Сегюр Луи-Филипп: "Путь на пользу". О путешествии Екатерины II в Крым в 1787 году

«Путь на пользу». О путешествии Екатерины II в Крым в 1787 году

Воспоминания французского дипломата графа де Сегюра о поездке в Крым представляют собой составную часть мемуаров, изданных в Петербурге в 1865 году под названием: «Записки графа де Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II (1785—1789)». Известная узкому кругу историков и краеведов, эта книга имеется лишь в некоторых крупных государственных библиотеках. <...>

Поездка Екатерины II в южные пределы своей империи, предпринятая в ознаменование присоединения Крыма к России, пожалуй, наиболее значительное, выдающееся, самое пышное путешествие, совершенное в Крым кем-либо и когда-либо.

Есть данные, что впервые о готовящемся вояже зашла речь еще в 1780 году, во время свидания Екатерины II с австрийским императором Иосифом И. Подробный же план поездки был составлен в 1784 году: 13 октября Светлейший князь Потемкин отправил ордер о приготовлении путевых дворцов, которые должны были строиться по присланному рисунку, о квартирах для свиты, о приготовлении на станции лошадей'. А через полтора года, 2 марта 1786 года, в письме П. Л. Архарову подробный маршрут путешествия сообщала сама императрица.

и все удобства; запряжена была тридцатью лошадьми. Помимо того Екатерине предназначались шестиместная и четырехместная кареты, а также почивальный возок. На станциях для путешественников были приготовлены по 560 сменных лошадей.

Современники поражались роскоши этой поездки: поговаривали, что десяти миллионов рублей, назначенных Екатериной, впоследствии не хватило. Ко всем расходам необходимо добавить и затраты князя Потемкина. Деньги шли на постройку домов, разведение садов, устройство базаров в местах, через которые проезжала Екатерина. Па станциях, где путевые дворцы не планировались, были устроены галереи (по типовому рисунку) и готовились «приличные напитки и прибор». На каждой станции должен был находиться плотник и кузнец с инструментами. По обеим сторонам дороги вечером пылали костры. В каждом городе для путешествующих устраивались иллюминация, а иногда — фейерверки.

Карта путешествия императрицы Екатерины II в Крым в 1787 году.

При дворе императрицы недоброжелатели Потемкина твердили, что все траты князя не приносят никакой пользы, что даже приобретение Крыма не стоит тех огромных средств, которые требовал Светлейший. Князя это раздражало, ибо путешествием Екатерины он хотел доказать обратное: Россия приобрела «драгоценную жемчужину» (как позже назвала Крым сама императрица). Это путешествие было необходимо, чтобы развеять слухи о недостатках его управления полуденным краем. Экзотика южной природы, быстрое развитие городов, отличное устройство военных портов и заботы князя должны были поразить Екатерину, а вместе с тем — привести в удивление всю Европу. «Па западе должны были узнать, — писал А. Брикнер о путешествии Екатерины, — какими источниками богатства и могущества располагает Россия. Путешествие это из контроля над действиями Потемкина должно было превратиться в торжество его, Екатерины и вообще России в глазах Европы, в демонстрацию перед Оттоманскою Портой и ее союзниками; оно должно внушить страх недоброжелателям России, намеревавшимся лишить Россию вновь приобретенных земель».

Понятно, что политическое значение путешествия императрицы в Крым было велико. Но желание Екатерины проделать этот вояж: преследовало и другие цели. В разговоре с графом де Сегюром она заметила, что путешествует не только для того, чтобы осмотреть города, хорошо знакомые ей по планам и описаниям, но чтобы видеть людей и доставить им возможность видеть императрицу, приблизиться к ней, подать ей жалобы и этим поправить многие упущения и несправедливости.

