О время!

Г. Ханжахина.

Вестникова.

Чудихина.

Христина, внучка Ханжахиной.

Мавра, служанка Ханжахиной.

Непустовъ.

Молокососовъ.

Мавра. Поверьте, что я говорю правду. Вы не можете ее видеть. Она теперь молится, и я сама войти къ ней въ горницу не смею.

Да разве она целый день молится? Когда я ни приду, все говорятъ мне: не время; поутру была она у заутрени, а теперь опять на молитве.

Мавра. И все такъ у насъ время проходитъ.

Непустовъ. Молиться хорошо; однако есть въ жизни, нашей и должности, которыя свято наблюдать мы обязаны. Неужли она и день и ночь насквозь молится?

Мавра. Нетъ. Упражненiя наши переменны; однако все идетъ своимъ порядкомъ; иногда у насъ обыкновенныя службы, иногда чтенiе Миней-Четiй, а иногда, покинувъ чтенiе, боярыня наша изволитъ проповедывать намъ о молитве, воздержанiи и посте.

Непустовъ. Слышалъ я, что госпожа твоя ханжитъ много, a о добродетеляхъ ея мало я слыхалъ.

Мавра. Правду сказать, и я много о томъ говорить не могу. О посте и воздержанiи твердитъ она всемъ своимъ людямъ весьма часто, а особливо при раздаче месячины и указнаго. Сама-жъ иногда столько прилежности къ молитве не показываетъ, какъ въ то время, когда, приходя къ ней, должники требуютъ отъ нея, за забранные по счетамъ товары, платы. Она, швырнувъ одиножды въ меня молитвенникомъ, столь сильно голову мне расшибла, что я съ неделю лежать принуждена была; а за что? за то только, что я пришла во время вечерни доложить ей, что купецъ пришелъ за деньгами, которыя она, занявъ у него по шести процентовъ, отдала въ ростъ по шестнадцати со ста. "Проклятая безбожница, кричала она на меня, такой-ли теперь часъ? Пришла ты какъ сатана искушать меня светскими суетами тогда, когда все мысли мои заняты покаянiемъ, и отъ всякаго о свете семъ попеченiя удалены". Прокричавъ съ великимъ сердцемъ сiе, бросила мне въ високъ книгу. Посмотрите, и теперь еще знакъ есть; но я мушкою залепливаю его. Не можно никакъ къ ней примениться: странный весьма человекъ; иногда не хочетъ, чтобъ ей говорили, а иногда и въ самой церкви сама безъ умолка и безъ конца болтаетъ. Говоритъ, что грешно осуждать ближняго, а сама всехъ судитъ, о всехъ переговариваетъ; особливо молодыхъ барынь терпеть не можетъ; и кажется ей, что оне все не такъ делаютъ, какъ-бы по мненiю ея делать надлежало.

Непустовъ. Радъ я узнать ея нравъ: это знанiе поможетъ мне много въ деле о женитьбе господина Молокососова. Но правду сказать, трудно-жъ ему будетъ уживаться съ этакою бабушкою: она или изъ дому его выживетъ, или въ могилу вгонитъ. Сама-жъ она требовала, чтобъ мы къ Москве прiехали, чтобъ условиться о внучкиной свадьбе. Мы для того, отпросясь на двадцать на девять дней въ отпускъ, изъ Петербурга сюда прискакали; и вотъ уже три недели, какъ, живучи здесь, всякiй день о томъ домогаемся, а она всякiй день новыя находитъ къ тому препятствiя. Намъ приходитъ уже срокъ, и мы должны немедленно возвратиться. Что-то будетъ сегодня? Она сегодня обещала дать решительное слово, хотя я къ тому и начала не вижу.

Мавра. Потерпите, сударь, немного: после вечерни, можетъ быть, вы ее увидите; а прежде этого времени она не охотно гостей принимаетъ.

Непустовъ. Да мне есть много кое о чемъ переговорить съ нею, и для того скажи ей, что я здесь; авось-либо она и пуститъ меня къ себе.

Мавра. Нетъ, сударь, я ни изъ чего къ ней не пойду. Мне или битой, или по крайней мере браненой быть. Она и безъ того часто на меня гневается, и называетъ меня бусурманкою за то, что иногда читаю я "Ежемесячныя Сочиненiя", а иногда и Клевеланда.

Да ты можешь ей сказать, что я усильно прошу ее видеть.

Мавра. Кой часъ вечерня отойдетъ, то я и пойду къ ней, a не прежде. Однако далее шести часовъ я не советую вамъ оставаться. Въ это время наедетъ къ ней довольное число подобныхъ ей барынь, которыя обыкновенно забавляютъ ее вестьми, изо всехъ угловъ города собранными; переговариваютъ и злословятъ всехъ знакомыхъ, перебирая ихъ по христiанской любви всехъ наперечетъ; уведомляютъ о всехъ петербургскихъ новостяхъ, къ нимъ прилыгая, примышляя; одне убавляютъ, другiя прибавляютъ. За правду никто въ этомъ собранiи не ответствуетъ; до того намъ дела нетъ, лишь бы все было выговорено, что слышали, и что къ тому примыслили.

Непустовъ. Да по крайней мере оставятъ ли насъ хоть поужинать? Какъ ты думаешь?

Мавра. Сомневаюсь. Какiе у постницъ ужины!

Непустовъ. Какъ? Да разве отъ скупости вы поститесь? Ведь сегодня и день не постный.

Мавра. Я того точно не говорю; только... только... мы лишнихъ гостей не любимъ.

Непустовъ. Говори со мною, Маврушка, откровеннее. Какъ тебе госпожи своей не знать? Скажи мне правду. Мне кажется, что она наполнена суеверiемъ и пустосвятствомъ, а притомъ и весьма зла.

Мавра. Кто добродетелей ищетъ въ долгихъ молитвахъ и въ наружныхъ обыкновенiяхъ и обрядахъ, тотъ боярыню мою безъ похвалы не оставитъ. Она наблюдаетъ строго дни праздничные; къ обедне всякiй день ездитъ; свечу передъ праздника всегда ставитъ; мяса по постамъ не естъ; ходитъ въ шерстяномъ платье... да не подумайте, что изъ скупости... и ненавидитъ всехъ техъ, кои ея правиламъ не следуютъ. Нынешнихъ обычаевъ и роскоши она терпеть не можетъ, а любитъ и хвалитъ старину, и те времена, когда она пятнадцати летъ была, чему уже теперь благодатiю Божiею годиковъ пятьдесятъ и слишкомъ минуло.

Непустовъ. Что касается до нынешней роскоши, я и самъ ея не люблю, и въ этомъ съ нею весьма согласенъ, такъ равно, какъ и старинную искренность почитаю. Похвальна, весьма похвальна старинная верность дружбы, и твердое наблюденiе даннаго слова, дабы въ несодержанiи его не было стыдно! Въ этомъ и самъ я одного съ нею мненiя. Жаль, поистине жаль, что ныне ничему не стыдятся, и многiе молодые молодцы, произнося ложь и обманывая заимодавцевъ, а боярыньки, дерзко и похабно противъ мужей поступая, мало отъ чего когда краснеются.

Мавра. Оставимъ это. Въ платье и головномъ госпожи моей уборе найдете вы совершенное изображенiе прародительскаго покроя, въ которомъ она и не малую добродетель и чистоту нравовъ поставляетъ.

Да почему это прародительскiе нравы? Это ничто иное, какъ ничего не значащiе обычаи, коихъ она съ нравами или не различаетъ, или различить не умеетъ.

Мавра. Однакожъ, по мненiю госпожи моей, чемъ платье старее, темъ более почтенiя достойно.

Непустовъ. Скажи жъ мне, пожалуй, что она въ целый день делаетъ?

