скажу, что теперь я бы уже командовалъ полкомъ въ чине генералъ-маiора и, можетъ быть, въ чине генералъ-лейтенанта; а случилось совсемъ не то, и вотъ меня привезли сюда, сделали меня великимъ княземъ этой проклятой страны". Онъ продолжалъ болтать, браня русскiй народъ самыми площадными словами, которыя были ему привычны, но иногда выражаясь въ самомъ деле очень смешно, такъ какъ онъ не былъ лишенъ известнаго рода остроумiя. Онъ былъ не глупъ, но не въ своемъ разуме; а такъ какъ онъ любилъ выпить, то этимъ еще онъ способствовалъ разстройству своихъ умственныхъ способностей, уже безъ того тронутыхъ; къ тому же онъ обыкновенно курилъ. Фигура его была чрезвычайно тощая и тщедушная; одевался онъ большей частью въ голштинскiй мундиръ, иногда же въ городское платье, но всегда такъ смешно и такъ безвкусно, что имеетъ видъ какого-то пугала или наряженнаго шута итальянской комедiи.
Для своей супруги онъ былъ постояннымъ горемъ, такъ какъ ей всегда приходилось или терпеть отъ него, или же за него краснеть; онъ вечно путалъ въ своемъ воображенiи разсказы о покойномъ короле Пруссiи, деде теперешняго, котораго англiйскiй король Георгъ II, его шуринъ, прозвалъ королемъ капраломъ, смешивая ихъ съ темъ представленiемъ, которое онъ себе составилъ о теперешнемъ короле Пруссiи {Фридрихъ I (1657--1713), жена его Софiя Шарлота Ганноверская; его сынъ Фридрихъ-Вильгельмъ I (1713--1740), прозванный Королемъ-Капраломъ; его жена Софiя-Доротея Ганноверская, его сынъ Фридрихъ II Великiй 1740--1786; сестра его была замужемъ за королемъ шведскимъ Адольфомъ.}.
Поэтому онъ воображалъ, что вредило последнему, когда говорили, что онъ предпочиталъ книги трубке, а въ особенности когда утверждали, что онъ сочинялъ стихи; а такъ какъ великая княгиня, какъ многiе другiе, не могла переносить запахъ куренiя и много читала, то это составляло первое его неудовольствiе противъ нея; во-вторыхъ же, онъ негодовалъ на нее за то, что она въ ту пору не стояла за прусскую систему, будучи убеждена въ томъ, что канцлеръ Бестужевъ лучше дргихъ понималъ настоящiя выгоды Россiи. Въ особенности она не могла разделять преклоненiе своего супруга передъ прусскимъ королемъ, а также его вздорныя сужденiя о могуществе Голштинiи.
Ему поэтому казалось, что Екатерина склонялась къ мысли Бестужева, который полагалъ, что великiй князь долженъ былъ совершенно отделаться отъ голштинскаго герцогства. Канцлеръ опасался, чтобъ оно не сделалось Ганноверомъ Россiи, какъ онъ говорилъ, намекая на чрезмерное предпочтенiе, которое приписывалось Георгу II, интересовъ Ганноверскаго курфюрстерства выгодамъ великобританскаго Королевства. Я былъ далекъ отъ того, чтобъ быть приверженцемъ Пруссiи, но, говоря по немецки, я подчинялся разговорному языку великаго князя, и настолько успелъ ему понравиться, что получилъ отъ него приглашенiе провести два дня на его даче въ Оранiенбауме вместе съ однимъ шведомъ, графомъ Горномъ, который въ 1756 году прiехалъ въ Россiю.
Онъ принадлежалъ къ партiи колпаковъ, только подвергнувшейся большому испытанiю вследствiе открытiя заговора, главой котораго былъ графъ Браге. Его намеренiя были обнаружены, и онъ погибъ на плахе. Горнъ скоро убедился, что, несмотря на выраженное ему сочувствiе за обезглавленныхъ его соотечественниковъ, несмотря на сделанный ему лично благосклонный прiемъ, русскiй дворъ не окажетъ никакой существенной поддержки его партiи, предводительствуемой самимъ королемъ Адольфомъ {Адольфъ-Фридрихъ (1710--1714) былъ дядя великаго князя Петра Федоровича.}, котораго не любили въ С. -Петербурге, хотя онъ приходился родственникомъ великому князю; полагали, что онъ зависелъ отъ своей супруги, сестры короля прусскаго, признанной женщиною легкомысленною до крайности. Впрочемъ, русская политика, руководствуясь предположенiемъ, что темъ менее Швецiя всегда, будетъ страшна своимъ соседямъ, чемъ более ея король будетъ ограниченъ въ своихъ правахъ, устраняла естественно все то, что служило препятствiемъ въ увеличенiю королевской власти въ Швецiи {Это место изложено Понятовскимъ такъ неясно, что приводятся французскiй текстъ:
ède serait toujours d'autant les redoutable à ses voisins que son roi serait plus circonscrit, éloignait naturelle tout ce qui empêchait l'augmentation du pouvoir royal en Suède.}.
