Гина Каус: Екатерина Великая
Одиночество

Одиночество

"... Затем императрица проводила великого князя и меня в наши покои, фрейлины раздели меня и уложили между девятью и десятью часами вечера в постель. Я просила принцессу Гессенскую побыть еще немного со мной, но она не соглашалась... Я оставалась более двух часов одна и не знала, что мне делать. Продолжать ли лежать в постели или встать? Наконец появилась моя камеристка Крузе и доложила мне со смехом, что великий князь дожидается своего ужина, который ему скоро должны принести. После того как его императорское высочество изволило основательно поесть, он отправился спать и, улегшись подле меня, начал разговаривать со мной на ту тему, как позабавило бы одного из его камердинеров, если бы тот увидел нас лежащими в одной постели. Затем он задремал и благополучно проспал до самого утра... Г-жа Крузе пыталась на следующее утро расспрашивать нас, новобрачных. Но ее надежды не оправдались. В таком же положении без малейших изменений оставалось все на протяжении последующих девяти лет".

Этими словами заканчивает Екатерина повествование о своей свадьбе и первую часть мемуаров.

Екатерина сама раздвигает полог своего алькова и раскрывает перед любопытными взорами его тайну. Она знает, для чего это делает: отнюдь не из бесстыдства, это чувство чуждо ей всю жизнь. Даже в качестве зрелой женщины, славящейся своими любовными похождениями во всей Европе, она остается в своих разговорах, письмах, заметках чрезвычайно сдержанной, почти стыдливой. Никогда не упоминает она ни словечком о тех многочисленных жгучих часах, которые выпадают впоследствии на ее долю.

Только в этом единственном случае, когда дело идет о мучительном унижении, пережитом ею в браке, она, величаво пренебрегая всей тягостью ситуации, обнаруживает нескромность и открыто, не пытаясь ничего затушевать, рассказывает о том, что исполнило бы всякую другую женщину стыдом. Она знает, почему она это делает: ее мемуары написаны для любимого внука, Александра, в то время, когда она уже глубокая старуха, изнывающая под тяжестью возводимых на нее обвинений. Она-де разрушила их брак, свергла своего супруга с престола, принимала участие в его убийстве или по крайней мере оставила это убийство безнаказанным. Ее поведение являлось всеобщим скандалом, общественным позором, издевательством над моралью и добрыми нравами.

Никто не осмеливается упрекнуть ее открыто до тех пор, пока она еще держит в своих руках власть. Но она знает, что стоит ей закрыть глаза, и на нее обрушатся сотни обвинителей в России и за границей, а историки и болтуны, добродетельные и лицемеры станут клеймить ее преступления и пороки, составлять списки ее любовников, позорить и оплевывать ее память, топтать ее в ту глубокую грязь, через которую ей нередко приходилось переходить с высоко поднятой головой.

Эти обвинители окажутся правы - правы, поскольку Дело касается фактов, но не правы потому, что они не будут знать, как дело дошло до этих фактов. Ради любимого внука, которого она избрала себе в судьи, Екатерина берется за свою собственную защиту. В качестве своего собственного адвоката она, не считаясь с ложным стыдом, как это и полагается настоящему адвокату, показывает путь, который привел ее на крутые высоты самодержавия, путь, усеянный терниями, исполненный унижений и огорчений, начинающийся в самом уморительном из брачных покоев и заканчивающийся кровавой трагедией в Ропше.

Вначале мы имеет дело с подобием французского фарса, с легкой и смелой новеллой Боккачио: начинается с того, что юный супруг играет в брачной постели в куклы и что юной супруге, если она желает оставаться верной данному ею зароку сдержать свою присягу, не остается ничего иного, как играть вместе с ним. Требуется немало стараний и осторожности, чтобы хорошенько прятать эти куклы днем, так как оба они отлично знают, до чего была бы возмущена императрица, если б узнала, чем занимаются по ночам эти новобрачные, которые обвенчаны с таким блеском на глазах всей Европы. Эти двое подростков, беспрестанно озабоченные тем, как бы их не уличили в грехе, заключающемся в игре в куклы, - не самая ли гротескная, рискованная, уморительная фарсовая ситуация!

Но если оставить в стороне нетерпение Елизаветы, то не является ли все это, в сущности, невинной забавой? Нет ли в этих играх двух невинных детей, еще не вкусивших от древа познания добра и зла, чего-то трогательного? Быть может, врачи все же не правы, и Петр, невзирая на свои 17 лет, еще не достиг половой зрелости, а наставления его учителей, сальные разговоры лакеев привели только к тому, что он узнал о некоторых вещах, постичь которые ему поможет только природа. В один прекрасный день, и очень скоро, понимание это в нем проснется. Приблизительно так рассуждает г-жа Крузе, когда она тщетно пытается каждое утро расспрашивать юную супругу.

Так же думает в первые дни и Екатерина. Она опять старается завоевать доверие и любовь своего мужа, вполне подчиняясь его желаниям, весело исполняя его капризы. Это оказывается не особенно трудным, Петр, который в течение медового месяца вынужден проводить дни и ночи вместе с женой, и не думает о том, чтобы применять на практике уроки Румбера. Эти уроки отвечали, быть может, его воображению, но отнюдь не естественным наклонностям его характера. Он опять прежний, кажущийся незлобивым компаньон ребяческих забав, радующийся тому, что подле него вместо учителей и надзирателей - беспретенциозное существо, которого ему абсолютно нечего стесняться. Ни одного грубого, злого слова от него не услышишь. Но уже через четырнадцать дней после свадьбы он признается своей юной супруге, что влюбился в одну из ее фрейлин. Обстоятельно описывает он ей все прелести девицы Карр и, не удовлетворяясь этим, делает и своего лакея наперсником и поверенным своих новых чувств. Екатерина случайно слышит, как он рассказывает лакею, что великую княгиню и сравнить нельзя с очаровательной девицей Карр.

