Проекты И. Замотина и Д. Лапина. (1791-1795)

Два прожектера.

Губернский секретарь Замотин и капитан Лапин.

Сообщаем два курьезных документа Екатерининского царствования, попавшихся нам при разборе генерал-прокурорских бумаг, находящихся в архиве министерства юстиции. Чтобы объяснить происхождение проекта губернского секретаря Замотина, находим нужным сказать несколько слов об обстоятельствах, которые вызвали его.

Частые и продолжительные войны, веденные в царствование Екатерины II, отвлекая войска от внутренней службы в государстве, нередко приводили правительство в затруднение, кем заменить их внутри империи. Затруднения эти оказались не дальше как через 6 лет после вступления императрицы на престол. Так, в конце 1768 года, в распоряжениях ее по случаю первой турецкой войны, находим ее заметку: «Для безопасности внутренней не можно ли сделать на Москве полицейский полк из дворовых людей?». Вследствие этого тогдашнему московскому главнокомандующему гр. П. С. Салтыкову государыня писала: «Граф Петр Семенович! По причине выступления из Москвы воинских команд, как конных, так и пеших, теперь никакого конного разъезду, ни для содержания нужных при полиции караулов, армейских команд нет; то призовите к себе знатнейших из разных в Москве частей жителей, и с ними, поставя на мере, каким образом для спокойствия их же самих учредить как конную, так и пешую команду для полиции на собственном всех содержании и ко мне немедленно пришлите, ибо все сие касается до общей пользы и безопасности жителей. А как известно, что многие из московских жителей имеют при себе множество людей, в том числе и гусар, то не можно ли из оных, составя команду, учредить в городе патрули, снабдя оных как лошадьми, ружьем и мундирами; равномерно и пешую команду, состоящую из надлежащего числа по пространству города людей, и, вооружив оных, отдать в ведомство полиции, но с тем, чтобы все вышеупомянутые люди были хорошего поведения и надежные и которые бы были в состоянии случившиеся беспорядки отвращать и с тем безопасность жителей сохранить»... (Сборн. Ист. Общ., X, 322.)

Замена регулярных войск временными командами с особенной настоятельностью стала сказываться в конце царствования Екатерины, когда государство должно было вести одновременно две войны — на юге с Турцией, а на севере со Швецией.

Положение было критическое. Главные боевые силы наши находились на юге против турок; туда же намерены были отправить и флот, но неприязненные действия шведского короля Густава III заставили отменить это распоряжение. В Петербурге оставалась только гвардия, да несколько полевых полков в окрестностях его, что могло составить немного более 20. 000 человек, так что весь северо-западный край, на который простирал свои виды Густав III, был, можно сказать, совсем без защиты. В дневнике Храповицкого под разными числами июня 1788 г, находим несколько заметок, показывающих, как эта беззащитность озабочивала императрицу: «Приказано подать ведомость о числе войск, внутри империя находящихся... Были разные пересылки для установления расписания войск при разрыве со Швецией... Велено комплектовать гвардии полки, кои в 7. 000 составят резерв за спиною Мусина-Пушкина... Из содержащихся в крихсрате от полевых полков прощено 96 человек для укомплектования здешних команд»... (Храповицкий, стр. 91, 95, 97, 101.) Как ни подсмеивалась Екатерина над королем шведским, как ни старалась она казаться спокойною, но затаенная тревога не раз прорывалась наружу с тех пор, как война стала несомненной. Граф Ростопчин, описывая императору Павлу тогдашнее положение России, говорил: «Блаженной памяти императрица, мать ваша, со всей твердостью своего духа, близка была оставить постыдно место своего пребывания от набега короля шведского». А Павел против этого места на поле рукописи прибавил: «И лошади готовы были»... (Записка графа Ростопчина, см. Русск. Арх., 1878 г., кн. I, 106.). Словом «альтерация» была немалая...