«шествия», который вел секретарь императрицы А. В. Храповицкий. Когда журнал был завершен, его издали отдельной книгой. Начинается он с описания отъезда из Зимнего дворца; автор подчеркивает значительность предпринимаемой поездки: «Ея Императорское Величество Екатерина Великая, Всемилостивейшая Государыня, между неусыпными трудами Своими о совершении спокойствия и непоколебимого от рода в род благоденствия подданных Своих восприяв высочайшее намерение путешествовать в полуденные страны обширной Империи Своей, изволила во 2 день Генваря месяца 1787 года в Санкт-Петербурге выехать поутру в 11 часов из Зимняго Дворца, при пушечной пальбе с обеих крепостей, и, остановясь у церкви Казанския Богоматери, слушать в оной молебствие, а оттуда, продолжая путь, прибыть в Царское Село...». <... >

Любопытно, что еще накануне монаршей экскурсии вышел в свет путеводитель по «высочайше утвержденному маршруту». В предисловии к нему сообщалось: «Всех городов, знаменитых рек, местечек и достойных замечания урочищ, через путешествия сие последовать имеет, предлагается здесь географическое и историческое краткое описание, а при конце сего и маршрут с показанием, сколько от каждого стана до другого верст...».

В виде приложения к путеводителю была помещена карта путешествия императрицы. <...>

По мнению крымского историка Владимира Гурковича, этот путеводитель — первый в России. Отпечатанный в очень незначительном количестве, он сохранился в Крыму (по данным исследователя) в единственном экземпляре — в библиотеке «Таврика». Путеводитель имеет любопытную особенность: за листом печатного текста следует чистый лист (вероятно, для того, чтобы владелец книжки мог вносить по пути следования какие-либо уточнения, свои наблюдения). В. Гуркович предполагает, что имеющийся в библиотеке «Таврика» экземпляр — рабочий (подготовительный, черновой), который предшествовал окончательно доработанной книге.

Так, на 57-й странице в нем сообщается о Перекопском рве, а рядом — на чистом листе чернилами дописано: «Над мостом построены Триумфальные вороты с надписью: «Предпослала страх и привнесла мир». Это описательное уточнение о самых последних постройках на полуострове в 1786 году. И таких уточнений в экземпляре довольно много. Колоритна и содержательна приписка рядом с 81-й страницей: «При Старом Крыме назначено построение города Левко-поля, но оный еще не зачат». <...>

под именем графа Фалькенштейна. Генерал-фельдмаршал Потемкин встретил императрицу уже в Киеве. В память путешествия была выбита медаль с профилем Екатерины на одной стороне и картой путешествия — на другой. Вокруг карты вилась надпись: «Путь на пользу». В пару этой медали отчеканили и другую — с профилем Потемкина и картой устроенных им российских губерний.

Вскоре после возвращения императрицы из Крыма и значительно позже (уже в XIX веке) было издано внушительное число мемуаров, писем и деловых бумаг, относящихся к поездке. Среди них и воспоминания Луи-Филиппа де Сегюра, которые, по мнению некоторых историков, являются наиболее полным рассказом о путешествии императрицы.

Несколько слов об авторе мемуаров. Родился Сегюр в Париже в 1753 году". Его отец по вступлении Людовика XVI на престол был назначен военным министром. Молодой граф готовил себя к дипломатической деятельности и со временем заслужил авторитет в министерстве иностранных дел. Вскоре он стал представителем Франции при дворе Екатерины П. В России находился с марта 1785 по 11 октября 1789 года. <...> После Французской революции (1789) вернулся на родину.

Императрица уже публично объявила о своем намерении ехать в Крым, и я должен был сопровождать ее. <...> Января 17-го (1787 года. — Ред.) я отправился в Царское Село и 18-го числа выехал оттуда с императрицею в Крым. <...> Предназначенный судьбою на самые различные роли, я должен был на этот раз следовать за торжественной колесницей Екатерины, проехать по ее огромному царству, посетить Тавриду, славную в мифологии и истории и ныне смело исторгнутую женщиной от диких сынов Магомета. Мне суждено было видеть, как на пути принесут ей дань лести и похвал толпы иностранцев, привлеченных блеском власти и богатства. <...>

Будучи вместе придворным и дипломатом, я должен был, снискивая благорасположение Екатерины, в то же время деятельно следить за предприятиями и действиями честолюбивой государыни, которая тогда, покрывая многочисленными войсками берега Днепра и Черного моря, казалось, грозила вместе с Иосифом II разрушить Турецкую империю. <...>

украшения... Впрочем, почти всегда очарование привлекательнее действительности; поэтому волшебные картины, которые на каждом шагу представлялись взорам Екатерины и которые я постараюсь изобразить, по новости своей будут для многих любопытнее, нежели во многих отношениях полезные рассказы иных ученых, объехавших и исследовавших философским взглядом это государство, которое недавно лишь выступило из мрака и вдруг стало мощно и грозно, при первом порыве своем к просвещению. <...>