Влюбился ли Петр действительно или только притворяется влюбленным в другую для того, чтобы таким образом оправдать свое немужское отношение к жене, влюбленность эта, во всяком случае, лишает в значительной мере их ночные игры в куклы их невинного характера. Пусть даже он отстал не только в физическом, но и в духовном смысле, настолько ума уж у него, во всяком случае, хватает (если для этого вообще необходим ум), чтобы понять, как глубоко он оскорбляет Екатерину, рассказывая ей в ее постели, которой пользуется только для ребяческих забав, о своей любви к другой. Тут не может быть ни малейшего сомнения: он хочет ее оскорбить, унизить, и это ему на протяжении нескольких недель удается столь блестяще, что под влиянием новых обид она забывает все обиды, когда-либо нанесенные ей матерью. При отъезде княгини Цербстской на родину Екатерина проливает горькие слезы.

Отъезд этот происходит не вполне добровольно. Елизавете приходится сказать княгине, что ее отъезду ничто больше не препятствует и что на всех почтовых станциях ее уже дожидаются лошади. На прощание княгиня, равно как и ее свита, получает богатые подарки, ей вручаются подарки и для добрейшего Христиана-Августа, а кроме того - шестнадцать тысяч рублей для оплаты ее русских Долгов.

К сожалению, долги эти более чем вдвое превышают эту сумму. Екатерина берет уплату остатка на себя, и сама влезает благодаря этому в долги, которые будут ее на протяжении семнадцати лет мучить и ставить в неприятную зависимость от разных лиц. Княгиня покидает, таким образом, Петербург в довольно хорошем настроении, едет с прохладцей и удобствами, так что добирается до Риги только через двенадцать дней.

Здесь ее настигает месть Елизаветы - надо сознаться, что месть эта носит элегантно-злобный характер. В Риге княгиня получает от Елизаветы письмо, в котором значится, между прочим, следующее: "Я считаю необходимым просить вас по приезде в Берлин доложить его величеству королю прусскому, что мне было бы чрезвычайно приятно, если бы он соизволил согласиться отозвать своего уполномоченного барона Мардефельда".

Фридриха о своем желании, чтобы он отозвал Мардефельда. Если она возлагает это неприятное поручение на княгиню Цербстскую, то это является просто своеобразным наказанием: княгиня занималась в России интригами в пользу прусского короля, так вот пусть же она сама теперь доведет до его сведения, как провалились ее старания. Это, пожалуй, сама тяжкая кара, которой могла бы быть подвергнута бедняжка. Она отправилась в Россию с тайной миссией свергнуть Бестужева, а возвращается с официальным поручением отозвать прусского посла.

Едва только мать Екатерины уехала, как происходит нечто такое, что при всей своей малозначительности носит симптоматический характер и тревожит ее: императрица удаляет из свиты Екатерины Марию Петровну Жукову, семнадцатилетнюю девушку, к которой она особенно привязалась. Для обоснования своего решения Елизавета ссылается на то, что будто бы княгиня Цербстская просила ее перед своим отъездом отпустить Жукову, так как чересчур тесная дружба между нею и Екатериной вредна для обеих.

Действительно ли сказала это княгиня, представляется невозможным установить. Да это, в сущности, и не важно. Возможно, что внимание императрицы на дружбу обеих молодых девушек обратила не княгиня, а госпожа или кто-либо другой из ее свиты, а почему Елизавета немедленно по осведомлении об этом удалила Жукову, совершенно понятно. Елизавета, разумеется, знает о том, что происходит или, вернее, что не происходит в спальне молодых супругов. Подобные вещи не могут оставаться секретом при дворе, а особенно при таком дворе, который заинтересован в естественном завершении брака, в появлении будущего престолонаследника.

Самый неделикатный способ шпионажа - подглядывание лакеев - кажется Елизавете в интересах династии само собою разумеющимся. Два месяца прошло со времени свадьбы, а ее шпионы все еще не доносят ей ни о чем таком, что могло бы ее успокоить. Совершенно понятно, что вспыльчивая и нетерпеливая императрица хватается за первый мало-мальски подходящий повод и, не производя подробного расследования, которое было бы вообще весьма щекотливого характера, удаляет слишком интимную подругу Екатерины. Для самодержавной русской царицы, для деспота, ежегодно ссылающего десятки тысяч людей в Сибирь, такое мероприятие, как удаление молодой фрейлины, столь малозначительно, что особенно над ним задумываться ей не приходится.

Совсем иное впечатление это производит на Екатерину. Она знает, что ни она, ни Жукова решительно ни в чем не повинны, и ее характер не мирится с тем, что человека обижают и наносят ему вред только потому, что она, Екатерина, его любит. Она старается снабдить Жукову деньгами, выдать ее хорошо замуж и всем этим, конечно, вызывает еще больше подозрений у Елизаветы, увеличивает ее озлобление против Жуковой. В конце концов бедную Жукову вместе с сосватанным ей Екатериной мужем ссылают в Астрахань.

ясно, что хоть она и великая княгиня и императорское высочество, хоть у нее есть бриллианты, придворная свита и многочисленные льстецы, она обладает на новой родине еще меньшей свободой и самостоятельностью, чем на старой, что деспотичный произвол ее матери сменился еще более деспотичным произволом Елизаветы.