Мавра. Да где мне это все упомнить? А темъ более высказать не можно; вы смеяться станете. Но пусть такъ; нечто вамъ разскажу. Она встаетъ поутру въ шесть часовъ, и, следуя древнему похвальному обычаю, сходитъ съ постели на босу ногу; сошедъ, оправляетъ предъ образами лампаду; потомъ прочитаетъ утреннiя молитвы и акафистъ, потомъ чешетъ свою кошку, обираетъ съ нея блохи и поетъ стихъ: блаженъ, кто и скоты милуетъ! А при семъ пенiи и насъ также миловать изволитъ: иную пощечиной, иную тростью, а иную бранью и проклятiемъ. Потомъ начинается заутреня, во время которой то бранитъ дворецкаго, то шепчетъ молитвы, то посылаетъ провинившихся накануне людей на конюшню пороть батожьемъ, то подаетъ попу кадило, то со внучкою, для чего она молода, бранится, то по четкамъ кладетъ поклоны, то считаетъ жениховъ, за кого бы внучку безъ приданаго съ рукъ сжить, то... А! постойте, сударь, я слышу шумъ,-- пора мне отсюда убираться. Конечно, госпожа моя идетъ; боюсь, чтобъ насъ вместе не застала: ведь и Богъ знаетъ, что ей на мысль придетъ! (Отходитъ).

Ханжахина. А, господинъ Непустовъ! Я и не знала, что вы здесь, сударь.

Непустовъ. Не погневайтесь, сударыня, что я пришелъ отдать вамъ мой поклонъ. Вы изволите знать, какую я до васъ нужду имею. Въ вашей воле теперь выдать внучку вашу за господина Молокососова, и со мною о приданомъ условиться.

Ханжахина. Ахъ, батька мой! Да какъ мне на это решиться сегодня! Ведь подумай-ка самъ: это дело таково, что требуетъ многаго размышленiя. Я должна и того посмотреть, съ чемъ бы мне и самой остаться. Человекъ я бедный; вдовье мое дело: откуда мне что взять? Пусть злые люди хоть и говорятъ, хоть и кричатъ о моемъ богатстве, да Богъ-то ведаетъ, что я не могу наградить внучку свою большимъ приданымъ. Къ тому жъ сегодня духъ мой такъ безпокоенъ, что я и съ мыслями не могу собраться. У меня столько печали, столько нуждъ, что и конца имъ нетъ, такъ что и при молитве злой светъ покою мне не даетъ. Разсудите сами, какъ мне бедной не горевать: все дорого, да къ тому жъ люди...

Непустовъ. надобно. И такъ уже три дня вы изволили меня и Молокососова обнадеживать, что сегодня дадите намъ решительный ответъ; пожалуйте, исполните свое слово. Жалокъ этотъ молодой человекъ будетъ, если онъ попусту взадъ и впередъ проскакать былъ долженъ!

Ханжахина. Я не то, сударь, говорю; изволь самъ разсудить, можно ли спокойному быть духу, если съ кемъ то случится, что сделалось сегодня со мною? Я обещалась, чтобъ до вечерни положить пятьдесятъ поклоновъ передъ образомъ, которымъ моя покойная бабушка благословила покойную мою матушку,-- помяни ихъ, Господи! И лишь только начала, анъ гляжу, вошелъ маминъ сынъ, и стоитъ, какъ демонъ, въ горнице. Я ему говорю: поди вонъ, не мешай мне, проклятый, молиться; а онъ мне въ ноги; я и въ другой разъ ему молвила: поди ты, сатана, вонъ; а онъ, ничего не говоря, совъ мне въ руку бумажку, да самъ и ушелъ. Какъ вы думаете? что въ этой бумажке написано? О, несмысленная тварь! о, демонское навожденiе!... Онъ осмелился просить позволенiя жениться. Мне, дескать, тридцать уже летъ; мать-де моя умерла, обшить, обмыть некому... И для того жениться! Экая негодница! И онъ жениться вздумалъ! Этимъ привелъ онъ меня въ такое сердце, въ такое, батька мой, сердце, что я и число поклоновъ позабыла, и не знаю, сколько положила, и сколько еще класть надобно. Однакожъ велела его высечь и положить женитьбу ту на спине: позабудетъ онъ у меня мешать мне класть поклоны!

Непустовъ. Да ведь и онъ человекъ, сударыня; въ томъ только его неосторожность, что помешалъ вамъ считать поклоны. А можетъ-быть, онъ и не зналъ, что вы на молитве.

Ханжахина. Что за неосторожность! Какъ ему не знать, что я молюся? Я ведь всегда молюся. Зачемъ ему жениться? Я бъ его проклятаго постригла, но то беда, что ныне и не... О! я такъ осердилась, что вся и теперь еще дрожу!

Непустовъ. Такое великое движенiе можетъ повредить ваше здоровье. Оставимъ это; станемъ говорить о нашемъ деле и о приданомъ внучки вашей.

Ханжахина. Вы не можете поверить, какъ много мне досаждаютъ! Я не ведаю, какъ я отъ сердца по сю пору еще не умерла. На малаго-то я не столько еще сержуся; но поганая девка, которая -- прости меня, Господи!-- ему на шею вешается, та-то мне досадна! Да дамъ же я ей замужство!

Непустовъ. А для чего жъ бы ей нейти замужъ, коли ея лета уже такiя?

Ханжахина. О, какая она скверная тварь!

Непустовъ. Вы почитаете, сударыня, молитву должностью, равно какъ и я; но ведь и снисхожденiе и любовь къ ближнему есть также должности, закономъ намъ предписанныя.

Ханжахина. Очень хорошо! изрядное показалъ онъ ко мне снисхожденiе и любовь! Мерзкiй малый! помешалъ мне въ счете поклоновъ!

Непустовъ.

Ханжахина. Хорошо, батька мой, со стороны такъ разсуждать. А мне ведь не бросать же на улицу деньги! Где ихъ возьмешь? Вотъ внучку надобно выдать, и самой также пожить еще хочется, да еще и этакихъ мерзкихъ жени; а все-таки дай что-нибудь: только и затвердили, что дай да дай; а ведь что больше дашь, то больше у самой убудетъ. Надлежало бы правительству-то зделать такое учрежденiе, чтобъ оно, вместо насъ, людей-то бы нашихъ при женитьбе снабжало. Правду сказать, ведь оно обо всемъ въ государстве-то печися должно; да полно что ныне ничего не смотрятъ!

Непустовъ. Правительство имеетъ довольно попеченiя и расходовъ и безъ того, чтобъ снабжать нашихъ людей, которые намъ служатъ и, следовательно, на нашихъ рукахъ быть должны. Но пожалуй, сударыня, забудь это, и станемъ говорить о нашей свадьбе и приданомъ внучки вашей. Господинъ Молокососовъ скоро сюда будетъ, и станетъ просить вашего на то соизволенiя.

Ханжахина. Онъ молодецъ изрядный; я его ни въ чемъ не хулю я ничего порочнаго въ немъ не вижу. Когда бъ эти проклятые меня не разсердили, то, можетъ быть, что бъ я и подумала, что бы за внучкою-то дать. (Мавра входитъ). Чего ты хочешь, Мавра?

Мавра. Васъ спрашиваютъ, сударыня. Соседка ваша имеетъ нужду слова два-три съ вами молвить.

Ханжахина (Непустову). Не прогневайся пожалуй: я на часъ выйду; бедная вдова, жена дворянская, меня спрашиваетъ; отказать не могу, люблю беднымъ помогать... Мавра, побудь ты здесь: а тотчасъ назадъ приду.

Непустовъ. Чудная женщина!

Знаете ли, въ чемъ состоитъ помощь, которую она бедной подать хочетъ дворянке? Эта бедняжка отъ крайней нищеты заложила ей во сте рубляхъ золотую табакерку, которая втрое того стоитъ, и платитъ ей по полуполтине на неделю росту. Теперь пришелъ срокъ, заплатить ей нечемъ, такъ боится, чтобъ и вовсе еще табакерка-то не пропала.

Непустовъ. Возможно ли толь безсовестно поступать? По полуполтине со ста на неделю!... Сказываютъ, что госпожа твоя чрезъ меру богата, что у ней тысячъ со ста въ росту ходитъ; какъ ей не стыдно брать по полуполтине росту на неделю? Да еще съ кого? съ бедной вдовы! Сходно ли это съ ея молитвами и постомъ!

Мавра. Какъ бы то ни было, только это такъ... Давича, сударь, я не досказала вамъ, какъ она день провождаетъ: изволишь ли дослушать окончанiе?

Непустовъ. Изрядно. Я готовъ и любопытенъ дослушать.

Мавра. Остановились мы у заутрени, после которой читаетъ она какiя-то особливыя отъ сильнаго искушенiя молитвы.

Непустовъ. Какъ? Она искушенiя боится? Она отъ искушенiя молится? Да ведь ей уже семьдесятъ летъ!