Въ Россiи предвидели, что рано или поздно шведскiй дворъ, который держался русской партiи, названной партiею "колпаковъ", перейдетъ къ французской, которую называли партiею шляпъ, отъ которой онъ тогда сторонился изъ-за незначительныхъ личныхъ особенностей королевы.
Въ виду той почти детской зависимости, въ которой Елисавета держала своего племянника, было необходимо особое разрешенiе, которое онъ долженъ былъ испросить на прiездъ мой и Горна въ Оранiенбаумъ. Чемъ более меня радовало двухдневное пребыванiе въ Оранiенбауме, темъ бдительнее я подвергался, какъ это очевидно, надзору со стороны шпiоновъ, которыхъ императрица держала вокругъ великокняжеской четы. Мне никогда не былъ столь облегченъ доступъ къ великой княгине и не приходилось наслаждаться въ обществе прелестями ея разговора. Онъ между прочимъ коснулся записокъ "de la grande mademoiselle" {Герцогиня Монпансье (1627--1693), дочь Гастона Орлеанскаго, брата короля Францiи, Людовика XIII.} и приложенныхъ къ нимъ портретовъ, ею сделанныхъ; мне пришло въ голову написать свой, который великая княгиня пожелала иметь. и его привожу здесь въ томъ виде, въ какомъ его написалъ въ 1756 году. По прочтенiи написаннаго, я въ 1760 году прибавилъ еще несколько строкъ, которыя значатся подъ этимъ годомъ.
Въ дальнейшемъ наложенiи этихъ записокъ я передамъ читателю, съ полною искренностью и насколько дозволено человеку познать самого себя, те измененiя, которыя произошли въ этомъ изображенiи подъ влiянiемъ годовъ и обстоятельствъ.
Подъ впечатленiемъ прочитанныхъ тамъ описанiй, я захотелъ начертить свое изображенiе.
Это не значить, что при всехъ этихъ улучшенiяхъ я счелъ бы себя верхомъ красоты, но я не желалъ большаго, такъ какъ я находилъ свою наружность благородною и очень выразительною при достоинстве въ обращенiи и во всей моей осанке, каковыми качествами я отличался настолько, что привлекалъ повсюду вниманiе. Отъ моей близорукости у меня бываетъ часто видъ немного смущенный и мрачный; но такое состоянiе длится недолго, и коль скоро этотъ моментъ проходитъ, меня могутъ уличить въ томъ, что я принимаю слишкомъ гордый видъ. Вследствiе отличнаго воспитанiя, полученнаго мною, мне удается скрывать недостатки моей фигуры и моего ума и извлекать выгоду изъ того и другого въ степени, превышающей ихъ действительное достоинство. У меня достаточно ума, чтобы никогда не уклоняться отъ участiя въ какомъ бы то ни было разговоре, но у меня его не хватаетъ, чтобъ исключительно ему способствовать частымъ или продолжительнымъ участiемъ въ немъ, разве я увлекусь чувствомъ или вкусомъ, которымъ природа меня богато одарила ко всему, что относится до искусства. Я быстро схватываю смешную и фальшивую сторону во всемъ, а также странности людей, я часто я имъ давалъ ихъ чувствовать съ слишкомъ большою поспешностью. Я ненавижу дурную компанiю изъ отвращенiя. Основательная лень не позволила мне настолько развить мои способности и мои познанiя, насколько я бы могъ, и работаю какъ бы по вдохновенiю; я делаю много сразу или ничего не делаю, и не легко доверяюсь, я поэтому кажется, что у меня больше смысла, чемъ я имъ въ действительности одаренъ. Что же касается веденiя самыхъ делъ, то обыкновенно я допускаю въ немъ слишкомъ много откровенности и поспешности, вследствiе чего я часто совершаю промахи. Я могу верно судить о деле, сперва найду ошибки въ проекте или оплошность того, который его исполняетъ; но мне необходимъ еще советникъ, мне нужна узда, которая меня бы удержала отъ совершенiя такихъ же ошибокъ. У меня более развита чувствительность въ печали, чемъ въ радости, и печаль бы овладела мною, если бы я не таилъ въ глубине души предчувствiе великаго счастья, ожидавшаго меня въ будущемъ.