То обстоятельство, что она ближе всех других женщин России стоит к императорскому трону, делает ее не более свободной, а в тысячу крат более зависимой, более угнетенной, чем любая бедная мещанка. Сотни наглых, высматривающих, ощупывающих глаз наблюдают за нею по поручению Елизаветы, сотни ртов, принадлежащих придворным дамам, камер-фрейлинам, даже лакеям, призывают ее по поручению Елизаветы к ответу, делают замечания, предостерегают. Она то слишком роскошно, то слишком скромно одета на вкус Елизаветы, встает то слишком поздно, то слишком рано, то слишком много времени затрачивает на туалет, то слишком шаловлива, то слишком грустна. На сотню обидных, унижающих, болезненных ладов дает Елизавета понять Екатерине, что та со дня на день все больше впадает у нее в немилость.

Елизавета - женщина, привыкшая, чтобы ее воля во всем и всегда немедленно исполнялась, а эта наглая великокняжеская парочка перечит ее воле. Она сделала для этих двух людей все, что только могла: она осыпала их подарками и благодеяниями, возвысила их надо всеми, устроила им самую великолепную свадьбу столетия, она, наконец, даже и впрямь полюбила их - все это в надежде на скорое осуществление их семейного счастья.

Теперь она видит, что ее надежды обмануты. Гнев ее беспределен, и почти всему штату великокняжеского двора поручено шпионить: разузнать, кто именно из супругов виновен в создавшемся невыносимом положении. Возможно ли, что прехорошенькая, веселая, живая Екатерина оставляет Петра совершенно холодным? Не правдоподобнее ли, что уродство и нелюбезность Петра внушают его жене отвращение, что она демонстративно обнаруживает это свое отвращение в интимной обстановке алькова и тем парализует робкие попытки юноши к сближению? Если бы дело обстояло иначе, то ведь пришлось бы усомниться в мужественности этого юноши вообще, а следовательно, раз и навсегда отказаться от всякой надежды на законного престолонаследника!

Преемник де ла Шетарди д'Аллион доносит в своей депеше от 26 февраля 1747 года, то есть через полгода после свадьбы: "Великий князь все еще не доказал своей супруге, что он мужчина". Можно признать почти несомненным, что у Петра не было в ту пору и любовниц. И все же нельзя сказать, что он лишен всякой чувственности. Против такого предположения говорит его постоянная влюбленность (сначала в Лопухину, потом в Карр, затем в Корф), против этого говорит также его фраза в брачную ночь: "Камердинера позабавило бы, если бы он увидел нас лежащими вместе в постели". Эта фраза свидетельствует не только об осведомленности в вопросах брачной жизни, но и о наличии довольно живой и испорченной фантазии.

Он подстрекает Чернышева ко всякого рода интимностям с Екатериной, посылает его несколько раз на день к ней и заводит шутку так далеко, что камердинер, не без основания опасаясь за свою судьбу, позволяет себе однажды заметить: "Пусть ваше императорское высочество примут во внимание, что великая княгиня ведь не госпожа Чернышева". На протяжении нескольких месяцев Петр разговаривает с Екатериной исключительно о Чернышеве, об его красоте, его преданности, до тех пор, пока один из немногих благожелательно настроенных людей из их окружения, старик камердинер Тимофей, не обращает внимание Екатерины на опасность, которой она подвергается: весь штат, дескать, уже говорит о ее влюбленности в красавца Чернышева. На службе у Петра имеется трое Чернышевых, и придворные сплетники, знающие, конечно, что в брачных отношениях великокняжеской четы не все обстоит благополучно, не задумываются над тем, чтобы превратить всех троих в любовников Екатерины.

Кстати, извращенное воображение Петра не ограничивалось собственной супругой, а простиралось вплоть до священной особы его царственной тетки. В один прекрасный день он замечает, что его спальня примыкает к одному из ее внутренних покоев. Он пробуравливает дыры в двери, соединяющей комнаты, и видит Елизавету с Разумовским. Немедленно же приглашает он в свою комнату всех мужчин и дам своей свиты и для того, чтобы они могли с удобством любоваться интимной сценой, происходящей между государыней и ее возлюбленным, распоряжается, чтобы перед продырявленной дверью были установлены стулья.

Все это отнюдь не поступки человека, чуждого эротики. В основе его немужественного отношения к Екатерине должны, очевидно, лежать совсем иные причины. Весьма правдоподобное предположение высказывает Кастера, когда полагает, что великому князю надлежало только побороть свой стыд и доверчиво открыться кому-нибудь: "Любой петербургский раввин или любой хирург избавили бы его от его маленького дефекта". Указание на раввина не оставляет сомнений насчет характера того "маленького дефекта", который имеет в виду Кастера. Эта версия впоследствии становится полуофициальной, потому что настанет день, когда понадобится правдоподобное объяснение того факта, как это великий князь, девять лет остававшийся бездетным, вдруг становится отцом. Неудивительно поэтому, что слух о "маленьком дефекте" повторяется во всех посольских донесениях, ибо послы могут ведь доносить только о том, что они слышат при дворе.

Но это объяснение маловероятно. На протяжении последних лет Петр неоднократно хворал всевозможными болезнями, бесчисленное количество раз его исследовали врачи, и если бы возникла хотя бы тень сомнения в вышеуказанном направлении, то вопрос расследовали бы до конца и удостоверились, так ли дело обстоит. Если бы действительно только этот физический "маленький дефект", который мог быть устранен любым хирургом в несколько минут, стоял на пути к осуществлению пламенного желания Елизаветы иметь законного престолонаследника, то, несомненно, вместо тех непланомерных и по большей части вредных мероприятий, к которым прибегали на протяжении ряда лет, Петру отдали бы прямой и недвусмысленный приказ, а он не осмелился бы отказаться от операции, которая являлась, с одной стороны, государственной необходимостью, а с другой стороны - пустяком.