Мавра. До того нетъ нужды... Когда она те молитвы читаетъ, то уже кроме кошки никто къ ней въ образную войти не смеетъ... По окончанiи отъ соблазна молитвъ, изволитъ она пойти въ кладовую, где обметаетъ пыль и чиститъ вещи, кои у ней въ закладе, пересматриваетъ крепости и закладныя, считаетъ деньги и изъ мешка въ мешокъ пересыпаетъ. Тутъ, кроме Бога, какъ она говоритъ, никто свидетелемъ быть не долженъ; а мне кажется, кроме чорта никто тамъ не бываетъ! Потомъ она оденется, то есть чулки на ноги да шубу на грешное тело наденетъ, и поедетъ къ обеднямъ. Отслушаетъ она по разнымъ церквамъ раннихъ и позднихъ обедни две-три и столько же отпоетъ молебновъ. Въ церквахъ даетъ она свиданья подобнымъ себе старушкамъ, разсказываетъ имъ, и отъ нихъ сбираетъ вести разныя, и здешнiя, и петербургскiя, словомъ, изо всехъ домовъ сплетни, которыя она, выправивъ, прибавивъ и украсивъ благочинiемъ, развозитъ после обеда и после обыкновеннаго съ часъ времени на канапе отдыха изъ дома въ домъ, разсказывая всемъ, кто хочеть и не хочетъ слушать. Потомъ, или мимоездомъ где въ церкви, или дома, отслушаетъ вечерню, после которой сберутся къ ней любимыя ея гостейки и навезутъ новыхъ еще вестей.

Непустовъ. Кто-жъ эти любимыя ея гости?

Мавра. Сестрица ея, госпожа Вестникова, да госпожа Чудихина. Первая жеманна, всезнающа, высокомерна, вестовщица, злоречива, и любитъ при старости наряды; а последняя очень забавна: всякiй день новыя у ней приметы, всего она боится, ото всего обмираетъ, суеверна до безконечности, богомольна изъ пышности, мотовка безразсудная, а молебны однакожъ поетъ всегда въ долгъ; ссорщица, сплетница, безстыдна и лжива такъ, какъ более никто быть не можетъ. Вотъ ихъ харак... Но шш... шш... барыня идетъ.

Жалка бедная вдова! Пятеро у нея ребятишекъ, а пить есть нечего. Я не знаю, для чего правительство не запрещаетъ такимъ беднымъ жениться. Да полно что!-- нынече и ни въ чемъ смотренья-то нетъ. Да кому и смотреть? А изъ этакихъ свадебъ, кроме нищихъ, ничего не выходитъ. Мавра, вели-тка сварить намъ кофе.

Ханжахина. Я такъ теперь испужалась, что чуть жива. Какъ разговаривала я съ соседкой, то вдругъ услышала, что въ спальне моей что-то необычайно застучало. Я побежала туда, и... ахъ! горе мое!.. бедная я грешница!.. и увидела, что упалъ съ полки любимый покойнаго моего мужа муравленый горшечекъ, изъ котораго онъ всегда молочную кашу кушивать изволилъ; упалъ, батюшка, да и вдребезги разбился; а въ горнице-то никимъ-кого не было. Это не передъ добромъ! Боюсь, не умереть ли мне или внучке моей.

Непустовъ. Чего этого бояться, сударыня? Можетъ быть, кошка или мышь сронила горшокъ съ полки... Пора, сударыня, говорить намъ о деле нашемъ.

Ханжахина. Такъ, батька, вы ничему нынече не верите; у васъ все натура... все натура... (Вошедъ, перебиваеть речь Мавра).

Мавра. Сестрица ваша прiехала, сударыня, и сюда идетъ.

Вестникова. Здравствуй, сестрица матушка. Я безъ души къ тебе скакала. Знаешь ли ты, какую чудную сложили свадьбу? По всему городу сказываютъ (да уже и къ знатнымъ боярамъ дошло), что будто ты за Молокососова внучку свою выдаешь. Статочное ли это дело? Выдать девку за такого несноснаго дурака! Да еще и нашей фамилiи девку! Я его вотъ этакого (указываетъ) поклонилась я всемъ; а онъ, стоя въ углу, играетъ мячикомъ, а на меня и не глядитъ; да и во весь вечеръ -- подумай матка!-- во весь вечеръ ко мне и не подошелъ, какъ будто я уродъ какой! Съ того времени я терпеть его не могу. Какая жъ и нянюшка у него была! Да и матушка изрядная... не у кого, правду сказать, и научиться-то было. Няня была девчища высокая, худощавая, косая, глупая; а мать, ты сама помнишь, дурища была непомерная... О, сестрица! ты не ведаешь со мною беды! Я бъ давно уже здесь была; да вотъ что сегодня со мною сделалось. Я села въ карету, и не успела еще со двора съехать, какъ кучеръ мой, зашатавшись, упалъ съ козелъ. Я думала... не здесь будь сказано! (Оне оплевываются, подергиваютъ себя за ухо и одуваются).

Ханжахина (делая то же, говоритъ). Ахъ! сестрица!..

Вестникова. Я думала, что черная немочь его убила; анъ онъ, шутъ, пьянъ былъ. Я кликнула людей, велела его сечь. А поваришку спасибо: онъ селъ на его место; однако ехалъ какъ сумасбродный, то вправо, то влево, а все невпопадъ. Ужъ я думала, что сегодня и до тебя не доеду. Два раза спало колесо; два раза бурыя лошади выпрягались, а серыя, поскользнувшись, упали. Да полно, въ томъ не кучеръ виноватъ: полицiя, слава Богу!-- полицiя ничего не смотритъ! Улицы такъ склизки, такъ скверны, что и ездить нельзя...

Мавра (въ сторону). А того не скажемъ, что лошади не кованы, у колесъ чекъ нетъ, и что упряжка скверная!

Вестникова. Что ты ворчишь, Мавра?

Мавра. Ничего, сударыня, я о полицiи говорю.

Вестникова. Да и ни въ чемъ ныне смотренiя нетъ. О какiя нынече времена! Что-то изъ этого будетъ! А я чуть жива доехала... Сестрица, я всемъ божилась, что ты внучки своей за Молокососова не выдашь.

Ханжахина. Все Божья воля, сестрица... Мавра, подай-ка стулья. (Мавра подаетъ стулья, и выходитъ).

Вестникова. Мы можемъ, сестрица, и здесь сесть А вы не изволите ль тутъ?

ЯВЛЕНІЕ IX.

Ханжахина, Вестникова и Непустовъ.

Вестникова. Письма изъ Петербурга пришли. Пишутъ, что вода тамъ такъ была высока, что весь городъ потопила, и люди на кровляхъ насилу место себе находили.

Непустовъ. Какъ же, сударыня? Разве водою почта оттуда отправлена, когда такое несчастiе случилось?

Вестникова. Такъ, сударь. Ваши братья ничему не хотятъ верить; однакожъ это такъ, какъ я сказываю. Да пусть и не потонули, такъ по крайней мере съ голода тамо люди мрутъ. Во всемъ недостатокъ, ни о чемъ ни правительство, ни полицiя, и никто не думаетъ. Я и еще кое-что знаю похуже этого. Много оттуда вестей, хорошихъ-то только нетъ; да не все сказывать надобно. Пишутъ ко мне нечто подъ обинякомъ; однако я догадалась, что это значитъ.

Ханжахина. А что жъ такое, сестрица, къ тебе пишутъ?

Вестникова. Очень можно сказать. Пишутъ... да... точно этими словами пишутъ: "Если бъ вы знали, какiя у насъ къ маслянице готовятся крутыя горы, то бъ вы удивились и испужались!" Вотъ какой обинякъ! Да я разумею, что онъ значитъ: крутенька гора-то затевается! Вы увидите. Я ничего не говорю; однакожъ я точно догадываюсь, что это значитъ.

Непустовъ. Все пустое, сударыня: гора, какъ гора, и всякую масляницу бываетъ; а ваша мнимая гора кроме мыши ничего не родитъ. Въ прежнiя времена за болтанье дорого плачивали: притупляли язычокъ, чтобъ меньше онъ пустого бредилъ; а ныне благодарить вамъ Бога надобно, что уничтожаютъ этакiя бредни. Разумно бы и съ нашей стороны было, если бъ мы сами себя отъ глупостей, а паче отъ несбыточныхъ затей и новостей воздерживали.