Первая часть этого путешествия, начатого холодною зимою, не может быть обильна описаниями. Достаточно сказать, что мы проезжали по обширным снежным равнинам, через леса сосен и елей, которых ветви, опушенные инеем, порою при солнечном освещении блистали брильянтами и кристаллами. Можно себе представить — какое необычайное явление представляла на этом снежном море дорога, освещенная множеством огней, и величественный поезд царицы севера во всем блеске самого великолепного двора. В городах и деревнях этот одинокий путь покрывался толпами любопытных горожан и поселян: они, не замечая стужи, громкими криками приветствовали свою государыню.

Обычный порядок, который императрица ввела в свой образ жизни, почти не изменился во время ее путешествия. В шесть часов она вставала и занималась делами с министрами, потом завтракала и принимала нас. В девять часов мы отъезжали и в два останавливались для обеда; после того снова останавливались в семь.

Везде она находила дворец или красивый дом, приготовленный для нее. Мы ежедневно обедали с нею. После нескольких минут, посвященных туалету, императрица выходила в залу, разговаривала, играла с нами; в девять часов уходила к себе и занималась до одиннадцати. В городах нам отводили покойные квартиры в домах зажиточных людей. В деревнях мне приходилось спать в избах, где иногда от нестерпимой жары нельзя было уснуть. <...>

Мы достигли узкого Перекопского перешейка, отделяющего Черное море от Азовского. Он перерезан от одного моря к другому стеною и рвом. Здесь видно каменное четырехугольное укрепление и поселение, состоящее из нескольких домишек. Перекоп есть ключ и ворота ко входу в Крымский полуостров, которому новая владычица его возвратила старинное название Тавриды.

«Высочайшего поезда» в Крыму были воздвигнуты «Екатерининские мили». Из сохранившихся четырех мы публикуем фотографии двух, установленных в Бахчисарайском районе и на входе в Бахчисарайский дворец.

«Екатерининская миля», установленная в Бахчисарайском районе.

«Екатерининская миля», установленная на входе в Бахчисарайский дворец.

Государыня-победительница имела приятную возможность торжественно вступить в Тавриду и занять престол татарских ханов, предки которых не раз заставляли русских князей являться с поклонами к высокомерным предводителям Золотой Орды. 19 мая мы проехали через знаменитую Перекопскую линию, которая, несмотря на выгодное положение и глубину рвов, никогда не могла остановить неприятелей и теперь осталась только как предмет любопытства. Мы осмотрели также и защищающую ее крепость Ор. При выезде нашем мы увидели довольно значительный отряд татарских всадников, богато одетых и вооруженных; они выехали навстречу государыне, чтобы сопровождать ее на пути.

Монархиня, с мыслями всегда возвышенными и смелыми, пожелала, чтобы во время пребывания в Крыму ее охраняли татары, презиравшие женский пол, враги христиан и недавно лишь покоренные ее власти. Этот неожиданный опыт доверчивости удался, как всякий отважный подвиг.

«Согласитесь, любезный Сегюр, — сказал мне смеясь де Линь, — что двенадцать тысяч татар, которыми мы окружены, могли бы наделать тревоги на всю Европу, если бы вздумали вдруг потащить нас к берегу, посадить на суда августейшую государыню и могущественного римского императора (Иосиф II был избран императором Священной Римской империи — Ред.) и увезти их в Константинополь, к великому удовольствию его величества Абдул-Хамида, владыки и повелителя правоверных! И эта шутка не была бы вовсе преступлением с их стороны: они вправе захватить двух монархов, которые овладели их стороною, свергли их хана и уничтожили их независимость». К счастью, эти мысли не пришли на ум великодушным сынам Магомета.

Мы очень спокойно ехали под их защитою и остановились переночевать в урочище Айбар, где для нас расположен был стан, а для императрицы выстроен довольно красивый домик. Меня и Фиц-Герберта поместили в одну из татарских палаток. Русским казалось странным видеть французского и английского послов в приязненных отношениях, несмотря на противоположность их политических действий. Если бы кто вздумал отозваться дурно об одном, другой бы, конечно, вступился за него.