Так просто загадка Петра не разгадывается. Вся совокупность обстоятельств говорит против того предположения, будто он был холоден натурой или страдал небольшим внешним дефектом. Правдоподобнее всего предположить, что он психически не был способен к тому, чего от него ждали, что он, пользуясь современной терминологией, был невротиком.

"невроз" это только слово, холодное, звучащее по-научному слово, за которым кроется немало страданий юной человеческой души. Петр так же мало ответственен за свою психическую болезнь, как и за физический недостаток, если бы речь шла о таковом. И все же его отношение к Екатерине не может, конечно, не вызвать у нее соответственной тяжелой реакции. Она вступила в брак с другими ощущениями, чем он, с ощущениями, так сказать, положительного характера: без влюбленности, но преисполненная наилучших намерений жить с мужем в возможном согласии и оправдать все надежды императрицы, двора, русского народа. "Если бы он желал, чтобы я его полюбила, - пишет она, - то это бы ему без труда удалось".

Несмотря на все ее последующие поступки, надо признать, что эти слова вполне искренни. Она вначале испробовала все возможное, чтобы снискать любовь Петра, чтобы полюбить его. Он свел все ее старания на нет. Он презрел ее ласки, он бегал за другими женщинами, он без всякого чувства ревности, даже с известным удовольствием терпел возникновение более или менее интимных отношений между нею и другими мужчинами, даже способствовал их возникновению. Она испытала от него все те Унижения, которые только может испытать женщина, и, что всего хуже, весь двор, в известном смысле вся Европа явились свидетелями этих унижений. Каждый иностранный посол знает, что она не в состоянии пробудить в супруге влечение к себе, каждый камердинер знает, за какой фрейлиной увивается в данный момент великий князь. И так как никто не может понять, почему это велиий князь отворачивается от собственной молоденькой и хорошенькой жены, то тысячи ищеек, тысячи змеиных языков, тысячи праздных мозгов заняты тем, чтобы выяснить тайные недостатки, пороки, извращенности молодой женщины и возложить ответственность на нее. Спустя год после свадьбы Петр и Екатерина, вместо того чтобы теснее привязаться друг к другу, окончательно отчуждены друг от друга и, вследствие тысячи недоразумений, обид, оскорблений, прямо враждебно относятся друг к другу.

Наладить такой с самого начала неудавшийся брак является делом донельзя трудным. Каждое неудачное слово может только усугубить беду, каждое неделикатное вмешательство непризванных целителей может сделать болезнь окончательно неизлечимой. Самый опытный советчик не осмелился бы коснуться такого щекотливого положения иначе, как с чрезвычайной осторожностью, так сказать, в бархатных перчатках. Но в данном случае, где речь идет не только о налаживании брачных отношений, но и об укреплении трона, династии, о покое государства, все действуют с невообразимой грубостью и неловкостью.

Невольно задаешься недоуменным вопросом, почему это из всех мыслимых возможностей осуществляется как раз глупейшая, и приходишь к выводу, что и здесь, как это часто бывает в политике, сталкивается ряд противоположных интересов, и это приводит к тому, что принимается мера, не удовлетворяющая, в сущности, ни одного из них. К основному требованию престолонаследника присоединяется недоверчивое отношение Бестужева к дочери княгини Цербстской, которую он неизменно подозревает в письменной конспирации в пользу прусского короля. К этому прибавляется все растущее недовольство поведением Петра.

Для того чтобы устранить все эти действительные или воображаемые минусы, канцлер составляет два письменных документа и дает их на подпись императрице 10 и 11 мая. Первый документ, названный "Инструкция для благородной дамы", касается Екатерины. Вместо гофмейстерши к Екатерине должна быть приставлена специальная благородная дама - или попросту надзирательница. Эта благородная дама должна обязаться, "поскольку сие представится возможным, беспрестанно наблюдать за интимными отношениями их императорских высочеств и внушать великой княгине, что она возведена в звание императорского высочества только для того, чтобы государство Российское получило желанного престолонаследника и продолжателя царской династии". Для этой цели необходимо "следить за каждым шагом великой княгини, неизменно и повсюду ее сопровождать, чтобы предупредить всякие фамильярные отношения с кавалерами, пажами и слугами двора".

и за тем, чтобы великая княгиня не писала никаких писем и ни с кем не говорила с глазу на глаз или шепотом. Для Бестужева этот пункт особенно важен, так как он хочет прежде всего подвергнуть контролю корреспонденцию Екатерины и ее беседы с иностранными дипломатами.

Вторая инструкция касается великого князя. Он тоже должен получить, вместо оказавшихся неспособными Брюммера, Бергольца и Стелина, нового спутника, в обязанности которого входит "удержание его высочества от недостойных наклонностей". Недостойные наклонности Петра перечислены в инструкции с большой обстоятельностью. Там значится, что великий князь посвящает все свое время вредным интимностям с лакеями, наряжает их в военные мундиры, заставляет проделывать воинские упражнения и тем превращает военное искусство в забаву. Затем отмечается, что Петр выливает прислуживающим ему за столом лакеям вино на голову, отпускает по адресу беседующих с ним особ, даже иностранцев, непристойные шутки, безнравственно корчит гримасы и подергивает всеми членами своего тела. В заключение указывается, что совершенно непостижимо, как это восемнадцатилетний супруг играет в опочивальне жены в куклы.