Родившись съ огромнымъ и пламеннымъ честолюбiемъ, я во всехъ моихъ предначертанiяхъ въ теченiе всей моей жизни руководствовался мыслями о преобразованiи, о славе и пользе моего отечества. Я считалъ себя вовсе не созданнымъ для женщинъ; я приписывалъ первые опыты мои съ ними лишь некоторымъ особымъ условiямъ приличiя. Наконецъ, я испыталъ и нежныя чувства, и я люблю такъ страстно, что въ случае какого-либо переворота въ моей любви я сделался бы самымъ несчастнымъ человекомъ и впалъ бы въ полное отчаянiе. Обязанности дружбы для меня священны, и я ихъ строго исполняю. Если другъ несправедливъ ко мне, я прилагаю все свои старанiя къ тому, чтобъ избегнуть разрыва съ нимъ, и долго после потаенной обиды я помню, чемъ я ему обязавъ.
Я считаю себя очень вернымъ другомъ; правда, что я близокъ лишь съ немногими. Я очень благодаренъ за всякое добро, которое мне делаютъ. Хотя я легко распознаю недостатки своего ближняго, я очень склоненъ ихъ извинить; разсуждая часто такъ: сколь бы ни считалъ ты себя добродетельнымъ, всмотрись въ себя безпристрастно, и ты найдешь въ себе очень низкiе зачатки, граничащiе съ самыми гнусными преступленiями. Если тщательно не уберечься, этимъ зачаткамъ понадобилось бы, можетъ быть, лишь сильное искушенiе для того, чтобъ осуществиться во внешнемъ мiре. Я люблю давать, ненавижу скаредность, но зато не умею управлять темъ, что имею.
Я не столь ревниво храню своя собственные секреты, сколько чужiе, относительно которыхъ я очень добросовестенъ. Я очень милосерденъ; мне такъ прiятно быть любимымъ и хвалимымъ, что мое тщеславiе развилось бы до невероятiя, если бы и не былъ принужденъ сдерживаться въ известныхъ границахъ, боясь быть смешнымъ и нарушить светское приличiе. Впроченъ я не лгу изъ принципа, а также изъ естественнаго отвращенiя ко лжи. Меня нельзя назвать благочестивымъ. Я былъ бы, пожалуй, далекъ отъ благочестiя, но, смею сказать, я люблю Бога и очень часто обращаюсь къ Нему; и я льщу себя мыслью, что Онъ охотно намъ делаетъ добро, когда мы Его о томъ просимъ. Я имею еще счастье любить моего отца и мою мать столько же по привязанности, сколько по своему долгу. Я бы не могъ никакъ довести до конца какой-либо планъ, внушенный первымъ движенiемъ подъ влiянiемъ желанiе отомстить за обиду; жалость, я думаю, взяла бы верхъ. Очень часто прощаютъ столько же изъ-за какой-то ленивой слабости, сколько изъ чувства благородства, и я боюсь, что по этой причине многiя изъ моихъ намеренiй останутся когда-нибудь неисполненными. Я охотно обдумываю, и у меня есть достаточно воображенiя, чтобы придти къ известному убежденiю безъ посторонней помощи и безъ книгъ, особенно съ той поры, какъ я люблю,-- 1756. Я долженъ теперь прибавить, что я долго желаю того же самаго; кроме того, я заметилъ, вглядываясь въ себя, что, проживъ три года среди людей отвратительныхъ и отъ которыхъ я страшно вытерпелъ, я сталъ меньше ненавидеть; происходитъ ли это отъ того, что истощился во мне запасъ ненависти, или потому, что мне всегда кажется, что я былъ свидетелемъ худшаго? Я не знаю. Если когда-нибудь буду счастливъ, я бы хотелъ, чтобы всемъ было тогда хорошо, для того, чтобы никто не сожалелъ о моемъ счастье. -- 1760.