Императрицу забавляла эта необыкновенная дружба, и, без сомнения, она ради шутки заставила нас спать в одной палатке и писать на одном столе депеши, разумеется, совершенно разногласные.

20 мая переехали мы через Салгир и, оставив за собою степи, вступили в гористую местность. Здесь к удовольствию нашему мы снова увидели тенистую зелень, живописные поля, красивые домики, поселян деятельных и трудолюбивых; во всем наконец мы замечали присутствие движения и жизни, которых и следа не было в пустынной безлюдной степи. Вечером мы прибыли в Бахчисарай, и весь двор поместился во дворце прежних ханов. Бахчисарай расположен в узкой долине, или, лучше сказать, в ущелье реки Чуркусу. Дурно выстроенные дома размещены полукружием на покатостях окрестных гор, которые висят над ними и ежеминутно, кажется, грозят завалить их своими огромными скалами. Это странное местоположение представляет крайне любопытное зрелище для путешественника.

Въезд в город не был безопасен, и едва не испытала этого сама императрица в то время, как, завидев бахчисарайские минареты, она уже приближалась к цели своей и заранее наслаждалась удовольствием воссесть на мусульманский престол, завоеванный ее оружием. В Бахчисарай въезжают или, лучше сказать, спускаются по чрезвычайно крутому спуску между скал. Карета государыни была грузна; ретивые лошади, почувствовав бремя непривычной для них тяжести, понесли и помчались по скалам с такою быстротою, что мы ежеминутно ожидали, что карета свернется набок и разобьется вдребезги. Напрасно татары силились удержать лошадей; на лице Екатерины, как я слышал от императора, не видно было ни малейшего следа страха. Наконец лошади, счастливо проехав по камням, при въезде на одну улицу остановились разом, так что некоторые из них упали. При этом карета наехала на них и опрокинулась бы, если б татары ее не поддержали.

ненарушимо сохранили свои прежние обычаи, так что мы как будто находились в каком-нибудь турецком или персидском городе, с тою только разницей, что мы могли свободно осматривать его, не подвергаясь притеснениям, каким христиане подвергаются на востоке. <...>

Нам сказали, что ханский дворец, в котором мы поместились, был построен по образцу константинопольского сераля, только в меньшем размере. Он на берегу реки, вдоль которой татары устроили набережную. К дворцу подъезжают через небольшой каменный мостик и широкий двор. На левой стороне — мечеть, подалее — конюшни, направо — сам дворец, одноэтажный и состоящий из нескольких зданий различной величины; он окружен садом, разделенным на четыре части. Близ мечети — кладбище, где хоронили ханов, вельмож и духовенство; оно весьма живописно, как и повсюду на Востоке, разнообразием гробниц и красотою дерев, их осеняющих.

Их императорские величества заняли бывшие ханские покои. Фиц-Герберт, Кобенцель, де Линь и я поместились в комнатах сераля; к ним примыкал красивый сад, окруженный высокою стеною. Единственной мебелью в этих комнатах были широкие диваны вдоль всей стены. Середину комнаты занимало вместилище для воды из белого мрамора с фонтаном, беспрерывно струившим поток чистой, свежей воды. Комната была полуосвещена, стекла в окнах были расписаны; когда мы отворяли окно, то и тогда лучи солнца едва проникали через густые ветви розовых, лавровых, жасминных, гранатовых и померанцевых деревьев, закрывавших окна своею зеленью и заменявших нам занавеси.

Я помню, что раз лежал я на моем диване, расслабленный чрезвычайным жаром и наслаждаясь журчанием фонтана, прохладою тени и запахом цветов. <...> Вдруг вижу перед собою маленького старичка в длинной одежде, с белою бородою и с красной шапочкою на лысой голове. <...> Так как этот человек знал немного язык франков, то есть болтал по-итальянски, то я узнал от него, что он был садовником хана. <...> Я взял его себе вожатым, и он провел меня по всем извилистым переходам восточного дворца, расположение которого трудно было бы описать. Покоренные магометане не смели ни в чем нам отказывать, и мы вошли в мечеть в молитвенное время. Нам представилось грустное зрелище: 30 или 40 восторженных дервишей, называемых по-арабски вертящимися, быстро кружились, как спущенные волчки, крича изо всей мочи «аллах-гу» и притом с таким исступлением, что наконец падали ниц, обессиленные и едва дышащие...