Эти замечания "заклятого врага" Екатерины Бестужева не только полностью совпадают с жалобами Екатерины на ее мужа, но и дополняют клиническую картину юного невротика некоторыми весьма характерными чертами. Эти гримасы, эти подергивания членами тела отнюдь не просто некрасивые манеры, как это думает Бестужев, а непроизвольные движения нервнобольного.

К Петру приставляется князь Репнин, являющийся хоть человеком приятного и любезного характера, но назначение госпожи Чоглоковой в качестве "благородной дамы" при персоне Екатерины свидетельствует о том, что дело идет вовсе не о снабжении ее доброжелательными советами, а о строгом надзоре за ее поведением. Чоглокова не отличается ни одним из тех качеств, которыми должна бы обладать особа, могущая оказать содействие беспомощной молодой женщине, попавшей в такое щекотливое положение, как Екатерина: она не умна, не добра, считается одной из глупейших женщин при дворе. Но она фактотум Бестужева, шпионка, на которую тот может вполне положиться, и ее добродетель стоит вне всяких сомнений. Она вышла замуж по любви, и каждый год рожает - в этом-то отношении и надлежит Екатерине брать с нее пример.

Необходимо отметить, к чести Елизаветы, что она целых две недели не решалась на это злополучное назначение. Может быть, правильный женский инстинкт подсказывал ей, что этот открытый надзор за Екатериной, вплоть до края супружеской постели, мало может способствовать налаживанию безрадостного брака и что постоянное созерцание счастливой супруги является для несчастной таким же удачным целебным средством, как посыпание открытых ран солью. Но тут один из ее многочисленных шпионов граф Девье, впоследствии герой Семилетней войны, доносит ей, что он застал Екатерину наедине с Чернышевым.

совершенно невинный характер ее, длившегося несколько минут, безобидного разговора с Чернышевым. На следующий же день все трое Чернышевых удаляются от двора (причем против двоих из них назначается следствие, не приведши ни к каким результатам), и Чоглокова вступает в отправление своих обязанностей, напутствуемая смертельным врагом Екатерины - Бестужевым.

Екатерина едва в состоянии совладать с собой при этом ударе по последнему жалкому остатку своей свободы и беззаботности. В то время как губы ее лепечут, что она, разумеется, подчиняется желанию ее величества, слезы катятся из ее глаз. Чоглокова имеет случай сейчас же доложить императрице, какой малорадостный прием ей был оказан, и глаза Екатерины еще не успевают просохнуть, как появляется сама императрица. Вся ее накопившаяся злоба впервые обрушивается с элементарной силой на несчастную Екатерину. Она-де знает истинную причину ее слез, утверждает Елизавета: женщины, не любящие своих мужей, всегда плачут. Никто, однако, не заставлял Екатерину выйти замуж за великого князя, она сделала это по собственной воле и теперь ей нечего по этому поводу плакать.

- Я отлично знаю, что вы одна только виноваты в том, что у вас нет детей.

Лицо Елизаветы красно и искажено от гнева, она вот-вот ударит Екатерину, как привыкла бить женщин и даже мужчин из своей свиты. Тут молодая женщина собирается с духом, подавляет свое негодование, чувство оскорбленной справедливости, все соображения рассудка и могущие быть приведенными возражения и говорит униженным тоном:

- Я виновата, матушка.

С момента вступления Чоглоковой в отправление ее обязанностей жизнь Екатерины становится фактически жизнью заключенной. Если и до того она была окружена тайными шпионами, то теперь уж око Елизаветы следит за каждым ее движением, а ухо Бестужева за каждым ее словом. "Благородная дама" воспринимает данные ей инструкции в том смысле, что ей надлежит играть роль строгой гувернантки. Подобно всем плохим воспитателям, она читает, что вся сущность воспитания сводится к запрещениям и наказаниям.

Ей и в мысли не приходит снискать дружбу Екатерины или в качестве опытной женщины и многократной матери поговорить с молодой великой княгиней на те щекотливые темы, которые обусловили ее назначение на пост надзирательницы. Ей не приходит в голову приободрить обоих несчастных супругов, чувствующих себя еще беспомощнее, еще растеряннее вследствие того, что они впали в немилость императрицы, побудить их к сближению, создать ту атмосферу успокаивающего благоволения, при которой разрешаются недоразумения и забываются обиды. Она, наоборот, ограничивается тем, чтобы все критиковать и ко всему придираться. Она не разрешает самых невинных игр, не разрешает ничего такого, что прямо не предписано. На протяжении одного года ей удается удалить из окружения молодой четы всех несимпатичных ей людей, то есть всех людей, обладающих известным юмором и отличающихся добродушным характером, в том числе и князя Репнина, которого заменяют господином Чоглоковым.

Последний ненамного умнее своей жены, но столь же высокого о себе мнения, столь же скучен и так же низкопоклонничает перед Бестужевым. Молодые супруги теперь поневоле общаются друг с другом больше, чем прежде, но это не служит на пользу продолжения династии. Петр несколько раз на день навещает свою жену. Иногда он играет ей на скрипке.

К сожалению, единственное его дарование, единственный благородный интерес касается той области, в которой Екатерина является полным профаном: область музыки. Иногда он заставляет Екатерину часами проделывать ружейные приемы и с ружьем на плече стоять на карауле перед дверьми пустой комнаты. Потом он вдруг развивает проект о необходимости построить дворец на манер Картезианского монастыря, в парке которого должны разгуливать все дамы и кавалеры двора, переодетые монахами. Около ста раз принуждена Екатерина рисовать ему план этого удивительного монастыря и, прогуливаясь бок о бок с ним из одного угла комнаты в другой, обсуждать во всех деталях этот нелепый проект.