Положение было таково, что пришлось прибегнуть к мере, употребленной в 1768 году, т. е., к формированию команд из людей, не обязанных военной службой, и не для одной уже только гарнизонной, но и для боевой службы. Стали набирать охочих людей, добровольцев: брали их из крестьян крепостных и казенных, богатых помещиков приглашали к пожертвованиям на время войны людьми, а купечество деньгами на формирование драгунских команд для полицейской службы. Вербовка добровольцев поручена была Царскосельскому городничему Токареву, петербургскому обер-полицеймейстеру Рылееву и новгородскому губернатору Архарову. Как шла эта вербовка, можно судить по письму Безбородки, извещавшего правителя канцелярии кн. Потелкина — В. С. Попова о петербургских новостях: «Другая странная история здесь была та, — пишет он, — что поручили было Никите (Рылееву — человеку, не отличавшемуся особенным умом и сообразительностью.) и Токареву набрать и формировать войско, дозволив им набрать батальоны из беглых и вольных. Токарев начал тем, что на мещан своих софийских часть вписал за то, что они когда-то были беглые, да кто попался даже из гвардии, не только из армии, не отсылая в команды, в свой корпус вписывал. А Никита начал свою операцию по городу. Люди стали у господ красть и бегать в надежде принятыми быть в батальоны, стали подговаривать даже, а иногда лишь закричит кто караул, то и в солдаты. По счастью дошли скоро жалобы к государыне, и ее величество велела прекратить сей набор и людей раздать, от кого бежали. Токарев и Никита уже было много и штабу набрали в батальоны и заботились нарядиться в мундиры сами, но теперь все пришло в порядок»... (Русск, Арх., 1872 г., 948, Там же слич. письма Екатерины к Храповицкому: 61, 63, 68.)

Другими словами, была прекращена безобразная вербовка Токарева и Гылеева, но потребность в усилении войска оставалась неудовлетворенной и по-прежнему озабочивала правительство. Затруднительное положение было у всех на глазах и вызывало в публике патриотическое участие, выражавшееся в толках, суждениях и мнениях, официально заявляемых, как помочь государственной нужде. Так, надворный советник Капнист представил императрице «Положение, на каком может быть набрано и содержано войско охочих казаков». Оно было передано на рассмотрение Безбородке, и хотя было одобрено как им, так и Потемкиным, но почему-то не было приведено в исполнение (Ист. Вестник, 1883 г., № 6, 532 — 533.). Екатерина поручила заняться этим самому Потемкину, которым, вследствие того, и был представлен проект об устройстве казацкого войска из мещан и бывших ямщиков (Любопытный проект этот, сообщенный редакции «Исторического Вестника» г. Есиповым, известен уже читателям (Ист. Вестн., 1883 г., № 7, 224). Хотя документ этот не имеет даты, но нет сомнения, что он представлен императрице в конце 1789 года, ибо в письме к Потемкину от 8-го апреля 1790 г. она писала: «О казаках из мещан в российские города неудобно, понеже сие требует соображения с городовым положением, а противоречит своим же учреждениям, я не нахожу проличности» («Русск. Стар.», т. XVII, 411).). Но так как проект этот не соответствовал городовому положению, незадолго перед тем объявленному в законодательном порядке, то он и не был утвержден императрицей.

Суетливая и бестолковая вербовка охочих людей, производившаяся Токаревым и Рылеевым, и эти проекты об образовании казачьего войска, или, по крайней мере, слухи о них, не были, конечно, секретом для петербургской публики и естественно утверждали ее в той мысли, что правительство изыскивает средства пополнить недостаток войска, не прибегая к рекрутским наборам, отягощавшим народ и требовавшим расходов казны. И вот под впечатлением этой общей уверенности у какого-то губернского секретаря, по фамилии Замотина, является мысль предложить императрице свои услуги к сформированию конного полка не менее как из 1. 000 человек без всяких со стороны казны расходов. Что за личность был этот Замотин, из нижеприводимого документа не видно; можно заключать только одно, что судьба, определив его к канцелярской работе, посмеялась над ним: губернский секретарь питал в себе не только военные наклонности, но и военное честолюбие...

Вот его всеподданнейшее прошение, поданное в феврале 1793 года, когда военные действия у нас прекратились уже и со Швецией, и с Турцией, а шли только с поляками.

«Всемилостивейшая государыня!