Недалеко от города, на горе, находится поселение евреев-караимов; они принадлежат к числу древнейших обитателей Крымского полуострова. Они одни из числа евреев придерживаются закона Моисеева, не признавая притом Талмуда. Пять верст подалее есть еще гора, одиноко стоящая и высокая, называется Тиап-Каирмен19. В ее каменистом грунте в три ряда вырыты пещеры. В окрестностях Бахчисарая множество прекрасных дач, принадлежавших некогда татарским князьям и их женам.

некогда были владыками России и еще незадолго до своей гибели вторгались в русские области, препятствовали торговле, опустошали вновь завоеванные земли и мешали утверждению русской власти в этих краях. Мы наслаждались почти наравне с нею новостью нашего положения, которое позволяло нам беспрепятственно и обстоятельно осмотреть внутренность знаменитых гаремов, в других местах недоступных христианскому глазу.

На первых порах после завоевания этого края множество татар стало выселяться. Но кротость и терпимость Екатерининского правительства скоро умерили негодование гордых мусульман и внушили им доверие. 50000 из них не только решились остаться на месте, но многие из выселившихся просили позволения возвратиться; однако просьбы их удовлетворяли неохотно, ибо по опыту известно было, что они не будут деятельными земледельцами. Расставшись с Бахчисараем, мы ехали по роскошным долинам через реку Кабарту; берега ее так живописны, что все прилежащие селения походят на сады. К обеду мы прибыли в Инкерман, называвшийся у греков Феодорой, а у татар — Ахтиаром. Здесь высокие горы полукружием огибают широкий и глубокий залив, где некогда стояли древние города Херсонес и Евпатория. Эту знаменитую пристань полуострова Херсонеса Таврического, позже называвшегося Гераклейским, императрица назвала Севастополем. Вид берегов Тавриды, посвященных Геркулесу и Диане, напомнил нам мифические времена греков и уже более историческую эпоху боспорских царей и Митридата.

Между тем как их величества сидели за столом, при звуках прекрасной музыки внезапно отворились двери большого балкона, и взорам нашим представилось величественное зрелище: между двумя рядами татарских всадников мы увидели залив верст на двенадцать вдаль и на четыре — в ширину; посреди этого залива в виду царской столовой выстроился в боевом порядке грозный флот, построенный, вооруженный и совершенно снаряженный в два года. Государыню приветствовали залпом из пушек, и грохот их, казалось, возвещал Понту Эвксинскому о присутствии его владычицы и о том, что не более как через тридцать часов флаги ее кораблей могут развеваться в виду Константинополя, а знамена ее армий — водрузиться на стенах его. Мы спустились в залив.

Екатерина обозревала корабли свои и дивилась глубине и ширине залива, вырытого природою будто с намерением устроить здесь прекраснейшую пристань в мире. Проехав залив, мы пристали к подножию горы, на которой полукружием возвышался Севастополь, построенный Екатериною. Несколько зданий для складов товаров, адмиралтейство, городские укрепления, 400 домов, толпы рабочих, сильный гарнизон, госпиталь, верфи, пристани торговые и карантинные — все придавало Севастополю вид довольно значительного города. Нам казалось непостижимым, каким образом в 2000 верстах от столицы, в недавно приобретенном крае Потемкин нашел возможным воздвигнуть такие здания, соорудить город, создать флот, утвердить порт и поселить столько жителей: это действительно был подвиг необыкновенной деятельности.

Три корабля, спущенные при нас в Херсоне, и другие из Таганрога должны были прибыть сюда вскоре. Но между тем в заливе уже стояла эскадра из 25 военных кораблей, совершенно вооруженных, снабженных всем нужным и готовых по первому мановению Екатерины тотчас же стать под паруса.

<...> Императрице хотелось узнать мое мнение о новых преобразованиях во флоте. «Ваше величество, — сказал я, — загладили тяжкое воспоминание о Прутском мире. Запорожских разбойников вы превратили в полезных подданных и подчинили татар, прежних поработителей России. Наконец, основанием Севастополя вы довершили на юге то, что Петр начал на севере. Вам остается один только славный подвиг — одержать победу над природою, населить и оживить все эти завоеванные земли и обширные степи, через которые мы недавно проезжали». <...> Мы с Нассау-Зигеном проехали вдоль по южному берегу и видели порт Символон. Здесь, как и во всех почти пристанях Херсонеса Гераклейского, встречаются часто пещеры с комнатками, часовнями, кельями и надгробными камнями с греческими надписями. Грустно смотреть на эти скалы, эти крутые горы, глубокие пещеры и страшные ущелья. Это места, поистине достойные служить жилищами таврам и их доброму царю Тоанту.