он приказывает госпоже Крузе принести ему куклы и игрушки. Это, конечно, строжайше воспрещено, но госпожа Крузе родом тоже из Гольштинии, она ненавидит Чоглокову, которая обращается с нею высокомерно и заносчиво, а потому рада случаю подставить ненавистной надзирательнице ножку и, с другой стороны, оказать одолжение Петру. Она притаскивает столько кукол, что подчас вся кровать ими усеяна.

До полуночи, а иногда до двух часов утра вынуждена Екатерина, цветущая двадцатилетняя женщина, играть в ту игру, которую она ненавидела еще в детстве. Просто непостижимо, как это Екатерина пережила 9 лет еженощного унижения без тяжкого ущерба для ее психики и, вспоминая впоследствии об этих мучительных ночных играх в куклы, могла ограничиваться остроумными, насмешливыми словами.

Но совершенно бесследно эти бесконечные пустые и скучные дни, эти неиспользованные ночи не проходят. Екатерина часто принуждена обращаться к врачам. То у нее нестерпимые головные боли, то бессонница, то полное отсутствие аппетита. Странная ипохондрия превращает ее жизнь в мучение. Боергаве часто пускает ей кровь, приписывает порошки, лекарства, изобретает красивые латинские названия для ее недомоганий.

Подлинной причины ее болезни он не решается назвать. Причина эта - здоровье! Екатерина - здоровое полнокровное существо с естественными потребностями, присущими ее возрасту. Ее сильное тело нуждается в движении, ее живой дух в пище, ее чувства в удовлетворении, ее молодое сердце в любви.

Всего этого она лишена. За все восемь лет, на протяжении которых правят ужасные Чоглоковы, только в течение нескольких летних недель, проводимых в Ораниенбауме, она пользуется относительной личной свободой, может хоть немножко испытать счастье юности. Здесь ей Разрешается в три часа утра, в сопровождении одного только берейтора, отправляться на охоту за утками, здесь она может, сидя верхом по-мужски, скакать часами по окрестным лугам и полям.

на глазах Чоглоковых в позе амазонки, а затем, удалившись на изрядное расстояние, перекинуть ногу через шею коня и, с великодушного согласия преданного ей берейтора, гарцевать по-мужски.

Но чудные летние недели скоро проходят, да к тому же не каждое лето удается проводить в Ораниенбауме. А русские зимы так бесконечны. Даже на балах и на празднествах за нею постоянный надзор. Ее кавалерам во время танцев едва удается сказать ей какой-нибудь комплимент насчет ее туалета или ее красивых глаз. Она впитывает в себя подобные слова, как сухая губка воду.

Давно уже нет поблизости Екатерины ни одного человека, с которым она осмелилась бы говорить открыто, по душе. Она даже старается не обнаруживать ни к кому особых симпатий, потому что на практике изведала, что все, кто ей нравится, неизменно впадают в немилость императрицы, со всеми, кто желает ей добра, случается беда. По ее мнению, у нее уже не осталось при дворе ни одного друга, а тут еще и последний из людей, к которому она привязана, ссылается в Сибирь только потому, что был ей предан, - это старый слуга Тимофей, ее оракул, ее неизменный добрый гений, оказывавший ей столько услуг и вызволявший ее из стольких неприятных положений.

"Это было моим величайшим горем за все время царствования Елизаветы", - пишет она в своих мемуарах.

Теперь она окончательно одинока.

внутренним переживаниям, по общению с людьми, по тому, чтобы быть любимой и любить. Но, как бы то ни было, а приятнее было быть счастливой вместе с героиней романа или страдать вместе с его героем, чем ссориться с Чоглоковой или играть в куклы с Петром. Ввиду отсутствия всякого другого интересного занятия чтение постепенно становится ее существеннейшим и любимейшим времяпрепровождением.

Вначале она читает без всякого разбора, все, что читают ее придворные дамы, не отличающиеся особенно изысканным литературным вкусом. В один прекрасный день при яворе появляется недавно выпущенная во Франции "История Германии", и так как никто не прикасается к этой скучной книге, Екатерина берет ее себе. Книга заинтересовывает ее больше, чем сентиментальные плоские романы, и она открывает, к огромной своей радости, что книги могут не только развлекать, но и поучать. Тут она вспоминает о советах Гюлленборга и распоряжается, чтобы ей доставили произведения Тацита и Плутарха.

Так как честолюбие составляет основную движущую пружину ее характера, она охотнее отождествляет себя с Александром или Алкивиадом, чем с какой-нибудь томно вздыхающей Хлоей. Едва начинает она учиться, как видит, сколь ничтожны ее познания. Барон Мардефельд, которого Фридрих к досаде Елизаветы все не отзывает, рекомендует ей как-то "Философский и критический словарь" Пьера Бейля. Это, в сущности, справочное издание, нечто вроде энциклопедического словаря, но Екатерина в своей ненасытной жажде знания прочитывает его от доски до доски. Она затрачивает на это целых два года, но это не даром потерянное время: фундамент ее общего образования заложен, в душу Екатерины заброшено семя, которое принесет богатые всходы, - критический подход ко всему традиционному, общепринятому.