Вестникова. Ахъ, батька мой, куда какъ ты строгъ! да несколько и...

ЯВЛЕНІЕ X.

Мавра. Госпожа Чудихина прiехала, сударыня, да не изволитъ итти сюда и не хочетъ переступить черезъ порогъ, для того что услышала сверчка. Если желаете, чтобъ она не уехала, то проситъ, чтобъ вы къ ней вышли въ другую горницу; а сюда войти боится, пока сверчка не поймаютъ; я уже и за печникомъ послала, который ловитъ сверчковъ.

Ханжахина. Изрядно, мы къ ней выйдемъ. (Ханжахина и Вестникова встаютъ). Пожалуй, не погневайся, сударь; она намъ искренняя прiятельница.

ЯВЛЕНІЕ XI.

Непустовъ, Мавра.

Непустовъ. Терпенья моего недоставало слушать все ихъ бредни, и еслибъ долгъ дружбы моей къ Молокососову меня не обязывалъ, давно бы я уже ушелъ отсюда.

Мавра. Ха! ха! ха! (смеется). Что, сударь, вы уже скучаете? Извольте-тка подоле съ нами пожить, вы еще не столько услышите басенъ.

Непустовъ. Боюся я, чтобъ Вестникова не повредила въ мысляхъ твоей госпожи Молокососову. Она уже зачала его всякими браньми костить.

Мавра. Есть способъ къ молчанiю ее принудить, сколько бы она его ни бранила.

Непустовъ.

Мавра. Она любитъ деньги и подарки; словомъ, она корыстолюбива. Даромъ что она сердита и зла, однако за деньги не одну уже свадьбу сложила; и не только свадьбы умеетъ сводить, но и прочее, и прочее. Подарите ее чемъ-нибудь; а я думаю, что рублевъ сто на платье, къ которому она охотница, довольно силы иметь будетъ унять ее отъ брани и принудить еще служить господину Молокососову.

Непустовъ. Если это такъ, то она намъ не страшна.

Молокососовъ. Что, сударь? Какъ наше дело идетъ?

Непустовъ. Плохо. Я не знаю, что мне съ мнимою вашею бабушкою делать. Лучше-бъ я желалъ, чтобъ опекунъ вашъ самъ здесь былъ; онъ это сватанье началъ, пусть бы онъ и окончалъ; а мне бы дела не было въ такомъ доме, где здравый разумъ почти не вместимъ. Разъ десять заговаривалъ я о свадьбе и о приданомъ, и ничего въ ответъ не получилъ, кроме пустыхъ бредней, которыя ни конца, ни начала не имеютъ.

Молокососовъ. Мне бы до приданаго и нужды не было... Я недавно съ невестою виделся; куда какъ она хороша, прекрасна, ужасть какъ прекрасна! Да только...

Непустовъ. Что только?... что это "только" значитъ?

Молокососовъ. Она чрезъ меру пригожа! Да только...

Непустовъ. Да что-жъ? Разве она тебе отказала?

Молокососовъ.

Непустовъ. Тфу! пропасть какая! Да что-жъ она тебе сказала?

Молокососовъ. Ничего! Она на все мои слова... ни слова не молвила.

Непустовъ. Ну, такъ чего-жъ ты боишься? Разве она глупа?

Молокососовъ. Того я не знаю. Только то знаю, что она ни чего не говоритъ.

Непустовъ. Если она глупа, такъ это по наследству. И государыня ея бабушка не премудра: яблочко отъ яблоньки недалеко, видно, пало! Но ведь... она, помнится мне, еще за полгода предъ симъ тебе понравилася?

Молокососовъ. Красота ея, безспорно, прелестна. И кто бъ могъ себе представить, что эта красота безмолвна! Она или нема, или глупа, или дурно воспитана.

Непустовъ. Чудно! Нашлась и въ Москве молчаливая девица! Ну, такъ буде изволишь, мы перервемъ это сватовство.

Молокососовъ. Нетъ. Я бы лучше женился; да хочется мне...

Непустовъ. Мне кажется, что ты и самъ не знаешь, чего тебе хочется.

Молокососовъ. сколько притяженiй! О, если-бъ столько была она умна, сколько пригожа! Не усомнился бъ я въ сiю минуту быть ея мужемъ!

Непустовъ. Какое жъ твое намеренiе?

Молокососовъ. Я не знаю. Дай ты мне советъ, что мне делать.

Непустовъ. Ведь тебе надобна жена, а не мне: следуй склонности и разсудку своему. При вступленiи въ такое обязательство, всего нужнее согласiе нравовъ; если находишь ты это между собою и невестою твоею, то я советую тебе на ней жениться.

Мавра (въ сторону). Сколько-жъ и они пустоши бредятъ!

Молокососовъ. Умилосердись; какъ я могу это знать? Я съ нею говорю,-- она ни слова не отвечаетъ; я изъясняю мою страсть,-- она безъ всякаго движенiя слушаетъ; я горячностью, я верностiю моею ее уверяю,-- она безчувственно то прiемлетъ; я спрашиваю, не противенъ ли я ей?-- она молчитъ; наконецъ сталъ я въ отчаянiи о постороннихъ говорить вещахъ, и тогда, кроме да и нетъ, ничего добиться отъ нея не могъ. Да и это произносила она одинакимъ голосомъ, съ одинакимъ движенiемъ, съ одинакимъ ощущенiемъ, и еслибъ не были прелестные ея открыты глаза, то бъ можно подумать было, что она спитъ, и во сне иногда въ полъ-слова молвитъ. Такъ она и черты лица ея были неподвижны! О! я въ отчаянiи...

Мавра. О, какъ вы мне жалки, что такъ много ошибаетесь! Невесту вашу я сердечно люблю, и для того изъ заблужденiя васъ выведу. Она сердце имеетъ ангельское, но воспитана дурно. Въ безпредельномъ содержана она страхе, а отъ того сделалась толь робка и застенчива, что ни съ кемъ говорить не можетъ, и покажется всякому, кто ея не знаетъ, кускомъ дерева. Къ сему прибавьте и совершенное ея невежество, въ которомъ она содержана. Она ничему не учена, и грамоте украдкою у меня училась, для того что бабушка ея всегда боялась, чтобъ она, научась грамоте, не стала писать любовныхъ писемъ. Никого она не видала, и до двенадцати летъ и платья не знала, а бегивала для легкости всегда въ одной сорочке; когда-жъ прiезживали постороннiе къ намъ люди, то прятывали ее въ спальне за печкою. Несчастлива она, что въ младенчестве и матери, и отца лишилась!

Молокососовъ. Что-жъ въ этомъ? Разве ты думаешь облегчить этимъ печаль мою?

Мавра. Нетъ, сударь, но подождите немного, и дайте мне договорить... Хотя барышня моя толь дурно и воспитана, но она, конечно, не дура; правда, она не новосветская госпожа, и какъ ужъ я сказала, не только по-французски, но и по-русски мало она знаетъ; а потому и языка русскаго не портитъ. Но, говоря по-русски, брата называетъ братцемъ, а не mon frХre, сестру сестрицею, а не ma soeur; не знаетъ и другахъ вытверженныхъ, подобно попугаю, словъ, ни кривлянья, ни презренiя къ людямъ, почтенiя достойнымъ. Не кстати не хохочетъ, похабства не имеетъ, кушанья за столомъ не называетъ блюдомъ славнымъ. Словомъ, она не знаетъ того языка, котораго и я, когда молодыя боярыни говорятъ, не разумею, хотя я и весьма долго въ доме новомодной француженки служила. Но при всемъ томъ она не глупа, и естественный разумъ въ ней есть; и когда вы на ней женитесь, и будете ее любить, то хотя она ни болванчикомъ, ни mon mari называть васъ не станетъ, однако, конечно, стараться будетъ вамъ угождать, и добродетелью столько васъ прельститъ, сколько другiе свободнымъ обхожденiемъ прельщаются, забывъ и лбы, и глаза свои, Между темъ она, увидя светъ, конечно, выровняется, какъ и многiя другiя. Умъ ея таковъ, что она всякое наставленiе отъ любимаго человека съ охотою приметъ. Это я по себе знаю: она во всемъ советамъ моимъ последуетъ. Но чуръ, не жить съ ней по моде; берегитесь, и вы будете заплачены тою же монетою, какъ и другiе.