Прошедшего 1791 года в апреле месяце осмеливался вашего императорского величества утруждать всеподданнейшим представлением усердия моего о навербовании конного полка из вольножелающих не менее тысячи рядовых воинов, не требуя из казны на то денег, на что высочайшее благоволение вашего императорского величества через графа Ивана Петровича Салтыкова и последовало, но по сие время высочайшего вашего императорского величества повеления получить я счастья не имею.

А ныне осмеливаюсь паки, всемилостивейшая государыня, представить вашему императорскому величеству ревность мою навербовать конный полк или толикое-ж число людей для флота вашего императорского величества, не употребя на то из казны денег, а на основании прежнего моего обязательства, с коего подношу копию.

Когда же сие не благоугодно вашему императорскому величеству, осмеливаюсь испросить об определении меня в военную службу.

Вашего императорского величества

всенижайший верноподданный

губернский секретарь

Иван Замотин.

Февраля « » дня 1793 г».

При прошении приложена копия с обязательства Замотина следующего содержания:

«Губернский секретарь Замотин, имея способы к набору из вольножелающих в военную службу, представляет следующие обязательства.

1) Набрать должен он рядовых не менее тысячи, а если случай позволит, то и более конных воинов из купцов, малороссиян, выходцев из Запольской границы, отпущенных от господ дворовых людей, белорусцев, молдаван, татар, из украинских войсковых жителей, из отставных, могущих еще продолжать военную службу и из государственных крестьян.

2) Надеясь же, что в сем полезном подвиге найдет он пособие от могущих подкрепить предприятие имуществом, не требуя из казны никакой выдачи, и потому

4) По наборе числа, распределенные чиновники по заслугам и достоинству должны получать при представлении утверждения от главнокомандующего.

6) К совершению же сего снабдить листом, означа всевысочайшее повеление, в коем требуемые выгоды объяснит и назначит имеет, куда оный полк должен явиться».

На этот раз Замотин не был так счастлив, как в 1791 году. Тогда через графа Салтыкова ему было объявлено «благоволение ее императорского величества», теперь же на его прошении рукой генерал-прокурора Самойлова написана, очевидно, резолюция самой императрицы: «Призвать к себе и сказать, чтоб не в свои дела не мешался».

— капитана Московского мушкетерского полка Данила Лапина. Этот вызывался построить через Неву какой-то диковинный мост и открыть секрет построения такой Машины, действуя которой, можно вести атаку и оборону крепостей без пушек, без осадных работ, без мин и — шутка сказать — без потери людей...

Обо всем этом он писал генерал-прокурору Самойлову, прося о проектах своих довести до сведения ее императорского величества. Вот его письмо.

«Ваше высокопревосходительство,

милостивый государь мой,

Александр Николаевич!

императорскому величеству, августейшей монархине, великой государыне. Сии машины и невеликого стоят замечания и малой пользы, о которых я полагаю, что еще в свет не издано.

Первое, я от многих слыхал, что яко бы надобно иметь в Петербурге через реку Неву мосты, но таковых людей яко бы не отыскивается, чтоб который мог построить, но я осмеливаюсь через сие объявить: я построю такой мост, который может стоять несколько сот лет, а не которая починка и будет из дерева, но не трудная, и то не прежде десяти лет, и оная починка невеликости будет стоить. Сей мост от полой воды вышины на одну сажень и никогда не будет сломан ни осенним и ни весенним при полой воде льдом. Цены оному мосту примерно не могу положить, не имев сведения о ценах в Петербурге материалам и меры ширины реки, а земля в реке какова б ни была необстоятельно строению моста не повредит, и суда будут проходить сквозь мост с мачтами, но только на это время подниматься должно будет двум штукам моста на короткое время.