Бейль, великий философ-еретик семнадцатого века, является непосредственным предшественником энциклопедистов, от него до Монтескье и Вольтера только шаг. Вскоре "Дух законов" Монтескье становится неизменным спутником великой княгини. Пламенное дыхание ее эпохи обвевает ей лицо, жгучие проблемы восемнадцатого века распаляют ее сердце на три десятилетия раньше, чем она вызывает европейский пожар. Если до сих пор она накопилась только с великими людьми, делавшими историю, то теперь впервые узнает о бесконечном количестве маленьких людей, с которыми история не церемонится, о тех, чья масса служит основой могущества всех власть имущих и которые сами не обладают ни малейшей властью, об обездоленных, о лишенных прав - словом, о народе. Это чрезвычайно важный, почти священный момент, являющийся для Екатерины более значительным, чем для сотен других женщин первые переживания любви.

Самый трон не является больше в ее глазах неприкосновенной святыней. Ее взбудораженная совесть требует, чтобы его опороли служили не штыки, а защита гарантируемых им прав подданных. То обстоятельство, что она испытывает на себе самой всю несправедливость и насилие деспотизма, превращает ее в ту "восторженную республиканку", которой она впоследствии считает себя, даже тогда, когда на ней царская корона.

церковь не только является посредником между человеком и небесами, но и сильнейшей земной властью, не уступающей по могуществу власти трона, а иногда и превышающей последнюю: она узнает, что духовная нужда миллионов позволяет церкви приумножать свои земные богатства, что трон нуждается во влиянии церкви, а церковь в могуществе трона.

В то время как Чоглокова охраняет подобно зубастому церберу двери Екатерины, чтобы никто непосвященный, никто подозрительный, даже повседневные дворцовые сплетни, не переступали через порог покоев великой княгини, в комнаты узницы проникает вместе с невзрачными, переплетенными в серое книгами дерзкий бунтовщический дух восемнадцатого века. В то время как Екатерине запрещено играть с юными придворными фрейлинами в невинные игры, она знакомится с великим освобождающим смехом Вольтера, насмешкой мудрости над глупостью и ограниченностью, самым глубоким, но и самым опасным смехом - смехом философии. В то время как Елизавета каждый день придумывает новые унижения для молодой женщины, становящейся с каждым днем красивее и с каждым годом ее большей соперницей, эта никогда не жалующаяся и не протестующая молодая женщина молча, но неизменно перерастает как саму императрицу, так и весь ее окружающий двор, половина которого не умеет читать и едва треть умеет писать.

Одна только герметически отрезанная от мира Екатерина чувствует свежее дыхание надвигающейся новой эпохи, воспламеняется ее руководящими идеями. При всем своем одиночестве она окружена лучшими духовными представителями ее века; лишенная возможности самостоятельно действовать, она научается самостоятельно мыслить; приниженная до положения узницы, она вырастает до истинного величия. Теперь ее честолюбие преследует не только примитивную внешнюю цель - добиться власти, но также более возвышенную, воистину царственную цель - помочь господству добра.

Постигающие Екатерину несчастья всегда служили ей на пользу. Если бы она могла в эти решающие для ее развития годы вести веселую, беззаботную жизнь пользующейся успехом красивой молодой женщины, если бы ей было разрешено наслаждаться всеми прелестями юности, красоты и высокого общественного положения, у нее никогда не нашлось бы времени углубить свои природные духовные задатки и обрести тот истинный аристократизм образованности, который вознесет ее высоко над всеми современными правительницами. Чоглоковы послужили благодетельным бичом в руках Провидения, но только в одном этом отношении выполнили они возложенную на них задачу. Что касается осуществления инструкций, послуживших причиной их назначения на ответственные посты, то тут они спасовали по всем пунктам. Они не оправдали даже примитивнейших надежд Елизаветы: послужить для великокняжеской четы сияющим образцом семейного счастья и супружеской добродетели.

В качестве воспитателя Чоглоков на протяжении всех восьми лет своей деятельности оказался никуда не годном. Да он и не относился к своей задаче с надлежащим рвением, потому что, прислушиваясь к пожеланиям Елизаветы, он вместе с тем старался приобрести расположение будущего государя, то есть во всех случаях, где к этому только представлялась возможность, закрывал глаза. Это имело чрезвычайно невыгодные последствия для Петра, который своими военными игрушками и своей влюбленностью в Гольштинию и Фридриха Прусского вызывает все больше нареканий со стороны окружающих.

пушки. В то время как Екатерина занята изучением энциклопедистов, Петр содержит в своих покоях целую свору собак и гоняет их при помощи исполинского кучерского кнута из одного угла комнаты в другой до тех пор, пока несчастные животные не сваливаются с ног, визжа от боли.

Однажды на стол взбирается крыса, изгрызает какую-то крепость и двух вылепленных из глины солдат. Екатерина входит в комнату как раз в тот момент, когда Петр подвергает злосчастную крысу наказанию за совершенное ею "государственное преступление": он ловит крысу при помощи одной из своих собак и торжественно вешает ее посреди комнаты "в назидание народу". В другой раз ему как-то приносят карманную модель города Киля, и Петр высказывает совершенно открыто в присутствии ряда свидетелей, что этот город "ему милее всей России".