Непустовъ. Да не прильнуло ли и къ ней ханжество бабушки ея?

Мавра. похочетъ, и какъ ее поведетъ -- къ добру, или худу. Удобно разумному мужу, съ малымъ терпенiемъ и любовiю, подвесть добросердечную жену подъ все свои правила и сделать ее воле своей послушною. Много этому образцовъ на свете!

Молокососовъ. О, еслибъ уже была она такова, какову я желаю ее видеть! колико бы я счастливъ былъ!

Мавра. Имейте терпенiе. Она темъ еще милее вамъ будетъ, чемъ более вы приметите, что она все совершенства свои отъ вашихъ прiобретаетъ советовъ.

Молокососовъ. Ты всю мою надежду возстановляешь; ты возвращаешь мне покой, котораго я совсемъ почти лишился.

Мавра. Извольте быть уверены, и подите теперь къ старушке.

Непустовъ. Ну, такъ пойдемъ же къ ней, не тратя времени.

Молокососовъ. Дай Боже, чтобъ она столь была разумна, сколь и прекрасна,

Мавра. Что-жъ, разве вы не хотите итти замужъ?

Христина. Я не знаю. Кажется, я никакого желанiя не имею.

Да разве господинъ Молокососовъ вамъ не нравится?

Христина. Этого не могу сказать. Нетъ... Ну... да какъ онъ тебе кажется?

Мавра. Неужто вы хотите замужъ идти по моему выбору? Ведь вамъ съ нимъ жить, а не мне.

Христина. Ты меня любишь, Маврушка, такъ скажи мне, что мне делать?

Мавра. Я васъ люблю, это правда; однако въ этомъ деле вы боле на себя полагаться должны. Должны вы прежде себя разобрать, чувствуете ли вы къ нему склонность, или нетъ?

Христина. Лицомъ онъ не дуренъ; да только говоритъ такъ, что я и половины словъ его не разумею. Онъ говоритъ или не по-русски, или по-книжному; а ты ведь знаешь, что я чужихъ языковъ не знаю, да и грамоте худо умею.

Мавра. Любовь и безграмотныя разумеютъ. На что тутъ грамота? Надобно только сердце.

Христина. Я думаю, что сердце-то у меня есть; и я пойду за него, если онъ меня возьметъ. А ежели не возьметъ, то и я не желаю быть за нимъ.

Мавра. Какое это равнодушiе! Еслибъ вы его любили, то бы не такъ говорили.

Христина. Я не могу сказать, чтобъ онъ мне противенъ былъ. Я не знаю, люблю ли я его, только мне хочется его видеть; да однако...

Что однако? Когда онъ говорилъ вамъ о своей страсти, что онъ васъ любитъ, что вы прекрасны, вы тогда сидели, потупя глаза, и молчали, какъ будто бы у васъ языка не было; онъ переменялъ речи, онъ то то, то се вамъ говорилъ, а вы таки все въ одномъ, и глазами, и теломъ, и языкомъ, остались положенiи; и его съ равногласнымъ "да" и "неть" ответомъ и отпотчивали.

Христина. Мне было стыдно, Маврушка. Ты ведь знаешь, что я съ мужчинами, кроме Фалелея, бабушкина дурака, ни съ кемъ не говаривала; да бабушка съ другими и говорить не приказываетъ. Я взросла въ девичьей горнице и оттуда никогда не выхаживала: такъ что-жъ мне делать? Пожалуй, душенька, читай мне почаще "Помелу", чтобъ я могла перенять, какъ съ людьми говорить. Съ тобой такъ говорится, а съ другимъ ни съ кемъ, право, не умею.

Мавра. Дорого бы я дала, чтобъ вы счастливы были. Я васъ люблю за ваше чистосердечiе. Вы не лживы, сударыня; обещаетесь ли вы все то делать, что я вамъ велю?

Христина. Съ радостiю обещаюсь и стану все то делать, что ты велишь; я знаю, что ты ничему худому не научишь.

Мавра. Подите-жъ теперь отсюда. Я после переговорю съ вами, теперь мне недосугъ.

Христина. Да увижу-ль я его?

Мавра. А, невинная! Сердчишко-то уже тронуто.

Христина. Нетъ... Я не знаю...

Мавра. Изрядно, изрядно, подите теперь. (Христина отходить).

Мавра О, природа! сильны твои действiя. Любовь, ты входишь въ сердца человеческiя прежде, нежели человекъ узнаетъ, что есть любовь! Моя невинная боярышня познаётъ уже тебя, не зная сама, что она чувствуетъ, и...

Молокососовъ. Отъ роду такой бабы не видывалъ! Ну, вся моя теперь надежда исчезла! Я погибъ, Мавра. Старая твоя барыня наотрезъ мне отказала.

Мавра. Что ей сделалось? За что?

Молокососовъ. За проклятаго кузнечика! О,кабы его чортъ взялъ!

Мавра. Что это такое? Я не понимаю.

Молокососовъ. Не легко и разсказать это... Много въ отказе участiя имеютъ и г. Вестникова, и Чудихина, а наипаче моя собственная неосторожность.

Мавра. Если ваша неосторожность, то сами на себя и пеняйте.

Молокососовъ. Да кому придетъ на умъ, что можно подобною безделицею досадить людямъ, и чтобъ свадьба могла за кузнечика разойтиться? Разсуди сама, вотъ въ чемъ дело! Ханжахина разсказывала, что не токмо за годъ передъ кончиною покойнаго ея супруга петухъ снесъ яйцо, но и дня за три кузнечикъ въ стене безъ умолка стучалъ; что она изъ того неизбежно заключить могла, что супругъ ея умретъ, и потому, не упуская времени, къ смерти приготовить его велела. Я, слыша этакiй вздоръ, не могъ удержаться и громко захохоталъ; господинъ Непустовъ, со всею своею твердостiю, также не преодолевъ себя, треснулъ и онъ, и оба мы взаходы смеялись. Старухи все три разсердились; вдругъ стали креститься, вдругъ плевать и одуваться, вдругъ и въ одинъ голосъ кричать и бранить насъ, называя насмешниками, бусурманами, безбожниками, которые ничему не верятъ. Ханжахина съ подругою своей Чудихиной напали на г-на Непустова, а Вестникова опрокинулась со всею жестокостiю на меня, и лучшее отъ нея слово мне было: "спесивый дуракъ!" Я хотелъ съ учтивствомъ ей доказать, что суеверiе есть порокъ, что нравоученiе закона запрещаетъ такимъ нелепымъ верить баснямъ; а она съ яростiю доказывала, что кузнечиково предсказанiе сбылось смертiю г. Ханжахина, и потому оно истинно, и что кроме такого дурака, какъ я, всякiй тому верить долженъ. Въ то же время съ другой стороны Чудихина наступала съ бешенымъ изступленiемъ на г. Непустова. А милостивая твоя госпожа, раздувшись и запыхавшись отъ гнева, то въ ту, то въ другую сторону на помощь къ обеимъ злобнымъ бабамъ поспешая, словами вдове неприличными уважала ихъ доказательства. И наконецъ изъ всего сего шума вышло то, что она ясно объявила намъ, что мы, то есть и сватъ, и женихъ, неверные, беззаконники, бусурманы, и чтобъ изъ дому ея убирались; что она внучки своей никогда не отдастъ за такого шалуна, каковъ я, и чтобъ впредь мы и дому ея не знали.

Мавра. Вотъ каково глупымъ противуречить!

Я всталъ, поклонился и вышелъ отъ нихъ вонъ... Теперь не знаю, что мне делать... И что я въ страсти моей начну? Отъ непочтенiя къ проклятому кузнечику погибла вся моя надежда.

Непустовъ. Пойдемъ изъ этого скареднаго дома.

Мавра. Погодите, сударь, немного; авось либо все дело поправится.

Непустовъ. Какъ поправится? И видеть насъ не хотятъ.

Мавра. Господинъ Молокососовъ, разве вы хотите оставить Христину? Разве вы ея не любите?

Молокососовъ. Никогда она столь прелестна мне не воображалась; никогда столько я не любилъ ея, какъ теперь, когда вся надежда моя исчезаетъ и когда я не могу иметь ее себе женою!