Вторая машина должна быть секретной, которая служить будет великим способом для взятия неприступных неприятельских крепостей, а сею машиной великую препорцию полагаю стоять под крепостью три дня, а ежели знать положение места, лежащее около крепости, в ту же ночь можно взять и пока на стену с войсками взойдут, ни один солдат нужды не будет иметь стрелять, и убитых не должно быть, разве сверх чаяния, от неосторожности управляющего машиной, и то малость должна быть, а с неприятельской стороны ежели и будет стрельба, но тщетна и без вреда идущим войскам в крепость, а содержание сей машины против одного двубатальонного полку или менее. С сею машиной при взятии крепостей не нужна осадная артиллерия и полковая весьма мало нужна и притом не надобно иметь шанцев, батарей и мин; через сию машину все те люди будут соблюдены, которые, при взятии крепостей, покамест идут на стену и бывают от неприятеля побиваемы.

Третье, весы, которая вещь нестоющая об ней великого внимания; тягостью в весах пять пудов, а весить на оных можно пятьдесят пудов (а можно делать более и менее) без гирь и не так как безмен, и на сих весах означать будет пуды, фунты, полуфунты и четверти верно; оные в походе для возки не будут тягостны, а как при подвижных магазейнах и в полках надобны, а равно и партикулярным людям удобнее нынешних весов и безменов.

осмилетнее между службой время и несколько к сему моего капиталу, а притом не можно так всего на плане показать, а удобней, ежели будет угодно, я покажу лично на модели и за сие льстя себе при сем получить через протекцию вашего высокопревосходительства монаршую милость и благоволение, а о себе честь имею донесть: я Московского мушкетерского полку капитан Лапин; за оным пребыть честь имею к вашему высокопревосходительству с моим достодолжным высокопочитанием.

Вашего высокопревосходительства

высокомилостивого государя моего

всенижайший слуга

Данила Лапин

».

Само собой разумеется, что «нестройное» письмо Лапина до сведения императрицы Самойловым доведено не было. Он уже несколько знал капитана. Год тому назад Лапин доносил ему, что на Кавказе, где он служил, есть руда серебряная и золотая, которые он и указать может, когда же, по высочайшему повелению, обратились к нему за точными сведениями, то оказалось, что сам Лапин ни той, ни другой руда не видал, а только слышал о них от людей. Поэтому, получив новое письмо Лапина об его изобретениях, он благоразумно уклонился от доклада о них государыне, а ограничился только тем, что написал к гр. Гудовичу, бывшему тогда кавказским генерал-губернатором, следующее письмо:

«Милостивый государь мой

Иван Васильевич!

В прошлом году капитал Данила Лапин прислал ко мне письмо, что он знает золотую и серебряную руду, которую и показать может, а когда по высочайшей ее императорского величества воле отнесся я к вашему высокопревосходительству о отобрании от него точного о сем сведения, то ничего более не открылось, как один неосновательные и слышанные речи о той руде. А ныне прислал он еще письмо, в котором пишет: 1) что он в состоянии в С. -Петерберге через реку Неву построить мост, который может стоять несколько сот лет с малой починкою; 2) что знает он сделать машину для взятия неприятельских крепостей без артиллерии, шанцев и без потери людей; 3) может сделать весы тягостью в пять пудов, а весить могут пятьдесят пудов без гирь.

его, объяснить ему, чтоб он о своих прожектах, ежели желает, то сделал донесения, куда по порядку следует. В прочем имею честь быть и проч.

Граф Александр Самойлов.

15-го марта 1795 г».

Не смотря на странное впечатление, производимое малограмотным письмом Лапина и его фантастическими проектами, все-таки, в душу читателя невольно прокрадывается некоторая доля симпатии к этому добродушному, любознательному и трудолюбивому капитану. Ведь, как бы то ни было, а все же — посвящать свободные от службы часы не картам и разгулу, среди которых, может быть, многие из его товарищей коротали время, а умственным занятиям, направленным на решение известных задач, пусть даже и не выполнимых, но тем не менее требующим постоянного обращения с наукой, жертвовать притом своими денежными средствами, которыми при обер-офицерском содержании изобретатель, по всей вероятности, не был богат, — все это показывает человека, живущего мыслью и ищущего нравственного удовлетворения в труде, в знании. Можно ли такому человеку отказать в симпатии?

— советом ли «не в свое дело не мешаться», или как-нибудь иначе, и какая судьба постигла его проекты, нам неизвестно...

.

Текст воспроизведен по изданию: Два прожектера // Исторический вестник, № 11. 1892