И во всех прочих отношениях Петр под надзором Чоглокова остается прежним. Он не перестает увиваться то за одной, то за другой из фрейлин и никогда не забывает докладывать Екатерине о своих новых увлечениях. Есть вещи, к которым женщина никогда не может привыкнуть. Хотя Екатерина и не любит своего мужа, она все же испытывает резкое чувство обиды каждый раз, когда он, на глазах всего двора, предпочитает ей другую. В особенности оскорбляет ее увлечение Петра горбатой принцессой Курляндской, за которой он до того ухаживает, что Екатерина однажды, под предлогом внезапного недомогания, преждевременно встает из-за стола. Но едва только она улеглась в постель и задремала, как появляется Петр и будит ее, чтобы подробнее рассказать о своей любви. Екатерина, которой надоели эти бестактные рассказы, в надежде поскорее положить конец излияниям Петра, притворяется спящей. Тогда этот своеобразный супруг осыпает ее градом побоев, чтобы вынудить внимательное отношение к его исповеди. Он, правда, в этот вечер изрядно выпил.

Да и в другие вечера он нередко выпивает через меру, однажды даже в присутствии императрицы. Иногда он напивается в обществе своих лакеев, которые под влиянием винных паров перестают относиться к своему господину с надлежащей почтительностью. В таких случаях Петр пытается всевозможными угрозами и ударами дубинки восстановить порядок, что ему, однако, не всегда удается. Во время большого пожара московского дворца мебель из комнаты Петра перетаскивают в другое помещение. При переноске в одном из комодов раскрывается потайная дверца, и, к изумлению как носильщиков, так и Чоглокова, обнаруживается, что весь комод набит доверху бутылками водки. Вот, значит, результат чоглоковского воспитания: к прежним "вредным наклонностям" великого князя прибавляются новые - пьянство и рукоприкладство.

Госпожа Чоглокова так же может похвастать успехами, как и ее супруг. Как раз в той области, которая для Бестужева всего важнее, - в корреспонденции, изоляция Екатерины не приводит к результату. Екатерине ведь, согласно инструкции, воспрещена всякая переписка. Ее ежемесячные сношения с родителями сводятся к подписанию составляемых коллегией иностранных дел посланий, по большей части состоящих из одной фразы - "я здорова, чего и вам желаю". Однажды в Петербург прибывает мальтийский рыцарь по имени Сакросомо, который с большим почетом принимается при дворе. Отвешивая поклон великой княгине, он умудряется вложить ей в руку не-оольщую записочку.

есть также несколько строк от Сакросомо, в которой великой княгине указывается, что свой ответ она должна сунуть в карман определенного музыканта во время придворного концерта. Это вначале представляется Екатерине невыполнимым: подобно настоящей узнице, она не имеет ни бумаги, ни пера, ни чернил. Она не может и потребовать их, не возбуждая подозрения Чоглоковой.

Что же делать? Она велит ювелиру принести ей на выбор несколько серебряных и золотых вещиц для подарков прислуге и покупает в числе прочих безделушек так называемое вечное пepo с резервуаром, наполненным чернилами. Бумагу раздобыть несравненно легче: в каждой книге имеется спереди пустой листок, а книг у нее много. Таким образом, ей удается написать свое - абсолютно невинного содержания - письмо и во время ближайшего происходящего при дворе великого князя концерта она подходит незаметно к маленькому оркестру, дожидается того момента, когда указанный ей музыкант как будто в поисках носового платка широко раскрывает свой карман, и опускает с тревожно бьющимся сердцем в этот карман свое письмо. Никто ничего не замечает.

Этаким способом Цербст обменивается с Петербургом несколькими письмами. Но Екатерина ведет еще другую, более опасную корреспонденцию. В один прекрасный день ее горничная, финка, передает ей письмо от Андрея Чернышева, который вследствие возведенного на него поклепа просидел два года в тюрьме. И на это письмо Екатерина отвечает. Весьма малопоэтично, но очень характерно для ее положения, что сделать это она могла, только сидя на судне. Из этой секретной переписки некоторые историки делают вывод, что ее отношения с Чернышевым были и впрямь интимного характера, но для такого вывода нет достаточного основания. Можно легко допустить, что та самая Екатерина, которая немедленно по восшествии на престол подумала о том, чтобы дать своему старому Тимофею хорошую службу и снабдить его теплой шубой, легко могла из простого чувства справедливости послать невинно пострадавшему Чернышеву несколько слов утешения и немного денег.

Добродетель Екатерины пока все еще неприкосновенна. Но это отнюдь не заслуга Чоглоковой. Умному, решительному и предприимчивому мужчине удалось бы, без сомнения, победить этого дракона - что вскоре и обнаружится. Но брат фаворита Разумовского, который на протяжении одного лета ежедневно проезжает шестьдесят верст, чтобы хоть на минутку повидать Екатерину, только через двадцать лет осмеливается признаться ей в своей любви. Другой поклонник делает ей чересчур рискованное предложение прийти к ней ночью в спальню, переодевшись камеристкой. Но тот, кто мог бы легче всего создать удачную ситуацию для того, чтобы остаться с глазу на глаз с Екатериной, ее самый настойчивый и страстный поклонник, противен ей до глубины души: это не кто иной, как сам господин Чоглоков. Он безумно влюбился в великую княгиню, и эта его любовь ни для кого из придворных не является секретом. Если нелепая система надзора за Екатериной не завершается достойным ее фарсовым финалом - похищением охраняемой невинности со стороны самого охранителя таковой, то этим Елизавета обязана не контролю госпожи Чоглоковой, а исключительно толстому брюху господина Чоглокова.

По истечении шести лет с момента вступления в отправление своих обязанностей Чоглокова вынуждена сознаться разгневанной императрице, что великокняжеский брак все еще не завершен и что Екатерина все еще девственна. Злосчастные инструкции не привели к результату. Они похитили у Екатерины шесть лет ее молодости, превратили ее в политическую арестантку, сделали ее осторожной дипломаткой, читательницей книг, философом, революционеркой - только не матерью.