Мавра. Ну, такъ если вы ее столько любите, то, вместо празднословiя и пустыхъ жалобъ, помогайте мне искать способовъ къ поправленiю испорченнаго дела; между темъ не мешайте, дайте мне подумать: на выдумки я довольно способна бывала. (Думаетъ и говоритъ сама себе). Да!... Нетъ, это не такъ... Ну... неловко... А!... хорошо! Слушайте: Вестникову всехъ легче склонить, а чрезъ нее авось-либо намъ удастся; она за деньги за все примется и все, что мы хотимъ, сделаетъ.

Молокососовъ. Вспомни, Мавра, что она меня терпеть не можетъ.

Нетъ, ничего.

Непустовъ. А!... да вотъ она и идетъ.

Вестникова (съ сердцемъ). Вы еще здесь? Вонъ! Что вы здесь делаете?

Мавра. Еслибъ вы знали, сударыня, что они говорятъ, то-бъ вы и не гневались, и не дивились, что они еще здесь.

Вестникова. Какъ сестрица узнаетъ, что ты съ такими бусурманами, коихъ она изъ дому выгнала, говоришь, то достанется и тебе; а я тебе сказываю, что быть худу.

Мавра. Ахъ, сударыня! какъ мне съ прiятностiю не слушать было ихъ разговоровъ? Они все объ васъ говорили?

Вестникова. Обо мне? А что они обо мне говорили?

Мавра. Они васъ хвалятъ: что вы разумны, что и въ самомъ гневе вашемъ видно доброе ваше сердце и снисхожденiе. Г. Непустовъ и то еще примолвилъ: видно, дескать, что смолоду она и прекрасна была! А г. Молокососовъ сказалъ, что и теперь еще хороша.

Вестникова.

Мавра. Да_: сударыня; онъ говоритъ, что онъ не знаетъ, какъ бы заслужить нечаянную свою предъ вами проступку и своимъ почтенiемъ поправить себя въ вашихъ мысляхъ. Пожалуй, сударыня, не сказывайте боярыне, что я съ ними здесь остановилась. Она станетъ гневаться; а я ведь для васъ это сделала, чтобъ выведать изъ нихъ, сколь хорошо они объ васъ отзываются. Вы изволите знать, какъ я васъ почитаю.

Вестникова. Не впрямь ли, Мавра, такъ хорошо они думаютъ?

Мавра. Право, сударыня; извольте воть сами у нихъ спросить. (Мавра имъ мигаетъ, и даетъ знаки, чтобъ ей ласкали).

Молокососовъ. Я помню, сударыня, что милость ваша и къ матери моей была велика; еслибъ я могъ ласкаться, чтобъ вы...

Вестникова. Да, мы таки дружненько живали. Да ты, батька мой, спесивымъ мне казался; а я таки и весь родъ-атъ вашъ знаю.

Непустовъ. Вы ошибаетесь, сударыня; онъ право не спесивъ, его видъ таковъ! А къ тому жъ еще онъ и молодъ.

Вестникова. И подлинно еще молодъ; я ребенкомъ его зазнала, а и я не выстарокъ... Ха! Ха! (Молокососову). Батюшка твой не таковъ былъ: онъ помилуй Богъ какъ меня любилъ. Бывало, какъ привяжется, такъ изъ дома выжить нельзя: ночь всю насквозь до разсвета сиживали вместе: иногда и одинъ на одинъ, а скучно не бывало; а гулянья-то у насъ и подъ Марьиной рощей, и въ Подмосковныхъ; тамъ то пляски-то, игранья, пенья-то!.. Ужъ куда покойникъ-атъ какой охотникъ былъ до песенъ, а пуще всего любливалъ мои голосъ; да я изряднешенько и певала. Куда какiя веселья у насъ бывали! Нынече таки ничего не видно; какъ будто нетъ молодыхъ. Они, право, такъ не веселятся, какъ бывало мы забавлялись. Только нынече и слышно: комедiи, да оперы, да наряды; а мы-то, бывало, какъ съ постели, такъ и поскакали! и на голове право оправиться некогда было. Зимою-то въ саняхъ, бывало, ночь на пролетъ прокатаешься: всю Москву-таки съ конца до конца изъездишь, того и смотри, что попадешь въ полицiю. Да что намъ до того бывало? Хотя-бъ и случилось переночевать тамъ, ведь все знакомые, все друзья; не сказавъ никому и выпустятъ. Ныне такiя ли времена! Кажется люди-то все переменились; кроме "охъ!" да "охъ!" ничего не услышишь. (Увидя на пальце Молокососова перстень). А! мой светъ, да это еще отцовскiй на тебе перстенекъ-отъ. Тотъ, право, самый; онъ, покойникъ, бывало, шучивалъ, что на поминъ душе своей его мне оставитъ. Я знаю этотъ перстень.

И я слыхалъ, что онъ съ вами въ короткой былъ дружбе.

Вестникова. Камешекъ-то не величекъ, да чистехонекъ. (Мавра мигаетъ Молокососову, чтобъ онъ подарилъ перстень Вестниковой).

Вестникова. Право, светъ мой, чистехонекъ!

Молокососовъ. Позвольте, сударыня, чтобъ я слово родителя своего сдержалъ, и примите отъ меня этотъ перстень въ знакъ моего почтенiя.

Вестникова. И, батька, ведь я не для того говорила. (Не отдавая). Никакъ, мой светъ, на что такъ убытчишься...

Молокососовъ. Пожалуйте, сударыня, сделайте мне это одолженiе; я должностью почитаю себе исполнять обещанiя родительскiя, и радоваться стану, исполня толь прiятное завещанiе.

Вестникова. Благодарствую, благодарствую, мой светъ; ежели могу сама чемъ отслужить, съ охотою, ото всего сердца исполню.

Непустовъ. Вы можете, сударыня, великую ему сделать милость.

Вестникова. Да какую бы...

Уговорите, сударыня, сестрицу вашу, чтобъ она внучку свою за него выдала. Онъ ее любитъ и свое счастiе въ ней почитаетъ.

В23;стникова. Добро, (Молокососову) душенька, добро; стану ей говорить, и она, можетъ быть, меня послушаетъ.

Непустовъ. Надобно знать, сударыня, что время не терпитъ продолженiя. Срокъ нашъ приходитъ; ехать надобно скоро въ Петербургъ...

Вестникова. Я въ сiю минуту-бъ ее уговорила, да нельзя теперь: у нея Чудихина сидитъ, а при ней говорить я не буду; все дело испортить можно.

Мавра. Если это только мешаетъ, то извольте безъ сомненiя итти къ сестрице; а Чудхину я тотчасъ изъ комнаты ея выживу.

Вестникова. Не скоро ее съ места подымешь, где она усядется, особливо теперь; ведь она на картахъ загадываетъ.

Мавра. Это мое дело; я заведу речь, что прежнiй этого дома хозяинъ за тридцать тому летъ назадъ умеръ на томъ месте, где она теперь сидитъ и гадаетъ. Вы увидите, какъ скоро она вскочитъ, броситъ и карты, и все, и уйдетъ изъ комнаты.

Вестникова. Хорошо, я пойду туда. (Отходитъ).

Мавра. Извольте и вы удалиться; а я пришлю вамъ сказать, когда время будетъ. Оставьте здесь слугу вашего.

Христина. Маврушка, Маврушка, знаешь ли что?

Мавра. Что такое, сударыня?

Христина. Ведь бабушка приказала серебряную ту парчу отослать назадъ къ купцу, также и пунцовыя ленты отдала назадъ; а Молокососову во мне совсемъ отказала.

Мавра. Последнее знаю, а первое следствiе тому; да вы о чемъ больше жалеете -- о парче, или о женихе?

Христина. Какiе у тебя всегда мудреные вопросы. Ты все шутишь; а бабушка очень гневна! Гневна такъ, что она всехъ девокъ выгнала изъ спальни, и осталась одна съ Чудихиной и съ Вестниковою.

Мавра. Какая-жъ это диковинка?

Христина. Какъ не диковинка! Ведь ты знаешь, что бабушка хоть часто на девокъ гневается, однако отъ нихъ ничего тайнаго не имеетъ, и обо всемъ она при всехъ говоритъ; а теперь и входить никому не велела до техъ поръ, пока сама не кликнетъ.