{Этотъ портретъ находится и теперь въ бывшемъ королевскомъ замке (Château Warsovie), въ квартире генералъ-губернатора.}.
Мое пребыванiе въ Оранiенбауме послужило также къ увеличенiю сношенiй великой княгини съ кавалеромъ Уилльямсомъ, что въ связи съ доказательствами дружбы и съ вспомоществованiемъ, которое англiйскiй король тогда назначилъ этой принцессе, вероятно не мало способствовало предпочтенiю, которое, какъ будто, она питала довольно постоянно съ того времени въ Англiи. Оно отразилось много на Францiи. Несмотря на глубокое впечатленiе, произведенное на Екатерину исторiею Людовика XIV, что мне пришлось наблюдать много разъ, такъ что я думаю не ошибаться, если скажу, что своего рода соревнованiе и соперничество со славою Людовика XIV, захватившiя душу Екатерины II, были истинною причиною личныхъ ея действiй и предначертанiй.
Въ чемъ она, въ самой меньшей мере, походила на Людовика XIV, это въ любви къ чтенiю, которая въ короле совершенно отсутствовала. Въ моему удовольствiю я первый далъ прочесть великой княгине сочиненiе Вольтера "La pucelle d'Orléans".
Кавалеръ Уилльямсъ часто слышалъ, какъ говорили о немъ съ восторгомъ люди, которые видели это произведенiе въ рукописи. Въ теченiе долгихъ летъ оно оставалось скрытымъ по причине страшныхъ угрозъ, которыя кардиналъ Флери произнесъ противъ автора, если только его произведенiе выйдетъ изъ печати.
Страхъ передъ этими угрозами, словно удерживавшими Вольтера еще тринадцать или четырнадцать летъ после смерти кардинала, уступилъ место отеческой нежности, которая предоставила въ это время свободу этому любимому детищу. Я его получилъ въ письме отца въ то время, когда мы печально кончали обедать вдвоемъ съ Уилльямсомъ, который еще не могъ утешиться отъ только-что случившагося тогда взятiя крепости Магона маршаломъ Ришельё {Крепость на Минорке, одномъ изъ Балеарскихъ острововъ, занятая англичанами въ 1713 и взятая у нихъ французами въ 1756 г.}. Я ему заявилъ о полученiи "Орлеанской девы" какъ о победе; онъ вскрикнулъ отъ радости; я началъ чтенiе; очарованiе было таково, что я его прекратилъ только после того, какъ вся книга была прочтена въ 9 часовъ вечера за одинъ присестъ.
подъ влiянiемъ недуговъ и другихъ обстоятельствъ, мои знакомства и мои связи расширялись съ каждымъ днемъ.
Я начиналъ порядочно говорить по-русски; до того времени очень немногiе изъ иностранцевъ и путешественниковъ принимались за этотъ трудъ.
Это послужило въ мою пользу; мне открылись многiе дома, въ которые безъ того я бы не могъ войти. Впрочемъ, я воспользовался замечанiемъ, которое я тогда сделалъ и справедливость котораго я имелъ случай часто проверять съ того времени. Великiя тайны сказываются не прежде, какъ часы пробьютъ полночь. Кого я утромъ находилъ застегнутымъ до верха, тотъ, после того какъ я имелъ возможность ухаживать за нимъ и ему угождать въ теченiе дня, забавляя его такъ, чтобъ онъ не замечалъ моего намеренiя подвергнуть его допросу,-- самъ раскрывался въ вечеру, какъ iерихонскiй цветовъ; онъ распускался совершенно между часомъ и двумя утра, а къ разсвету онъ опять закрывался. Солнце и тайна другъ друга не терпятъ. Поэтому я отъ русскихъ гораздо более узналъ зимою, чемъ во время ихъ лета, когда они шесть недель бываютъ безъ ночи. Тогда я могъ не спать, всегда такъ хорошо быть молодымъ и здоровымъ. Такимъ образомъ я могъ сообщать Уилльямсу многое, чего онъ вероятно бы не узналъ безъ меня. Я даже разъ успелъ ему съ пользою внушить мысль, которую ему было выгодно предложить совету императрицы. Предложивъ ее, онъ по доброй совести счелъ себя за ея автора и приписалъ своему собственному уменiю то, что мне удалось ему втолковать.