Полные мрачных впечатлений, мы не могли рассеяться видом Балаклавы, прежнего Символона. Это торговый город, почти исключительно населенный греками, армянами и евреями, сохранившими полную свободу богослужений и обычаев под русским так же, как и под татарским владычеством. Как во всех старинных греческих или восточных городах, здесь улицы узки, дома низки и мостовые из разноцветных камней. Деятельные промышленные жители здешние, чтобы украсить это скучное место, стараются разводить сады на склонах гор, их окружающих.

Присоединясь снова ко двору, мы вместе отправились из Севастополя обратно в Бахчисарай. <...> Естественно, что когда мы жили в серале ханском, наружность, самый воздух этих сладострастных покоев возбуждал наше воображение. Любопытство де Линя, который был моложавее в пятьдесят лет, нежели я в тридцать, вовлекло меня в шалость, к счастью, не имевшую тех последствий, каких можно было ожидать; однако мы получили строгий и заслуженный урок. Мусульманину нельзя сделать злейшей обиды, как знакомством с его женою. В этом отношении всякое сообщение, даже взглядами, запрещено всем, кроме мужа. (Далее следует рассказ о попытке «знакомства» де Линя и Сегюра с тремя мусульманками. — Ред.) <...> Наши три мусульманки вскочили и с криками побежали. Мы было за ними, чтобы их успокоить, как вдруг видим татар, бегущих с гор, тоже с криками, бросающих в нас каменьями и грозящих кинжалами. Так как мы не приготовились к битве, то, не дожидаясь их приближения, пустились бежать и укрылись от преследователей в чаще леса.

До тех пор дело было еще не важно по ложному правилу, что скрытый грех вполовину прощен. Но мой неблагоразумный соучастник не удовольствовался этим. На другой день за столом мы заметили, что императрица грустна и молчалива; император был погружен в думы; Потемкин пасмурен и рассеян. Разговор как-то не клеился или совсем замолкал. Вдруг де Линь, естественный враг скуки, чтобы рассеять императрицу и развеселить собеседников, вздумал рассказать нашу шалость и вчерашнее происшествие. Как ни подталкивал я его, он смело продолжал свой рассказ. Слушатели уже начали было смеяться, чего он и ожидал, как вдруг Екатерина, взглянув на нас величаво и строго, сказала: «Господа, эта шутка весьма неуместна и может послужить дурным примером. Вы посреди народа, покоренного моим оружием; я хочу, чтобы уважали его законы, его веру, его обычаи и предрассудки. Если бы мне рассказали бы эту историю и не назвали бы действующих лиц, то я никак не подумала бы на вас, а стала бы подозревать моих пажей, и они были бы строго наказаны». <...>

Мы недолго пробыли в Бахчисарае и, покинув его скалы и ханский дворец с сералем, приехали к берегам Салгира, в город Ахмечеть, прозванный Екатериною Симферополем. Теперь это главный город полуострова; он лежит посреди равнины, окруженной пригорками, между которыми долины, полные свежей зеленью, красивыми садами, величественными остроконечными тополями. Богатые татары, населяющие эти долины, выбирают красивые деревья с широко раскинувшимися ветвями и посреди этой древесной чащи строят красивые беседки.

<...> В этом городе, как и во всех других, где мы останавливались в продолжении нашего пути, для императрицы был приготовлен покойный, красивый и просторный дом.

В Симферополе мы пробыли только один день (26 мая). Оттуда мы направились в Карасу-Базар, который у греков назывался Маврон-Кастрон. Этот город в широкой долине на берегу реки Карасу был один из значительнейших в Тавриде. Мы могли только любоваться прекрасным его местоположением: в нем не было замечательных зданий или древних развалин. Дома, как все татарские дома, неправильно построены, низки и лишены всякой соразмерности. До завоевания город этот так же, как и Симферополь, принадлежал калга-султану. Крымские горы, которые начинаются от берегов Салгира, не образуют стройной гряды до самого Карасу-Базара. Но от этого города они цепью идут с одной стороны к Бахчисараю, а с другой до Старого Крыма. Если природа в этих местах не представляла августейшим путешественникам предметов, достойных их любопытства, то неутомимая деятельность князя Потемкина дополнила этот недостаток.

Кроме прекрасной широкой дороги, которую он пробил и выровнил трудами своих солдат, он с их же помощью развел на берегу Карасу обширный английский сад и посреди его выстроил изящнейший дворец. <...> Когда вечером Екатерина вышла из дворца, чтобы насладиться прохладною тенью, свежестью воды и запахом цветов, между тем как солнце скрывалось за темными долинами, все пригорки на десять верст кругом вспыхнули тремя рядами разноцветных огней. Посреди этого горящего круга возвышалась конусообразная гора, на которой яркими чертами блистал вензель императрицы. Из вершины горы вспыхнул прекрасный феерверк, завершенный взрывом трехсот тысяч ракет. На следующий день после этого праздника, пышность которого, кажется, расшевелила гордых и равнодушных мусульман, Екатерина, сделав смотр огромного корпуса войск, уехала в сопровождении обычных своих татарских телохранителей через горы в направлении к Судаку. На пути мы проехали через греческое поселение Топли и татарскую деревню Елбузи.

И. К. Айвазовский. Приезд Екатерины II в Феодосию. 1883 год. Феодосийская картинная галерея имени И. К. Айвазовского.

Судак довольно изрядная пристань для судов. Город в 55 верстах от Карасу-Базара выстроен на высокой и одинокой скале близ моря. Скала с трех сторон окружена горами и весьма глубокими пропастями; вид этот понравился мне своим разнообразием и величавостью.

приятно поражает взор, особенно противоположностью своей с окрестными высокими горами, шумящими водопадами и мрачными рощами. Мы продолжали путь по берегу Тавриды и прибыли в Старый Крым, в 20-ти верстах от Судака и стольких же от Феодосии. Старый Крым, известный с VI века, в XIII [веке] стал значительным городом по торговле. Торговля эта упала с нашествием татар; однако же некоторые из их ханов имели здесь свое местопребывание. Греки называли его Каркой, а татары — Эски-Крымом, то есть старой крепостью. Императрица дала ему наименование Левкополя. Мы проехали по обширной долине, окруженной горами, привлекающими внимание разнообразием своих уступов и извилин. Между ними есть высокая гора, с которой видно Черное и Азовское моря и Сиваш. Мы останавливались недолго и в несколько часов достигли стен или, лучше сказать, развалин несчастной и знаменитой Феодосии. Она носила это благозвучное имя во времена своего величия.

Татары, пораженные ее великолепием, назвали ее Керим-Стамбули, то есть Крымским Константинополем. Со времени ее разрушения ее звали Каффою. Екатерина возвратила ей древнее название, но, вероятно, без намерения возвратить ей прежнее величие. Когда Екатерина сделалась владетельницею Крыма, сохранились только остатки этого знаменитого города. Мы нашли в нем едва 2000 жителей, бродящих среди развалин храмов, дворцов, пышных зданий; здесь царствовало безмолвие разрушения. При взгляде на эту мрачную картину, столь противоположную с волшебными созданиями, доселе поражавшими взоры императрицы, она не могла удержать порывы грусти. Казалось, сама судьба хотела в конце этой торжественной поездки умерить восторг ее грустным видом этих красноречивых свидетелей человеческой превратности и разрушения, которому должны подвергнуться цветущие города и которого не избегнут величайшие государства.

Чтобы рассеять впечатление, произведенное этими развалинами и этою пустынею, мы проехали по Керченскому полуострову. Императрица прежде намеревалась обогнуть его по берегу в направлении к северу, чтобы увидеть Арабат, Мариуполь, Таганрог, Черкасск, главный город донских казаков, и наконец Азов. Но осеннее время, вредный береговой климат и важность дел, призывавших ее в столицу, заставили ее переменить это намерение. Итак, Феодосия была пределом нашего огромного путешествия.

Публикация, предисловие и примечания Дмитрия Алексеевича Лосева.

Фотографии и открытки из собрания автора.

«Московский журнал», № 5 (281), май 2014 г.