Мавра. И впрямь это странно! Пойду я посмотреть, что-то у нихъ делается?

Христина. Я тебе скажу, только ты не промолвься.

Да вы почему-жъ знаете? Ведь и васъ также туда не впускаютъ?

Христина. Почему?...

Мавра. Конечно вы у дверей подслушали или въ замочную дырочку высмотрели?

Христина. Да, да! Только, пожалуй, бабушке не сказывай.

Мавра. Этакая воровочка! Я, право, и не думала, что за вами это ремесло водится! Что-жъ оне говорятъ тамъ?

Христина. Вестникова уговариваетъ бабушау, чтобъ она за Молокососова меня выдала; а Чудихина отговариваетъ, оне две спорятъ. А бабушка держитъ сторону Чудихиной и выдавать меня не хочетъ.

Мавра. Да вамъ въ этомъ и нужды нетъ. Ведь для васъ все равно: идти ли замужъ, или нетъ! Не правда ли?

Христина. То... такъ... однакожь....

Мавра. Изрядно, изрядно; пойдемъ отсюда. Я пойду къ нимъ и чемъ-нибудь потщусь разорвать это сонмище.

Чудихина. Ахъ! Погибла я!.. Умереть мне, умереть!.. Ахъ... Ужъ умираю, чуть жива.... чуть дышу... нетъ больше мочи! (Кидается у кулисъ на кресла).

Христина. Что вамъ это сделалось?

Чудихина. Проклятая Мавра меня уморила своими разсказами. Подумай, пожалуй, светъ мой: я сижу да гадаю въ карты, и въ самое то время, какъ у меня винновой-отъ король съ крестовою кралею передо мною лежали, и я тому порадовалась, a она и сказала, что я на томъ месте сижу... Ахъ! тошно мне!.. на томъ будто месте, на которомъ человекъ назадъ тому тридцать летъ умеръ.

Христина. Такъ разве вы этого боитеся?

Чудихина. Да какъ этого не бояться! Видно, что ты еще молодехонька и света еще не знаешь. Я ведь испорчена, душа моя, злые люди меня смолоду испортили: всего боюся! Да какъ и не бояться? Вотъ где (указываетъ на животъ) у меня порча-то сидитъ и ныне.

Христина. Такъ вы животомъ недомогаете?

Чудихина. У меня, светъ мой, въ животе щука; смолоду впустила ее туда мне, сонной, мачиха моя,-- она была колдунья, и меня не любила,-- а въ спину засадила мне собаку, и когда оне тамо ссорятся, такъ я чувствую... таки точнешенько слышу, какъ щука хвостомъ хлеснетъ по собаке, а собака отгрызается и ворчитъ. Ужасть какая у меня тогда боль сделается! Охъ... охъ!.. Боюсь... умру... Верно умру...

(Христина, увидевъ у Чудихиной на конце шейнаго платка два маленькiе узелка завязаны).

Христина.

Чудихина. И, душа моя... ничего. Въ одномъ четверговая соль, а въ другомъ росной ладанъ, отъ уроковъ.

(Въ это время вынимаетъ платокъ изъ кармана, и съ нимъ выпадаютъ два корешка, крестъ-накрестъ волосами перевязанные).

Христина (поднявъ). А это что такое?

Чудихина. А это корешки, светъ мой, на которыхъ нашептано. Я ихъ ношу всегда, чтобъ и меня таки любили.

Мавра (Чудихиной). Что, сударыня, вы такъ стонете!

Чудихина. Окаянная, ты меня разсказами своими уморила.

Мавра. Да можно-ль было мне вообразить, что вы отъ одного слова, которое ничего не значитъ, испугаетесь?

Чудихина. Ахъ! Умереть мне нынешнiй годъ всемерно, (плачетъ) хвостъ у ней отрубить. Жеребiй палъ на голову, и какъ мне сказали, такъ велела ей отрезать голову. Хоть наседка и добра была, да провались она, -- свой животъ всего дороже! Однако мне умереть... хоть еще и не такiя лета... а многiя живутъ себе... да веселятся... которымъ бы и давно уже умирать надобно. Охъ! охъ!

Чудихина. Сядемте хоть здесь; Мавра, подай, на чемъ сесть.

Вестникова (Мавре не вслухъ). Мавра, пошли къ Непустову, чтобъ онъ и съ Молокососовымъ поскорее сюда прiехалъ. (Садятся. Мавра уходитъ). (Чудихиной): Неужто ты по сю пору не опомнилась, ништо тебе! Для чего ты отговариваешь сестрице выдать внучку за Молокососова? Вотъ Богъ тебя за то наказалъ.

Чудихина. Я грешна! Что мне делать: люблю разбивать свадьбы, и признаюсь, что для меня ничего нетъ прiятнее, какъ видеть въ сватанье разладъ. Ведаю, что дурно это, да удержаться не могу: какъ-таки не промолвить словца, а молвится всегда худое. Я ужъ и отцу духовному не одинъ разъ въ этомъ каялась. Всехъ амурщиковъ я съ природы ненавижу, и где только ни услышу про любовь, такъ тутъ врагъ меня и всунетъ!

Вестникова. Ну, такъ я тебя утешу. Ведь у Принковой разошелся ладъ съ Краткобрадымъ. Мужъ сведалъ и, сказываютъ, жену-то прибилъ да и бросилъ; а никто не знаетъ, какой дьяволъ ему на ухо шепнулъ. Кажется, онъ не изъ премудрыхъ, и передъ ногами мало видитъ: а жена-то сама у себя... какъ бы ему догадаться? Не ведаю.

Чудихина. А я такъ ведаю, да и не дешево мне стало это узнать.

Вестникова. Скажи, пожалуй, какъ?

Чудихина. Я согрешила, окаянная; научила своего дворецкаго, чтобъ онъ подкупилъ ихъ людей. Онъ это сделалъ, а люди все и проболтали. Высказали, где у нихъ съезды, какъ и долго ли они видятся. А после я сама посылала за ними своего человека верхомъ -- подсматривать, и знала всегда о ихъ свиданiи. Потомъ удалось мне и письма ихъ получить въ свои руки; да какъ мне до ихъ нужды нетъ, такъ я чрезъ третьи руки приказала ихъ вместо жены отдать мужу. Ведь все равно, у жены ли они, или у мужа въ рукахъ: одинъ домъ, одна семья.

Да тебе что въ томъ прибыли? Ни она твоя дочь, ни она твоя племянница; кто тебя къ ней приставилъ? Ну, пусть бы поразсказать кому, это иное дело; слово на вороту не виснетъ. А то... отдать мужу письма! На что это?

Чудихина. Можно ли этакой срамъ въ городе терпеть? все любятся да любятся, и никто за этакими пакостьми не смотритъ; вчуже, право, досадно. Однакожъ я сделала по-своему: таки какъ разорвала, такъ разорвала. А право, мой светъ, сто рублей мне это стало; и жалъ денегъ-то, да радуюсь, что удалось... Боялись же они меня очень.

Ханжахина. Сто рублей! Куда какая беда! Какая ты мотовка! Не дивно, что у тебя почти никогда копейки въ доме нетъ. Лучше-бъ ты сто-то рублей отдала въ ростъ, такъ однихъ указныхъ процентовъ дошло бы тебе по полтине съ рубля на месяцъ; а закладъ закладомъ.

Чудихина. Что мне въ полтине? Свое удовольствiе стоитъ полтины. Чемъ нынече позабавиться? ведь в такъ въ безконечной живемъ скуке и печали; таки нигде радости-то нынече не увидишь! Съ техъ поръ, какъ светъ совсемъ сталъ превратенъ, и науки-то чужiя врагъ къ намъ принесъ, такъ все стало и дурно, и время-то безтолково. Охъ-хо-хо! Хоть бы эту-то горесть ужъ съ рукъ сбыть, да пристроить бы малаго-то куда-нибудь къ месту! Николашку-то моего беднаго... Онъ меня съедаетъ.

Вестникова. Ведь время еще не ушло. Сынъ твой Николашка еще молодъ.

Чудихина. Осьмнадцать уже летъ, матушка.

Вестникова. А собою очень хорошъ.