Я заболелъ ветряной оспой среди этихъ работъ. Для Уилльямса это было немалымъ зломъ. Не только онъ лишался моего сотрудничества, но при малейшемъ подозренiи о ветряной оспе жители дома, въ которомъ она открылась, не имели доступа ко двору въ теченiе сорока дней.
Замечательною чертою царствованiя Екатерины II следуетъ призвать то, что она первая во всей своей имперiи решилась привить себе оспу въ сорокалетнемъ возрасте; только после этого действительно мужественнаго и патрiотическаго испытанiя она велела привить оспу своему сыну, и эта предохранительная мера стала всеобщею въ Россiи.
способами скрывать мою болезнь для того, чтобъ Уилльямсъ не былъ въ карантине и сохранилъ сношенiя необходимыя для своей службы.
Я скоро излечился, но не прежде какъ удостоился того посещенiя, которое било для меня самымъ лестнымъ, но последствiй котораго я опасался такъ сильно, что оно состоялось въ самомъ деле противъ моей воли.
Чемъ более это посещенiе увеличило мою привязанность, темъ горестнее показалась необходимость моего отъезда. Я не умелъ не повиноваться приказанiямъ моихъ родителей; они желали, чтобъ я былъ посломъ на сейме сего года. Великая княгиня превозмогла себя, чтобъ дать свое согласiе, но съ той мыслью, чтобъ не только обезпечить мое возвращенiе, но чтобы мне предоставить менее зависимое положенiе въ С. Петербурге, а въ особенности такое, при которомъ я бы могъ подходить въ ней публично.
Я уже сказалъ выше, какъ Бестужевъ сделался исполнителемъ этого желанiя великой княгини. Чтобъ убедить меня въ его добросовестности, онъ прислалъ ко мне своего довереннаго секретаря, Канцлера по фамилiи, съ письмомъ на имя графа Брюля {Первый министръ короля Августа III.}; когда я его прочелъ, Канцлеръ запечаталъ письмо у меня Бестужевскою печатью. Случилось такъ, что въ тотъ же день посолъ венскаго двора, графъ Эстергази, прiехалъ съ визитомъ къ Уилльямсу и, посетивъ его, зашелъ также въ мою комнату. По неосторожности я не заперъ своей двери на ключъ; Эстергази засталъ Канцлера у меня. Это одно утвердило его въ существованiи нашихъ сношенiй, которыя онъ подозревалъ (какъ въ томъ онъ мне признался потомъ, когда онъ сталъ моимъ другомъ).
Но тогда это послужило только въ распространенiю въ публике, а следовательно и при дворе Елисаветы, сведенiй, которыя она уже имела на мой счетъ. Какъ бы тамъ ни говорили, но я выехалъ въ начале августа въ компанiи того же графа Горна, о которомъ я разсказывалъ выше. Я уже не помню, какiя дела вынуждали его возвращаться въ Швецiю черезъ Ригу.
Передо мной предсталъ маленькiй человекъ тщедушной наружности, который держался очень униженно и протягивалъ въ руке полуоткрытую коробочку; а въ ней блестели бриллiанты {Изъ переписки Екатерины и Уилльямса видно, что подарокъ, полученный Понятовскимъ, имелъ стоимость въ 4. 000 руб. (Answere, No 1, 31 iюля). Уилльямсъ, выражая свое удивленiе, по какому поводу былъ сделанъ Понятовскому столь необычный подарокъ, делаетъ следующiя догадки: Понятовскiй очень щедро наградилъ секретаря канцелярiи, который ему доставилъ письма великаго канцлера, и другого, который ему принесъ письмо Елисаветы къ Августу III. Первому онъ далъ очень красивые золотые часы, а другому еще лучшiй подарокъ. "А такъ какъ при вашемъ дворе -- пишетъ Уилльямсъ Екатерине (Answere, No 2, 3 августа),-- все известно, то не могла ли Е. B., пораженная его щедростью, пожелать его перещеголять и Вы, можетъ быть, найдете эту мысль странною. Знайте же, что лицу, которое послали къ нему съ табакеркою въ Ригу, онъ, получивъ ее, подарилъ золотые часы и 100 червонцевъ. Я воображаю, какъ эта черта вамъ понравится, такъ какъ благородная душа сочувствуетъ щедрому сердцу". Въ ответъ Екатерина пишетъ (Letters, No 3, 13 августа), что вице-канцлеръ Воронцовъ, по ея убежденiю, придумалъ этотъ подарокъ, чтобы сделать ей удовольствiе, такъ какъ онъ вероятно узналъ отъ своего брата, камергера Романа Воронцова, объ ея связи съ Понятовскимъ. Уилльямсъ на это замечаетъ, что Романъ Воронцовъ казался всегда ему подозрительнымъ и что, по его настоянiю, Понятовскiй отказался отъ мысли доверить ихъ общую тайну Роману Воронцову. Уилльямсъ очень радъ, что Понятовскiй послушался его. Онъ, Уилльямсъ никогда бы не принялъ и канцлера въ сообщники, но онъ былъ нуженъ въ виду отъезда графа, а главнымъ образомъ для его возвращенiя (Answere, No 16, 23 августа). Въ следующемъ письме (Answers, No 17, 28 августа), Уилльямсъ разсказываетъ, что канцлеръ Бестужевъ ему передалъ, будто бы графъ Понятовскiй былъ страшно испуганъ, когда ему сказали въ Риге, что его ищетъ офицеръ, и успокоился только при виде табакерки. "Вотъ -- замечаетъ Уилльямсъ -- донесенiе мошенника, который получилъ золотые часы и 100 червонцевъ. При передаче императрице этой исторiи она недоумевала, какая могла быть причина испуга графа Понятовского". Выслушавъ этотъ разсказъ графа Бестужева, Уилльямсъ ему заметилъ, что хотя онъ посолъ, но еслибы при его отъезде изъ Россiи за нимъ былъ посланъ офицеръ отъ имени императрицы, то онъ могъ струсить при виде его, такъ какъ исторiя съ де-Ла-Шетарди была въ памяти у всехъ. На это Бестужевъ сказалъ, что великая княгиня должна быть о томъ уведомлена, и просилъ Уилльямса разсказать ей это происшествiе, умолчавъ о томъ, что это дело было передано ему самимъ канцлеромъ.}. Онъ пробормоталъ какое-то поздравленiе, которое и не могъ хорошенько разобрать до техъ поръ, пока онъ мне не передалъ письмо вице-канцлера графа Воронцова съ другимъ, отъ тогдашняго любимца Елисаветы, камергера Ивана Ивановича Шувалова. Этими письмами мне сообщалось, что императрица меня удостаивала подаркомъ, который этому офицеру поручено мне вручить. Я подробно отмечаю все эти маловажныя обстоятельства, такъ какъ они достаточно показываютъ, что между ними не было ни одного, которое было способно вызвать во мне тревогу и еще менее страхъ. Однако те, которые старались мне вредить въ глазахъ Елисаветы, убедили ее въ томъ, что при виде этого русскаго офицера я проявилъ самый великiй страхъ. Отсюда они вывели, что я имелъ причины чего-то бояться, что заставило императрицу сказать на мой счетъ: "знаетъ кошка, чье мясо съела". На эти два письма я ответилъ, какъ следовало, въ виду полученнаго мною отличiя, столь необыкновеннаго въ отношенiи лицъ, не облеченныхъ публичною должностью. Я потомъ разстался съ моимъ другомъ Горномъ съ темъ большимъ сожаленiемъ, что онъ, какъ казалось, подвергался многимъ случайностямъ въ виду того положенiя, въ которомъ находились его отечество и его партiя. Я впоследствiи имелъ удовольствiе узнать, что онъ избегъ всякой опасности.
Я направился въ ту часть Лифляндiи, которая была еще тогда польской. Я сперва отправился въ моему знакомому Борху {Іоаннъ-Андрей Борхъ, воевода лифляндскiй, великiй канцлеръ королевскiй въ (ум. 1780 г.).}, тогда камергеру этого воеводства (бывшему впоследствiи великимъ канцлеромъ), въ его именiе Варкланы. Вместе съ нимъ я поехалъ въ Дюнвбургъ, где по закону собирались сеймики этого уезда; дворяне, здесь не столь многочисленные, но более зажиточные и образованные, чемъ те, которыхъ я виделъ на другихъ сеймикахъ, выразили свое удовольствiе въ виду того, что я лично явился просить объ избранiи меня въ послы отъ ихъ имени; этого уже давно не делалъ никто изъ жителей королевства и редко исполнялъ кто-либо изъ литовцевъ. Когда меня избрали въ послы безъ затрудненiй, я поспешилъ выехать черезъ Вильно въ Варшаву"...