Чудихина. Хорошъ, по несчастью! Ты не поверишь, сколько и пригожство-то его мне слезъ навело. Кто ни увидитъ, всякъ ему дивится: куда какъ хорошъ, куда какъ пригожъ! Всякiй это и говоритъ; а онъ урочливъ, мой светъ, такъ урочливъ, что нельзя больше. То и дело и я, и мама попеременно его слизываемъ. Только и то уже не помогаетъ. Не одну уже и огневую онъ схватилъ отъ уроковъ и отъ пригляда.

Ханжахина. Да ты бъ лучше за нимъ смотрела, да не всюду бы пускала, такъ и онъ бы, и лошадки-то бы здоровы были.

Чудихина. И такъ, кажется, какъ глазъ свой его берегу. Во всю зиму съ лежанки онъ у меня не сходитъ, а когда боленъ, то кроме блиновъ и сластей ничемъ не кормлю. Одинъ разъ такъ-то въ болезни ни весть какъ захотелось ему тёши съ кислыми щами, -- это любимое его кушанье, да еще тельное также онъ любитъ; однако я не дала, хоть онъ не сердился. Какъ не беречь, светъ мои! Онъ у меня одинъ, какъ порохъ въ глазу! Еще до самой прошлой осени все мама у него въ головахъ спала, чтобы таки и ночбю-бъ-то чего не причудилось. Больше никакъ уже смотреть нельзя; а онъ со всемъ темъ все худеетъ, все печалится. Ведь онъ здесь въ команде, такъ нападки на него великiя.

Отъ кого нападки?

Чудихина. Отъ командировъ. Онъ въ Питере-то не бывалъ, a все въ здешней команде числится; да не могу выпросить, чтобъ и капраломъ-то его сделали. Ужъ я и даривала, кому надлежитъ, да все не помогаетъ: говорятъ, что не грамотенъ; а онъ, мой голубчикъ, и азбуку уже доучилъ, да скоро и часословъ начнетъ. (Христина, закрываясь, смеется, а Ханжахина говоритъ).

Ханжахина. Ты чему, матка моя, смеешься?

Христина. Да какъ, бабушка сударыня, не смеяться? восьмнадцати летъ парень часовникъ учитъ! Ведь онъ не девушка, ему не стыдно уметь письма писать.

Ханжахина.

Чудихина. Кабы и у меня дочь была, меньше бы и я имела заботы. Начто девку учить грамоте? имъ ни къ чему грамота не надобна: меньше девка знаетъ, такъ меньше вретъ. Я принуждена была матушке своей побожиться, что до пятидесяти летъ пера въ руки не возьму. Да полно что! нынече и девокъ-то всему, сказываютъ, въ Питере учатъ. Быть добру! А (Христине) ты еще молоденька; тебе бъ и не надобно надъ нами старушками смеяться; сама, мой светъ, стара будешь. Эхъ! какъ я засиделась; а мне пора ехать, нужда великая! Надобно местахъ въ двухъ побывать да кое о чемъ поговорить. Прощайте.

Ханжахина (вследъ). Прости, Богъ съ тобой; не забудь, что услышишь, и намъ сказать.

Вестникова. Насилу эту дуру выжили.

Ханжахина. За что ты ее бранишь, сестрица?

За то, что она вздоръ несетъ, а тебя, сестрица, съ пути сбиваетъ.

Ханжахина. Да ведь и сама ты давича отговаривала мне выдавать внучку за Молокососова; за что-жъ теперь всю вину кладешь на Чудихину? Куда, сестрица, какъ ты ветрена!

Вестникова. чего-жъ этого лучше; она и будетъ счастлива.

Ханжахина. Да, сестрица, у меня у самой пятнадцать было детокъ, считая и отца Христинина, да все за грехи мои померли. Одна она отъ покойнаго сына моего Василья осталась;да правду сказать, и родилась она со всеми счастливыми приметами: и въ сорочке, и въ волоскахъ, и три раза, родясь, прокричала; и для того, сестрица, я всю надежду мою на старости въ ней полагаю. Правду сказать, было у меня и шестнадцатое дитя, да то не кормилецъ. Какъ шестнадцатымъ-то была я брюхата, такъ злые люди выкрали ребенка, а вложили камешекъ, и я помню, съ какимъ великимъ болемъ его родила, и теперь ношу его у себя за пазухой; каковъ ли ни есть, да мне милъ такъ, какъ и настоящее дитя

Вестникова. И, сестрица! Какъ ты мне никогда этого племянничка-то не показала; я-бъ... Да вонъ г. Непустовъ...

Вестникова. Добро пожаловать, сударь; сестрица моя желаетъ васъ видеть, чтобъ окончать начатое дело.

Непустовъ.

Вестникова. И, батька! Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ.

Ханжахина. Да, хорошо бъ сегодня окончать, и я съ благословенiемъ Божiимъ сама того желаю; только одно меня страшитъ...

А что жъ бы и такое? Чего вы опасаетесь?

Ханжахина. Сегодня ведь понедельникъ, да къ тому жъ и первое число месяца, а я ничего въ такiе дни никогда не начинаю. Примета худа! Много образцовъ бывало, да и покойный мои мужъ меня утвердилъ въ этомъ; за десять летъ до смерти своей -- помяни его Господи! -- предсказалъ онъ однажды въ понедельникъ, что онъ умретъ. А то и сбылось!

Непустовъ.

Вестникова. Это правда, сестрица; сватовство то ведь не сегодня началось! Такъ скажи начисто, отдаешь ли ты за Молокососова внучку, пли нетъ? Но вотъ онъ и самъ ждетъ.

Я бы не осмелился, сударыня, еще разъ передъ вами показаться, если бъ другъ мой не уведомилъ меня, что вамъ это противно не будетъ.

Вестникова. Полно, батька мой, объ этомъ говорить; старое все позабыто. Скажи-тко намъ, имеешь ли ты прежнее намеренiе жениться?

Молокососовъ.

Вестникова (Ханжахиной). Слышишь ли ты, сестрица? Что жъ ты не ответствуешь? Видишь ты, какой это изрядный молодецъ.

Ханжахина.

Вестникова. Какъ быть противну? Я бъ, право, и сама его полюбила,-- таковъ-то онъ. Однако спросимъ Христину. (Христине) Христинушка, не противенъ ли тебе суженый, котораго мы тебе выбрали?

Я за нее ответствую, сударыня, что она изъ воли бабушкиной не выступитъ.

Вестникова. Да для чего жъ ты, душа моя, сама не говоришь? скажи, милъ ли онъ тебе?

Воля бабушкина, сударыня.

Вестникова. Да долго ли этому быть, сестрица! Нутка, благословясь, да рука въ руку. (Беретъ Ханжахиной руку и даетъ ее насильно Непустову). знаю.

Ханжахина (дергая Вестникову за платье). Сестрица, съ умомъ ли ты? Этого много. Я не могу столько дать. Охъ! бедная я!

Молокососовъ.

Ханжахина. Ну... быть такъ... что делать, разставаться съ деньгами... разставаться съ душою... Христина... Охъ... горе мне! Христина, вотъ тебе женихъ.

Непустовъ. Для прекращенiя лишнихъ убытковъ, не согласитесь ли, сударыня, въ будущую среду въ моей подмосковной сделать свадьбу?

Хорошо, батюшка, я согласна. Середу я паче прочихъ дней отменно всегда любила; да ведь и коштъ-атъ вашъ тамо будетъ. Мне не изъ чего, не изъ чего, право, делать теперь банкетовъ.

Непустовъ. Объ этомъ не заботьтесь, сударыня.

Ханжахина Да деньги-то приданыя отдашь-ли въ ростъ? Ведь не шутка, мой светъ. Потомъ они наживаны... потомъ... Охъ!

Вестникова. Полно объ этомъ говорить, пойдемъ рядную писать. Да въ крестовой священникъ есть, такъ благословясь да помолвимъ.

Ханжахина. (Отходитъ).

Мавра (одна). Вотъ такъ нашъ векъ проходить! Всехъ осуждаемъ, всехъ ценимъ, всехъ пересмехаемъ и злословимъ, a того не видимъ, что и смеха, и осужденiя сами достойны. Когда предубежденiя заступаютъ въ насъ место здраваго разсудка, тогда сокрыты отъ насъ собственные пороки, а явны только погрешности чужiя: видимъ мы сучокъ въ глазу ближняго, а въ своемъ -- и бревна не видимъ.